Затем зазвонил телефон, и в холле показалась группа московских журналистов, прилетевшая спецрейсом из Москвы.
— Девушка! — начал один из журналистов привычно командным тоном.
Далее в двух фразах он хотел дать понять этой провинциалочке, что Дубки — глухомань, гостиница «Мечта» — ужас на отшибе, и вообще цивилизация здесь и не ночевала, но тут по лестнице скатился гражданин устрашающего вида. Его рубашка и руки были в крови, а на лице застыло совершенно безумное выражение.
— Девушка! — отчаянно закричал он. — Там… в семьсот девятом… несчастье… Она упала… Врача, прошу вас! Она не дышит…
Но девушка прикипела к месту, и в глазах ее метался и трепетал нечеловеческий ужас.
— Нужен врач! — кричал обезумевший гражданин. — «Скорая»… Она ударилась! Она… она… я только ее толкнул…
Кто-то из журналистов насмешливо присвистнул.
— Да у вас тут, по ходу, еще одно убийство! — язвительно заметил оператор.
Не скрываясь, он включил камеру и навел ее на гражданина. А что тут такого? Лишний сюжет никому не помешает…
— Э, э, — попытался вмешаться бугай у стойки, — ты это, того! Выключи камеру!
Но оператор, который прошел Афган, Чечню и вообще кучу таких мест, куда человеку, не наделенному крепкими нервами, вообще ступать не рекомендуется, и ухом не повел.
— Заткнись, шестерка, — сказал он скучающим тоном. — Толян, в рыло ему, если он попытается тронуть камеру…
Бугай оглянулся на Толяна, который сопровождал съемочную группу, и, увидев, что тот в полтора раза шире его в плечах и к тому же при оружии, благоразумно увял.
— Надежда Владимировна! — отчаянно закричала Анжелика. — Надежда Владимировна!
К стойке уже спешила администраторша в сопровождении племянника. Завидев окровавленного, оба переглянулись и разом побледнели.
— Он говорит, женщине в семьсот девятом плохо… Требует врача…
— Что же это такое… — пролепетала администраторша. — И у нас… — она не договорила «убийство», но непроизнесенное слово все равно витало в воздухе.
— Что вы сделали? — мрачно спросил Никита у банкира. — Почему у вас кровь на одежде?
— Я ничего не сделал, — потерянно ответил Аркадий. — Ничего… Я только немножко толкнул ее…
Его охранники многозначительно переглянулись.
— Так, — негромко сказал тот, что несколько минут назад беседовал с Анжеликой. — Валим отсюда.
— Ты чего? — забеспокоился второй. — Как мы можем…
— Можем. Он ее убил, типа того. Он и так под следствием… Ему хана, а нам крышка, если мы вовремя не свинтим. Так что валим, в темпе!
Совершенно растерянная, Надежда Владимировна все же догадалась вызвать врача — своего мужа, который в ресторане делился сведениями об убийстве Тепловой с очередным местным журналистом. Если читатель не забыл, именно этот врач днем успокаивал горничную, обнаружившую во втором корпусе труп. В штате гостиницы муж Натальи Владимировны значился давно и получал неплохие, по местным меркам, деньги, однако как-то так сложилось, что его врачебные познания на практике почти не применялись, зато он с аппетитом ел и пил за счет заведения, а еще развлекал служащих многочисленными анекдотами, у которых выросла борода еще тогда, когда сам он лежал в пеленках.
Явившись на отчаянный призыв супруги, врач мельком взглянул на банкира и в сопровождении Никиты и администраторши, которая уже в лифте стала хвататься за сердце, поднялся на седьмой этаж.
Там их атаковали раздраженные жильцы из семьсот восьмого номера, до которых донесся шум перепалки банкира с Ириной Алмазовой.
— Послушайте, что за манера у этих людей ссориться на ночь глядя? Нам завтра рано уезжать на экскурсию, а они орут, кричат… Потом бах — и новые вопли! Рыдания и прочее…
— Значит, бах, да? — глубокомысленно изрек врач и пожевал губами.
Едва увидев неподвижно лежащую на кровати Иру, он посерьезнел. Профессиональным взглядом окинув номер, врач сразу же заметил кровавый сгусток на остром выступе шкафа.
— Надя… — Он высунулся в коридор, где осталась стоять его жена, заявившая, что ни за что не станет заходить внутрь. — Срочно вызывай «Скорую». И милицию.
— Полицию, — машинально поправил Никита, хотя ему было не по себе.
— Зачем? — растерялась Надежда Владимировна.
— Он ее убил. Они ссорились, он ее ударил… Она упала и ударилась об угол шкафа. Такой здоровяк, ничего удивительного, что ей хватило одного удара…
Никита поежился.
— Господи, что за день, что за день… — простонала администраторша, пятясь к лифтам.
Спустившись вниз, она едва отбилась от вопросов насевших на нее журналистов, которые учуяли новую сенсацию, и дрожащими руками стала набирать нужные номера. В суматохе никто, кажется, не заметил, что охранники банкира, приехавшие с ним сегодня, исчезли. Более того, когда хватились самого банкира, выяснилось, что он тоже исчез.
