Однако ошибочные прогнозы не лишают экспертов автоматически права знать больше дилетантов. Непрофессионалам не следует тут же делать вывод, что ошибка экспертов означает, что все мнения одинаково ценны (или в равной степени бесполезны.) Социолог Нейт Сильвер, который заработал себе авторитет благодаря удивительно точному прогнозу исхода президентских выборов 2008 и 2012 годов, впоследствии признался, что его прогнозы относительно кандидата от республиканцев Дональда Трампа в 2016 году были основаны на неточных суждениях{124}. Но понимание Сильвером тонкостей предвыборной борьбы бесспорно, даже несмотря на то, что феномен Трампа удивил его и остальных экспертов. Как написал колумнист Ноах Ротман, «Трамп продемонстрировал то, что все те многочисленные правила, которые годами изучали профессиональные политологи, не сработали в этот год. Но фраза «все, что мы знали о политике, было ошибочным» не означает «мы ничего не знаем о политике»{125}.
Призывать экспертов к ответу за то, что они дали худшие прогнозы по сравнению с другими экспертами – это совсем другое дело. Но формулировать предлагаемые экспертам вопросы так, что они допускают в качестве ответа только «да» или «нет», а потом отмечать, что обычные люди оказываются правы так же часто, как эксперты, это означает глубоко заблуждаться относительно роли экспертного знания в обществе. В действительности, задавать экспертам вопросы, не требующие развернутого ответа, означает дать им возможность уйти от ответственности за ошибки. Есть старый анекдот о британском государственном чиновнике, который ушел на пенсию, проработав в Министерстве иностранных дел несколько десятилетий. «Каждое утро, – рассказывал опытный дипломатический работник, – я шел к премьер-министру и уверял его в том, что мировой войны сегодня не будет. И мне приятно отметить, что за 40 лет своей карьеры я ошибся лишь дважды». Если судить чисто по количеству попаданий в цель и количеству промахов, то у старика очень приличный послужной список.
Цель совета или прогноза эксперта не угадать, какой стороной выпадет монета, а помочь принять решения, спрогнозировав возможный ход развития событий. Задать в 1980 году вопрос, прекратит ли существование Советский Союз до 2000 года, означало бы интересоваться простым прогнозом типа «да/нет». Спросить примерно в это же время, каким образом лучше всего обеспечить мирный распад СССР и повлиять на вероятность такого исхода (вернее, снизить вероятность всех прочих исходов) – совсем другое дело.
Учитывая мой собственный прошлый опыт работы в области советологии, внимательный читатель может в этот момент задуматься о том, был ли я частью того сообщества экспертов, которые неверно оценили ход развития событий, или я просто кидаюсь бумажными шариками с задних рядов класса? Справедливый вопрос.
Я не ошибся в отношении развала Советского Союза – но только потому, что у меня изначально не было возможности ошибиться. Я окончил магистратуру в конце 1988 года, когда уже было ясно, что процесс распада СССР начался. Но прошло еще десять лет, прежде чем я сделал свой собственный вопиюще неверный прогноз касательно российской политики. Мне знакомы все опасности ошибочных прогнозов, потому что я сам сделал такой прогноз, за что и должен отвечать.
Фраза «все, что мы знали о политике, было ошибочным» не означает «мы ничего не знаем о политике».
В начале 2000 года я написал, что появление нового российского лидера, никому не известного чиновника Владимира Путина, может стать реальным шагом в сторону дальнейшей демократизации России. Конечно же, я сильно ошибался. Путин оказался диктатором и продолжает оставаться угрозой глобальному миру. Вопрос «почему» я ошибался, остается той темой, которая занимает мои мысли и втягивает в дискуссии с коллегами, особенно с теми, кто разделяет мои взгляды. Были ли мы одурачены Путиным в 2000 году? Или же были правы, сохраняя оптимизм: просто сам Путин изменился, а мы не заметили этого? А может быть, что-то произошло внутри Кремля, настолько незаметное для сторонних наблюдателей, что заставило российского лидера встать на путь единовластия и международной агрессии?
Для обычного человека это не имеет особого значения – да и не должно иметь. Когда меня вынуждали высказать свою точку зрения по поводу политики Путина (как и большинство тех, кто занимался вопросами сотрудничества с Россией), я придерживался определенного мнения, не прикрываясь более деликатным, но менее интересным суждением, что еще слишком рано об этом говорить. Но, рассуждая о попытках разобраться в том, что происходит сегодня в России, можно ли считать, что моя катастрофичная ошибка в прогнозе, сделанная почти двадцать лет назад, сводит на нет мой анализ и оценки? Можно ли сказать, что я способен обсуждать мотивы поступков Путина не лучше, чем хорошо начитанный дилетант?
