чтение газеты насколько возможно. Но уже успела истощиться даже колонка объявлений о смерти. Он сложил газету и перебросил на ту сторону стола, где ее тотчас же подхватили жадные руки ожидавших.
Всем стало намного легче, когда, незадолго до десяти, появился Стивен Копли, главный химик, как всегда, подвижный и шумный; его румяное лицо и круглая, как тонзура, лысина в венчике курчавых черных волос сияли так, словно он только что вернулся с солнечного пляжа. Мало что в жизни могло его огорчить, и менее всего – смерть человека, которого он недолюбливал. Но алиби у него было вполне надежное, поскольку весь вчерашний день он провел на заседании Королевского суда, а вечер и ночь – у друзей в Норидже и приехал в Чевишем только что, несколько запоздав на работу. Его коллеги, радуясь, что наконец-то есть о чем поговорить, засыпали его вопросами о процессе, в котором он участвовал. Голоса их звучали неестественно громко. Остальные прислушивались с преувеличенным интересом, казалось, что это не беседа, а диалог из театральной постановки, разыгрываемой специально, чтобы их развлечь.
– А кто был приглашен в качестве защитника? – спросил Миддлмасс.
– Чарли Поллард. Представьте себе – навис брюхом над скамьей присяжных и доверительно объяснил им, что не следует бояться показаний ученых-экспертов, поскольку никто из нас, в том числе, разумеется, и он сам, на самом деле не понимает, о чем идет речь. Присяжные почувствовали необычайный прилив бодрости, нечего и говорить.
– Присяжные терпеть не могут ученых-экспертов и их показания.
– Они всегда боятся, что ничего не смогут понять. И в результате действительно ничего не понимают. Как только ты встаешь на свидетельское место, видишь, как их умы затягивает завеса упрямого непонимания. Потому что им нужна определенность. Определенно ли эта частичка краски откололась от этого кузова машины? Отвечайте: «Да» или «Нет»? Нечего пудрить нам мозги вашими обожаемыми математическими вероятностями.
– Ну, если они терпеть не могут научных свидетельств вообще, то уж арифметику просто ненавидят. Попробуйте привести научный довод, основанный на делении множителя на две трети, что вы услышите от представителя защиты? «Боюсь, вам придется объясняться более четко, мистер Миддлмасс. Видите ли, ни я, ни господа присяжные не имеем высоких ученых степеней в области математики. Подразумевается: «Ты подлец и зазнайка, и присяжные будут правы, если не поверят ни одному твоему слову».
Это был старый спор. Бренда слышала все это и раньше, когда приходила в обеденный перерыв в так называемую столовую для младшего научного состава – комнату между кухней и гостиной – съесть свои бутерброды. Но сейчас ей показалось ужасным, что все они так просто и естественно беседуют меж собой, когда доктор Лорример лежит убитый там, наверху. Ей вдруг захотелось произнести вслух его имя. Она оторвалась от журнала и, сделав над собой усилие, сказала:
– Доктор Лорример считал, что кончится дело тем, что у ведомства будет три огромные лаборатории, работающие на всю страну, а вещдоки будут доставляться самолетами. А еще он говорил, что все научные показания должны согласовываться между обеими сторонами заранее, еще до процесса.
– Это старый спор, – отозвался Миддлмасс. – Полицейские хотят, чтоб у них под рукой была местная – маленькая, миленькая, удобненькая лаборатория. Да и кто бросит в них камень за это? Кроме того, три четверти судмедисследований не требуют всего этого сложного оборудования. Более разумно было бы создать региональные лаборатории с оборудованием на высоком современном уровне, с сетью местных подстанций. Но кто же захочет работать на маленькой подстанции, когда все самое интересное происходит где-то в другом месте?
Мисс Истербрук, по-видимому, закончила редактирование статьи.
– Лорример прекрасно понимал, – сказала она, – что идея лаборатории как научного арбитра не сработает, во всяком случае, пока работает британская обвинительная система. В любом случае научные свидетельские показания должны подвергаться проверке, как и все остальные.
– Но кто будет это делать? – спросил Миддлмасс. – Простые присяжные? Предположим, вы – эксперт по исследованию документов, не работающий в нашем ведомстве. Вас пригласили как эксперта защиты. Вы и я разошлись во мнениях. Как разберутся присяжные – кто из нас прав? Они скорее всего предпочтут поверить вам, потому что вы покрасивее.
– Или скорее всего вам, потому что вы – мужчина.
– Или же кто-то из них – а его голос будет решающим – отвергнет меня, потому что я похож на его дядюшку Бона, а вся семья прекрасно знает, что Бон – завзятый лгун, какого во всем свете не сыскать.
– Ну ладно, ладно. – Копли поднял пухлые руки жестом успокаивающим и благословляющим. – Все это следует принимать также, как демократию. Это не безошибочная система, но ничего лучшего у нас нет.
– И все-таки потрясающе, как хорошо эта система работает, – сказал Миддлмасс. – Посмотришь на присяжных – сидят, все – внимание, вежливые и тихие, как дети, решившие хорошо себя вести: они ведь гости в чужой стране, вот и не хотят свалять дурака или обидеть туземцев. И все-таки часто ли бывает, чтобы они вынесли вердикт, явно порочный по отношению к тому, о чем свидетельствуют улики?
