{108}. Препятствия для воспроизведения были практически те же самые, что и у представителей общественных наук: небрежность, время проведения исследования, неспособность воспроизвести точные условия первых испытаний и пр.
И здесь мы переходим от обсуждения работы сфальсифицированной к обсуждению работы, которая была выполнена просто некачественно. Однако это слишком сложная проблема, чтобы обсуждать ее в данном формате. И все же «кризис воспроизводимости» в научном сообществе основан не только на массовых фальсификациях. Помимо разных временных и прочих трудностей идеального воспроизведения, наблюдается также плохой контроль над получением грантов, прессинг со стороны научных учреждений, требующих представлять опубликованные результаты исследований (какими бы тривиальными они ни были) и тенденция среди ученых забрасывать подальше свою статью или исследование, после того как они были опубликованы.
И все же «кризис воспроизводимости» в научном сообществе основан не только на массовых фальсификациях.
Исследования в области общественных и гуманитарных наук особенно трудно воспроизвести потому, что они основаны не на экспериментах, а, скорее, на толковании экспертами отдельных работ или событий. Образец литературной критики – вот что это напоминает. Критика, а не наука. И все же это экспертная оценка, требующая глубоких знаний предмета. Точно так же изучение Карибского кризиса – это нечто иное по сравнению с экспериментом в области естественных наук. Мы не можем повторить события октября 1962 года снова и снова, а потому автор, исследующий последствия данного кризиса, представляет экспертный анализ одного конкретного исторического случая. Подобное исследование может изобиловать ложными выводами, но оно является исходным материалом для дальнейшей дискуссии, а вовсе не примером профессиональной халатности.
И все равно в области общественных и гуманитарных наук происходили удивительные случаи откровенного подлога. В 2000 году историк из Университета Эмори, Майкл Беллисайлз, получил престижную премию Банкрофта Колумбийского университета в области истории за свою книгу «Вооруженная Америка» (“Arming America”). В ней он попытался развенчать идею о том, что отношение американцев к оружию берет свое начало в раннем колониальном опыте: по его мнению, оно сформировалось спустя почти сто лет. Данное исследование мгновенно вызвало споры, потому что его автор настаивал на том, что в колониальной Америке ношение оружия не было распространенным явлением.
Кроме того, исследование, которое могло остаться незамеченным, привлекло внимание из-за самого предмета обсуждения, когда сторонники контроля над огнестрельным оружием и их противники сразу же определились со своей позицией в данном вопросе. Но когда другие ученые попытались отыскать источники, на которых основывался Беллисайлз, они пришли к выводу, что он либо неверно их использовал, либо придумал. Колумбийский университет отозвал у него премию Банкрофта. Университет Эмори провел свое собственное расследование, в ходе которого обнаружилось, что хоть некоторые ошибки Беллисайлза и можно было объяснить некомпетентностью, все равно возникали неизбежные вопросы о его репутации, как ученого. Вскоре после этого Беллисайлз покинул свой пост. Первый издатель отказался от продажи его книги, хотя впоследствии ее переиздало небольшое частное издательство.
В 2012 году писатель Дэвид Бартон опубликовал книгу, посвященную Томасу Джефферсону. Бартон не был профессиональным историком; публичную известность он приобрел в основном благодаря своему активному участию в евангелическом движении. (В 2005 году журнал Time назвал его одним из двадцати пяти самых влиятельных фигур в этой области.) Его книга снискала ему признание и покровительство ведущих консерваторов, включая претендентов на пост президента в 2012 году, Майка Хакаби и крупного политика Ньюта Гингрича, начинавшего свою карьеру как историк.
Как и в случае с исследованием Беллисайлза, работа Бартона вызвала живой интерес из-за ее политического подтекста, а также известности автора. Даже в названии автор не выбирал выражений: «Вся ложь о Джефферсоне: Мифы, в которые вы верили». В книге Бартона указывалось на то, что современные историки не только опорочили его личную жизнь, но также обошли своим вниманием то, что многие его взгляды были созвучны современным консервативным убеждениям. Что касается идеи о том, что Джефферсон восхищался революционной Францией, и что впоследствии его ассоциировали с либерализмом (в противовес его давнему сопернику, консерватору Джону Адамсу), то это, по его мнению, было смелым утверждением.
Большинство профессиональных историков проигнорировали книгу, которую написал любитель, а выпустило религиозное издательство. Но книга в любом случае предназначалась не для ученых, а для тех, кто изначально проявлял к ней интерес. Бартон добился своей цели: книга «Вся ложь о Джефферсоне» быстро оказалась в списке бестселлеров New York Times.