Глава 27Все сходится
Когда Паша Малышко вернулся домой, дети уже спали, а жена Лида сидела на кухне под лампой и вышивала какой-то сложный узор.
В школе Лида совершенно точно знала, что она вырастет, станет манекенщицей, выйдет замуж за банкира и ни за что на свете не будет заниматься домашним хозяйством или, допустим, вышивать крестиком. Однако жизнь распорядилась по-своему: манекенщицей она не стала, зато вышла замуж за Пашу, который учился в параллельном классе, родила двоих детей, девочку и мальчика, и ощутила в себе вкус к шитью. Она делала из обрезков ткани замечательные наряды для кукол, расшивала полотенца и скатерти, придумывала чудесные мягкие игрушки и, в общем, была совершенно довольна своей жизнью. Если бы сейчас на пороге ее квартиры нарисовался банкир, она бы даже не стала тратить время на то, чтобы отворить ему дверь.
Ей хватило одного взгляда на лицо Паши, чтобы понять, что он расстроен. Но он придерживался правила разграничивать работу и дом и старался как можно меньше говорить жене о том, чем он занимается. Семья — это святое, это тыл, поддержка и опора в любые мгновения его жизни. Работа — это только работа, к тому же она у него непростая, и ни к чему портить Лиде настроение подробностями преступлений, без которых она прекрасно может обойтись.
— Я разогрею ужин, — сказала она.
Паша рассеянно кивнул. Часть дороги домой он шел вместе с отцом, потому что им было по пути, и среди прочего тот обронил такую фразу о сегодняшнем расследовании:
— Если бы ты удосужился поговорить со мной днем, я бы сразу тебе объяснил, что не стоило лезть из кожи.
…Да, он не любил разговаривать с отцом, и порой сбрасывал его звонки, чтобы не отвечать на них. Петр Малышко был прекрасный следователь — опытный, честный, жесткий, любое дело привыкший доводить до конца, но Паше рядом с ним не хватало воздуха. Все дело в том, что старший Малышко справедлив, прямолинеен и беспощаден настолько, что с ним трудно было иметь дело. Он не терпел уверток, не прощал ошибок и обладал даром малейшие прегрешения раздувать до космических масштабов. А так как сам он почти всегда оказывался прав и промахов не допускал, любые дискуссии с ним становились попросту невозможными.
Не было на свете человека, с которым он хоть раз не поссорился бы, а больше всего, само собой, доставалось его домашним. О нет, он не был тираном, не бил ни жену, ни сына, и если употреблял алкоголь, то вполне умеренно. Однако все всегда должно быть именно так, как он хотел, и его присутствие в доме ощущалось настолько тяжело, что никто, в общем, не удивился, когда жена следователя, сделанная совершенно из другого теста, заболела раком и через несколько лет умерла.
Еще до того, как это случилось, Паша твердо решил, что никогда не будет таким, как его отец, и в следователи не пойдет, а станет спасать животных или лечить людей. Однако наследственность — штука тонкая, и вскоре он с неприятным удивлением обнаружил, что ему как-то неосознанно передались и отцовская проницательность, и отцовская беспощадность. Еще учась в школе, он понял, что двое его одноклассников плохо кончат, и примерно для себя определил, как и когда это произойдет. Он наблюдал, как они скатываются все ниже и ниже, и с тревогой ощущал, что его совершенно не тянет спасать заблудшие души, которые, по сути, уже сами себя приговорили. Его отец, само собой, не преминул бы заметить, что помогать этим двоим в принципе не имеет смысла, потому что они того не стоят.
Вообще старший Малышко был сторонником теории «виноват — получай», и не делал скидку ни на какие смягчающие обстоятельства.
Когда настали лихие девяностые с их разгулом криминала, отец какое-то время горевал, что закон, которому он служил столько лет, стал пустым звуком, но потом занялся дачей, посадил на их запущенном участке клубнику, развел цветы, а сыну сказал:
— Эти бандиты скоро сами друг друга перестреляют, нам даже стараться не надо… Главное сейчас — самим под шальную пулю не попасть. А так — пусть они убивают друг друга, нам же легче…
«Это тебе легче, а мне все равно», — подумал тогда Паша, но вслух ничего не сказал. В общем и целом, ему действительно было все равно, потому что он вскоре влюбился и, кроме Лиды, его не интересовало ничто на свете.
Когда они поженились, на дворе уже стояли нулевые, и Паша, поначалу перепробовавший несколько профессий, смирился и пошел по пятам отца. Если на работу тот всегда приходил в костюме, при галстуке и застегнутый на все пуговицы, то сын усвоил в одежде неформальный стиль, а в общении старался быть мягче и ни на кого не давить. Ему казалось, что в работе он сумел максимально дистанцироваться от образа отца, но он не подозревал, что Бекасов как-то сказал о нем за глаза старому следователю Илюшину:
— Паша, конечно, попроще, но, по сути, он такой же, как Петр Иванович… Кремень! И даже хуже, потому что от отца всегда знаешь, чего ожидать, а сын этак вдохновенно изображает простого парня…
— Своего в доску, — кивнул Илюшин. — Но сам понимаешь, в расследовании это нередко помогает. Лично я не позавидую тому, кого он вздумает взять за жабры…