– Другой вопрос, явно ли их вердикт порочен по отношению к истине, – сухо заметила Клэр Истербрук.
– Уголовный процесс не заседание трибунала, выявляющего истину. Мы хотя бы оперируем фактами. А как насчет эмоций? Вы любили мужа, миссис Б.? Как может несчастная женщина объяснить, что скорее всего, как и многие жены, большую часть времени она его любила: когда он не храпел у нее над ухом целую ночь, не орал на детей, не урезал деньги на бинго.[12]
– Конечно, не может. Если мозги у нее хоть чуть-чуть работают и если ее защитник проинструктировал ее должным образом, она вытащит платочек и прорыдает: «О да, сэр! Лучшего мужа и желать было нельзя. Господь мне свидетель». Это ведь все игра, не так ли? Выигрываешь, если играешь по правилам.
– Если они тебе известны. – Клэр Истербрук пожала плечами. – Слишком часто случается, что правила игры известны только одной из сторон. И совершенно естественно, ведь именно эта сторона их и устанавливает.
Копли и Миддлмасс рассмеялись.
Клиффорд Брэдли укрылся от остальных присутствующих за столом с макетом новой Лаборатории. Он наугад взял с полки книгу, но за последние десять минут ни страницы не перевернул.
Они смеются! На самом деле смеются! Поднявшись из-за стола, он чуть ли не ощупью прошел в самый дальний отсек и, положив книгу на полку, прижался лбом к холодной стали стеллажа. Миддлмасс, как бы бесцельно, подошел и встал рядом, спиной к остальным. Доставая с полки книгу, спросил:
– Как вы, в порядке?
– Господи, хоть бы они поскорее приехали!
– Да мы все этого ждем. Вертолет должен прибыть с минуты на минуту.
– Как они могут смеяться? Им что, все равно?
– Разумеется, не все равно. Убийство отвратительно, оно огорчает и ставит всех в неловкое положение. Но я что-то сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь здесь горевал о нем по-настоящему. А трагедии других людей, опасность, грозящая другому, всегда вызывают некоторую эйфорию, поскольку сами мы живы и невредимы. – Он посмотрел на Брэдли и очень тихо добавил: – Вы же знаете – бывают непредумышленные убийства, убийства при смягчающих вину обстоятельствах. Впрочем, добиться оправдания на этих основаниях вряд ли удастся.
– Вы думаете, это я его убил, правда?
– Я ничего не думаю. Во всяком случае, у вас имеется алиби. Ведь ваша теща приезжала к вам вчера и вы вместе ужинали, разве нет?
– Она была не весь вечер. Уехала автобусом в семь сорок пять.
– Ну, если повезет, аутопсия покажет, что к этому времени он был уже мертв. – «А почему, собственно, – подумал Пол, – Брэдли предполагает, что еще не был?»
Брэдли подозрительно сощурил темные глаза:
– Откуда вы знаете, что теща вчера к нам приезжала?
– Мне Сюзан сказала. Дело в том, что она звонила мне в Лабораторию около двух. Расспрашивала о Лорримере. – Он подумал с минуту, потом продолжал совершенно спокойно, – она интересовалась, нет ли предположений, что он будет просить о переводе, ведь уже год прошел с назначения Хоуарта. Она подумала, я мог слышать об этом. Когда вернетесь домой, скажите ей, пожалуйста, что я не предполагаю сообщать полиции об этом разговоре, если она сама им об этом не скажет. Да, и заверьте ее, будьте добры, что не я проломил Лорримеру голову. Я готов ради Сью на многое, но надо все-таки и меру знать.
В голосе Брэдли послышались неприязненные нотки:
– А вам-то что беспокоиться? У вас алиби в порядке. Разве вы на деревенском концерте не были?
– Не весь вечер. Кроме того, есть небольшое затруднение с моим алиби даже на тот момент, когда я, со всей очевидностью, на этом концерте находился.
Брэдли посмотрел ему прямо в глаза и с неожиданной страстностью произнес:
– Это не я! О Господи, я этого не вытерплю! Я не могу больше ждать!
– Придется вытерпеть. Возьмите себя в руки, Клифф. Ничего хорошего – ни для вас, ни для Сюзан, – если вы сейчас рассыплетесь на составные. Это же английская полиция. Не КГБ же мы тут с вами ждем!
Как раз в этот момент они и услышали долгожданные звуки – отдаленный скрежещущий гул, скорее напоминающий жужжание рассерженной осы. Несвязные разговоры за столами затихли, головы поднялись от книг и журналов, и все собравшиеся двинулись к окнам. Миссис Бидуэлл рванулась занять место с наилучшим обзором. Красно-белый вертолет пророкотал над верхушками деревьев и оводом завис над террасой. Никто не проронил ни слова. Тут заговорил Миддлмасс:
– Чудо-мальчик Скотленд-Ярда должным образом снисходит к нам с небес. Что ж, будем надеяться, дело у него в руках станет спориться. Очень хочется поскорее в собственную Лабораторию попасть. Кто-нибудь должен ему объяснить, что здесь не только у него убийство на руках.