Однако вопрос достоверности фактов вскоре был поставлен под сомнение, и вовсе не безбожными университетскими либералами, а двумя учеными из Гроув-Сити-Колледжа, маленькой христианской школы в Пенсильвании. Под более пристальным взглядом многие идеи Бартона рассыпались. Позднее читатели History News Network признали ее «книгой, заслуживающей наименьшего доверия». Но самым убийственным стало то, что сами издатели признали, что книга никуда не годится, и изъяли ее из обращения. Журналист из Atlantic, профессор права Гаррет Эппс в своей хлесткой рецензии отметил: «Большинство книг Бартона издается за его собственный счет, и потому их никогда не изымут из продажи. Но отповедь со стороны христианских ученых и христианского издательства это позорное клеймо, которое он вынужден будет носить до конца»{109}.
Во всех этих случаях факты мошенничества и подлога были вскрыты. Для обычного человека окончательные выводы в данном случае не имеют большого значения. И тем не менее возникает ключевой вопрос: можно ли вообще доверять исследованиям в любой области.
В какой-то степени этот вопрос неверный. Редко когда одно-единственное исследование способно решить судьбу целого направления. Среднестатистическому исследователю не обязательно полагаться на результаты какого-то конкретного проекта, скажем, в цитологии. Когда объединяют целую группу исследований с целью создать какое-то лекарство или метод лечения, то последующие исследования будут направлены на то, чтобы проверить его безопасность и эффективность. Можно сфальсифицировать одно исследование. Но когда происходит фальсификация сотен исследований, что приводит к неверным или опасным результатам, то это совсем другое дело.
Ни одно исследование в области публичной политики не предоставляет доказательств профессиональных полномочий эксперта. Даже когда специалист привлекает к себе внимание политического сообщества своей книгой или статьей, его или ее авторитет зависит не от научной воспроизводимости работы, а от идей, которые в ней представлены. В общественных науках, как и в точных науках, редко когда одно-единственное исследование способно повлиять на жизнь обычных граждан, если предварительно оно не прошло, по крайней мере, рецензирования экспертами.
Однако подлог оказывает свое существенное влияние в той или иной научной сфере, растрачивая впустую время и тормозя прогресс. Точно так же ошибка, закравшаяся в сложные дебри формул, способна застопорить последующие вычисления; а подлог или небрежность могут задержать целый проект, пока кто-то не вычислит, кто напутал – или намеренно подтасовал факты. Когда подобные случаи становятся известны широкой публике, то, конечно, возникают законные вопросы о масштабе и последствиях недобросовестного выполнения служебных обязанностей, особенно если на исследование были выделены деньги из государственного бюджета.
Я думал, ты студент pre-med[38]
Встречаются также другие причины ошибок экспертов, помимо намеренного подлога или чудовищной некомпетентности. Одна из самых распространенных ошибок, которые совершают эксперты, – это уверенность в том, что если они умнее большинства других людей в какой-то области, то они умнее всех остальных и в других вещах. Подобные специалисты расценивают свои экспертные знания, как лицензию, чтобы вершить суд над всем. (Опять же, в данном случае я не стану бросать камень первым.) Их образование и богатый опыт служит надежной гарантией того, что они знают, что делают почти в любой сфере деятельности.
Эти эксперты напоминают Эрика Стрэттона в классической комедии «Зверинец». Когда он встает на защиту своего непокорного братства колледжа на студенческом суде, его друзья спрашивают его, знает ли он, что делает. «Расслабьтесь, я будущий юрист (pre-law)», – заверяет он своих братьев. «А я думал, ты студент premed», – говорит один из них. «Какая разница?» – отвечает Стрэттон.
Такая чрезмерная уверенность заставляет экспертов не только выходить за границы сферы своей компетентности и делать заявления по темам, далеким от их профессионального опыта, но также необоснованно утверждать, что их компетенция более широка, чем это есть на самом деле. Эксперты и профессионалы, так же как люди в других областях деятельности, полагают, что их предыдущие успехи и достижения являются доказательством превосходных знаний, и стремятся раздвинуть границы своей компетентности, вместо того чтобы просто сказать те три слова, которые эксперты терпеть не могут произносить: «Я не знаю». Никто не хочет выглядеть неинформированным или быть пойманным на каком-то пробеле в знаниях. И обычные люди и эксперты иногда с уверенностью рассуждают о тех вещах, в которых они не разбираются, но эксперты, по идее, должны бы остерегаться так вести себя.
Нарушения в экспертном сообществе случаются по целому ряду причин, от невинных ошибок до проявления интеллектуального тщеславия. Иногда, однако, мотивация бывает предельно проста – возможности, которые сулит слава. Деятели искусств являются здесь самыми злостными нарушителями. (И, да, в своей области, они эксперты. Актерскими школами руководят не инженеры-химики.) Их известность дает им быстрый доступ к любым дискуссиям и спорам, а также к настоящим экспертам и политикам, которые готовы сотрудничать с ними из-за вполне понятного желания ответить на звонок знаменитости.