! И этого вы не делаете!{43}
Руководство Йеля, вместо того, чтобы наказать студентов за нарушение их собственных норм академической риторики, извинилось перед зачинщиками беспорядка. Декан в конечном итоге ушел со своего поста, но остался членом профессорско-преподавательского состава. А его жена не только уволилась, но и вообще отказалась от преподавательской деятельности.
Для всех преподавателей урок был очевиден: кампус элитного университета – это не место для интеллектуальных изысканий. Это роскошный дом, который сдается в аренду на период от четырех до шести лет, по девять месяцев за раз, детям элиты, которые могут кричать на преподавателей, словно они выговаривают неуклюжей прислуге в колониальном особняке.
Спустя месяц после скандала в Йеле, вспыхнули протесты в Университете Миссури после того, как на стене в туалете фекалиями была нарисована свастика. Что именно должно было сделать руководство одного из лучших государственных университетов, кроме того, что помыть стену, неясно, но кампус все равно взорвался. «Вы знаете, что такое “системное угнетение”[20]?» – кричала студентка на ошеломленного президента университета. «Так наберите в Google!» – выкрикнула она. Студенческих журналистов запугивали и угрожали им, в одном случае – преподаватель, оказавшийся, по иронии судьбы, почетным профессором в школе журналистики. После нескольких дней всей этой театральщины президент подал в отставку. (Ректор университета и профессор, который отказался отменять занятия после акций протеста, поступили аналогично.)
Колледжи предназначены для того, чтобы в тишине и спокойной обстановке образованные мужчины и женщины решали, что верно, а что нет, и где бы они научились следовать научному методу познания, вне зависимости от того, куда он их приведет.
Но Миссури – это не Йель. У них нет столь жестких требований к процессу обучения. В свете всех этих событий – протестов и отставок – количество поданных заявлений о приеме и суммы пожертвований снизились{44}. Несколько месяцев спустя профессор из школы журналистики, который дал отпор студенту, был уволен. В итоге университет оказался с сократившимся количеством преподавателей, администраторов, заявлений о поступлении и меньшей суммой пожертвований. А все потому, что группа студентов при поддержке еще менее многочисленной группы профессорско-преподавательского состава крупного публичного университета поменяла местами роли учителей и учеников.
Примечательно, что данная тема часто объединяет либеральных и консервативных интеллектуалов. Британский ученый Ричард Докинз, своего рода бич для консерваторов из-за его взглядов на религию, был в замешательстве от самой идеи «островков безопасности» – тех мест, которые требуются американским студентам для передышки от любых политических проявлений, которые они считают «взрывоопасными». Докинз не стал смягчать тона: «Университет это не “островок безопасности”, – писал он в Twitter. – Если вам нужно такой островок, уходите, отправляйтесь домой, обнимите мишку и пососите большой палец, пока не будете готовы вновь вернуться в университет».
После событий в Йеле и Миссури журналист из журнала Atlantic Конор Фридерсдорф отмечал, что «то, что происходит в Йеле, это тенденция», и что завтрашние элиты усваивают ценность не свободного выражения мысли, а крайней нетерпимости. «Кто-то, возможно, с пониманием отнесется к этим студентам», – писал позднее Фридерсдорф. (Я лично нет, но Фридерсдорф более понимающий человек, чем я.) «Но если электронное письмо по поводу костюмов для Хэллоуина заставляет их пропускать занятия и переживать нервные срывы, то тогда либо им нужна помощь профессиональных психиатров, либо их жестоко ввели в заблуждение идеологическими представлениями относительно того, что должно вызывать у них страдания»{45}.
Тем временем сторонник свободы мысли, журналист и профессор права из университета Теннесси Гленн Рейнольдс предлагает более радикальное решение проблемы:
«Чтобы быть избирателем, человек должен участвовать во взрослых политических дискуссиях. Для этого необходимо уметь слушать аргументы своего оппонента и даже – как я делаю это прямо сейчас в своей колонке – изменить свое мнение при наличии новых фактов.
Поэтому нам нужно подумать над тем, не повысить ли избирательный возраст до 25 лет – тот возраст, будем отчаянно надеяться – когда у человека появляется определенная степень зрелости. Конечно, нехорошо относиться к студентам колледжа, как к детям. Но это невыносимо, когда тобой управляют испорченные дети! Люди, которые не способны рационально обсудить костюмы для Хэллоуина, не заслуживают права участвовать в управлении великой нацией»{46}.