Я ошибался в оценке Путина, но факт остается фактом – обычному человеку будет не по зубам объяснить все сложности российской политики или даже освоить теоретические азы данного предмета. Вопрос, почему я и другие эксперты ошибались, важен не в последнюю очередь потому, что он заставляет нас пересмотреть наши убеждения и активно спорить, а также корректировать себя. Это обязанность любого экспертного сообщества. Огромное количество людей были пессимистично настроены в отношении Путина, но в какой-то мере это не более чем рефлексивная русофобия или попытка строить догадки, а обе эти вещи – никчемные советчики в политике. Не подкрепленное данными суждение, даже когда оно оказывается верным, зачастую бывает менее пригодным, по сравнению с обоснованной точкой зрения, даже если она ошибочна: ее можно проанализировать, изучить и скорректировать.
Восстановление отношений
И у экспертов, и у обычных людей есть определенные обязательства, когда дело касается экспертной ошибки. Профессионалы должны признавать свои ошибки, заявлять о них во всеуслышание и демонстрировать, какие шаги они предпринимают, чтобы исправить их. Обычные люди, со своей стороны, должны проявлять больше осторожности, обращаясь к экспертам с просьбой дать прогноз, а также должны учиться видеть разницу между обидным промахом и откровенным обманом.
В целом эксперты действительно изучают свои ошибки, но это скрытый от посторонних глаз процесс. Среднестатистический человек вряд ли станет читать медицинский журнал или изучать статистический анализ в статье по социологии. Честно говоря, я подозреваю, что большинство экспертов и ученых, вероятно, предпочли бы, чтобы обычные люди этого и не делали, потому что они не поймут бо́льшую часть того, что читают, а их попытки следить за ходом профессиональных дискуссий наверняка приведут к еще большей путанице.
Вот где могли бы помочь публичные интеллектуалы, те люди, которые способны сократить разрыв между экспертами и непрофессионалами. Общество плохо функционирует, если единственными людьми, обсуждающими новые методы лечения, являются врачи, с трудом переводящие свои знания на обычный разговорный язык, или журналисты, не имеющие научного образования и не способные оценить сложных научных вопросов. Это оставляет широкое открытое поле – обычно в Интернете – для любителей, шарлатанов и конспирологов. О публичных интеллектуалах часто небрежно отзываются свои же собственные коллеги, называя их простыми «популяризаторами», и в этом обвинении есть доля истины. Мир, похоже, не нуждается в очередном Билле Нае[42] («Ученом парне»), способном популярно рассказывать о глобальном изменении климата. Точно так же сообщество экспертов в области внешней политики не нуждается в еще одном бывшем чиновнике или сравнительно молодом отставном офицере, которые засоряют эфир своими глубокими мыслями просто потому, что сейчас появилось слишком много свободного времени и эфира. Но если разрыв между обществом и экспертами станет слишком большим, эксперты будут общаться только друг с другом, и широкую общественность в конечном итоге оттеснят от принятия решений, которые в будущем способны повлиять на их жизнь.
У граждан здесь, как ни странно, самая важная роль. Они должны больше узнавать не только о тех вопросах, которые волнуют их, но и о людях, которых они слушают. Тетлок как раз призывал к тому, чтобы внимательнее присматриваться к послужному списку знатоков и экспертов, заставляя их работать лучше, чтобы у них был «стимул повышать познавательную ценность своего продукта в конкурентной борьбе, а не просто сочувствовать коллегам, разделяющим их взгляды, и идти на поводу у них»{126}.
Однако процесс «очищения» научного сообщества от несостоятельных экспертов будет иметь значение только при условии, что люди станут обращать на это внимание. Если они останутся пассивными получателями информации с телеэкранов, или если они будут активно искать только ту информацию, которой хотят верить, ничто другое не будет иметь для них большого значения. Вместо этого обычные люди должны задать себе несколько важных вопросов, в том числе, как много они хотят знать по данной теме и действительно ли они готовы столкнуться с фактами, которые поставят под сомнение их взгляды. Они должны лучше изучать источники информации и учитывать опыт экспертов, к которым они прислушиваются.
Если обычный человек действительно хочет верить в то, что витамин С способен вылечить рак, то даже эксперты с самым безупречным опытом в прогнозировании окажут на него меньшее влияние, чем сайт с фотографией таблетки. Если неинформированный гражданин и вправду верит, что вторжение на территорию чужой страны (или возведение стены на границе с ней) решит проблемы Америки, то даже груды аналитических экспертных отчетов не повлияют на его мнение. Обычным людям следует с большей ответственностью подходить к своим собственным знаниям или их отсутствию: не может быть оправданием заявление о том, что мир настолько сложен, и сейчас так много разнообразных источников информации, а потом сетовать на то, что политику делают безликие эксперты, которые пренебрегают мнением широкой публики.