Можно быть уверенным, что никто не собирается вносить в Конституцию поправку вслед за предложением профессора Рейнольдса. Но его комментарии, как и те, что сделали другие эксперты, указывают на чудовищный парадокс, когда студенты колледжа хотят управлять своей школой, но при этом настаивают на том, чтобы к ним относились как к детям.
Опять же я не имею представления о том, как решить эту проблему, особенно до той поры, когда молодые люди оказываются в колледже. Подобно большинству профессоров – я надеюсь – я стараюсь удерживать своих студентов в рамках четких стандартов. Я ожидаю от них, чтобы они научились формулировать свою точку зрения и отстаивать ее спокойно и обоснованно. Я оцениваю их по тому, как они отвечают на вопросы, которые я задаю им на экзамене, и по качеству их письменной работы, а не на основании их политических взглядов. Я требую от них, чтобы они относились с уважением к другим студентам и чтобы они приносили в учебную аудиторию идеи и взгляды других, не проявляя при этом личных эмоций или обид.
Если они провели четыре года в колледже, выказывая такое неуважение к своим профессорам и учебным заведениям, то нельзя ожидать, что они проявят уважение к своим согражданам.
Но когда студенты покидают мой класс, меня преследует мысль о том, что я не смогу сглаживать их споры вечно. Я не смогу предотвратить их грубые выпады в адрес других, их стремление отвергать факты, осуждение доброго совета или настойчивые требования, чтобы их чувства доминировали над истиной. Если они провели четыре года в колледже, выказывая такое неуважение к своим профессорам и учебным заведениям, то нельзя ожидать, что они проявят уважение к своим согражданам. И если уже нельзя рассчитывать на то, что выпускники колледжей смогут вести аргументированную дискуссию в американском обществе и понимать разницу между знанием и чувством, тогда мы действительно в большой беде, и ни один эксперт не поможет нам.
4Давай загуглю: как неограниченное количество информации отупляет
Мой мозг готов принимать информацию с той же скоростью, с которой Сеть распространяет ее: в стремительно двигающемся потоке частиц. Когда-то я был аквалангистом в море слов. Теперь я несусь по поверхности, словно на гидроцикле.
Несмотря на то что Интернет мог бы сделать всех нас умнее, большинство из нас он делает глупее. Потому что это не просто магнит для любопытных. Это глубокий колодец для излишне доверчивых. Он каждого человека мгновенно делает экспертом. У Вас ученая степень? А я набрал запрос в Google!
Не верьте всему, что вы читаете в Интернете, особенно цитатам знаменитых людей.
Возвращение закона Старджона
Спросите любого профессионала или эксперта относительно гибели экспертного знания, и большинство их них сразу же назовут источник зла: Интернет. Люди, которые когда-то вынуждены были обращаться за советом к специалистам в определенной области, теперь вбивают слова в веб-поисковик и получают ответ за секунды.
Зачем полагаться на людей более образованных и опытных, чем вы? Или, хуже того, встречаться с ними, когда ты можешь сам получить эту информацию? Боль в груди? Задай вопрос компьютеру: «Почему у меня болит грудь?» И получишь более 11 миллионов результатов (по крайней мере, в поисковой системе, которой я только что воспользовался) всего за 0,52 секунды. Поток информации заполнит ваш экран, выдав полезные советы из самых разных источников, от Национальных институтов здравоохранения США до других учреждений, чья репутация чуть менее достойна. Некоторые из этих сайтов, возможно, даже поставят своему потенциальному пациенту диагноз. И пусть у вашего доктора будет другое мнение, но кто он такой, чтобы спорить со светящимся экраном, который ответит на ваш вопрос меньше, чем за секунду?
На самом деле, кто имеет право спорить с кем бы то ни было? В информационную эпоху не существует таких вещей, как неразрешимый спор. У каждого из нас под рукой, на смартфоне или планшете, собран такой объем информации, что не найдешь во всей Александрийской библиотеке. В начале этой книги я упомянул о персонаже Клиффе Клейвине из телесериала «Веселая компания»[22], местного всезнайку, который привычно просвещал других завсегдатаев бостонского паба по всем существующим темам. Но сегодня такого Клиффа не могло бы быть: при первом же его заявлении о том, что «это известный факт», все в баре потянулись бы к своим телефонам и подтвердили (или, скорее, опровергли) любое из утверждений Клиффа. Если выразиться иначе, то технологии создали мир, в котором мы