здесь ты его уже не сможешь заставить расслучишься. Часы начали бить, и время остановилось. Решение само придет, но чуть позже. А пока чашка чая за разговором со случайным спасителем могла помочь скоротать время. В конце концов, Ронни был не совсем простым молочником.
Лю-Цзе давно понял, что у всего есть причина — за исключением, пожалуй, футбола.
— Продукты у тебя первоклассные, — похвалил он, сделав глоток. — Маслом, которое предлагают сегодня, я не стал бы смазывать даже колеса телеги.
— Все зависит от породы, — ответил Ронни. — За этим маслом я отправляюсь на шестьсот лет назад. Оно сбито из молока пасущихся в высоких горах яков.
— Твое здоровье, — поднял чашку Лю-Цзе. — Занятно, — продолжил он. — Ну, то есть… Если бы людям рассказать, что на самом деле всадников Абокралипсиса было пять, а потом один из них ушел и стал молочником, они, скорее всего, очень удивились бы. Начали бы гадать, почему ты…
Глаза Ронни сверкнули серебром.
— Творческие разногласия, — проворчал он. — Самолюбие, если хочешь. Кое-кто сказал бы… Нет, даже говорить об этом не хочу. И желаю им, конечно, всего самого-самого хорошего в их нелегком труде.
— Конечно, — поддакнул Лю-Цзе с непроницаемым лицом.
— Я с интересом наблюдал, как развиваются их карьеры.
— Не сомневаюсь.
— А ты знаешь, что меня даже из официальной истории вычеркнули? — спросил Ронни.
Он поднял руку, и в ней мгновенно появилась книга. На вид совсем новая.
— Вот что было раньше, — произнес он недовольным тоном. — Книга Ома. Пророчества Тобруна. Не встречался с ним? Высокий такой, тощий, с бородкой, постоянно хихикает без причины?
— Нет, Ронни, это было до меня.
Ронни передал ему книгу.
— Первое издание. Открой главу вторую, стих седьмой, — сказал он.
И Лю-Цзе прочел вслух:
— И Ангел, облаченный в белае, атамкнул Книгу Жылезную, и ивился пятый всадник на колеснице изо льда огненнага, и начали законы нарушаться да связи порываться, и взревела толпа: "О Господи, теперь нам полный каюк!"
— Это был я, — с гордостью заявил Ронни.
Взгляд Лю-Цзе скользнул к стиху восьмому: «И увидел я типа кроликов, многаждыцветных, но как бы клетчатых, кругами кружащих, и раздался звук, издаваемый словна огромными липкими тварями».
— Этот стих тоже был вырезан, — сказал Ронни. — Старину Тобруна разные видения посещали, очень открытый был мужик. Отцы омнианства могли выбирать и смешивать отрывки по собственному усмотрению. Конечно, в те дни все обстояло иначе. Смерть, конечно, был Смертью, но остальные — не более чем Местячковый Недород, Драчка да Прыщ.
— А ты? — спросил Лю-Цзе.
— Я больше никого не интересовал, — пожал плечами Ронни. — По крайней мере, мне так сообщили. В те далекие времена мы выступали перед ограниченным количеством зрителей. Так, местное нашествие саранчи, пересыхание колодца у какого-нибудь племени, извержение вулкана… Для пятерых просто не было места. — Он фыркнул. — Да, именно так мне и заявили.
Лю-Цзе поставил чашку на стол.
— Ладно, Ронни, было приятно поболтать с тобой, но время… не идет. Понимаешь, о чем я?
— Ага, слышал об этом. На улицах полно Законников. — Глаза Ронни снова сверкнули.
— Законников?
— Длангов. Аудиторов. Они снова создали стеклянные часы.
— Ты знаешь об этом?
— Послушай, может, я и не принадлежу к Грозной Четверке, но глаза и уши всегда держу открытыми, — обиделся Ронни.
— Но это же конец света!
— С чего бы? — спокойно возразил Ронни. — Мир-то, вот он.
— Но он никуда не движется!
— А это уже не моя проблема, — пожал плечами Ронни. — Я занимаюсь молоком и молочными продуктами.
Лю-Цзе окинул взглядом вылизанную до блеска маслобойню, оглядел сверкающие бутылки и блестящие молочные фляги. Ну и работенка для неподвластного времени существа. Зато молоко всегда будет свежим.
Он снова посмотрел на бутылки, и вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль.
Всадники имеют человеческий облик, а все люди самолюбивы. Умение вертеть людским самолюбием — это тоже боевое искусство, и Лю-Цзе стал в нем настоящим мастером.
— Готов поспорить, что угадаю, как тебя зовут, — заявил он. — Готов поспорить, что узнаю твое настоящее имя.
— Ха! У тебя нет никаких шансов, монах.
— Не монах, простой метельщик, — спокойно поправил его Лю-Цзе. — Ты называешь их Законниками, Ронни. И некий закон должен быть, верно? Они устанавливают правила, Ронни. И эти правила должны соблюдаться.
— Я занимаюсь молоком и молочными продуктами, — повторил Ронни, но щека у него задергалась. — А еще яйцами по договоренности. Хороший устойчивый бизнес. Подумываю о том, чтобы нанять работников.
— Зачем? — удивился Лю-Цзе. — Им ведь нечего будет делать.
— А еще расширить производство сыра, — добавил Ронни, не глядя на метельщика. — Огромные возможности на рынке сыра. Также подумываю обзавестись клик-адресом, чтобы люди могли присылать заказы по семафору. Такие возможности открываются…
— Правила победили, Ронни. Больше ничего не движется. Ничего неожиданного произойти не может, потому что ничего не происходит.
Ронни сидел и смотрел в пустоту.
— Вижу, ты нашел свою нишу, Ронни, — мягко промолвил Лю-Цзе. — И содержишь свое предприятие в идеальном порядке, в этом нет никаких сомнений. Уверен, остальные парни будут рады узнать, что у тебя все в порядке. Но меня интересует вот что… Почему ты меня спас?
— Что? Ну, это был просто акт милосердия с моей стороны…
— Ты — Пятый Всадник, господин Соак. Акт милосердия?
«Ты слишком много времени провел в облике человека, — подумал Лю-Цзе. — Ты хочешь, чтобы я узнал… Именно хочешь. Тысячи лет подобной жизни. Тебя уже тошнит от себя самого. Ты будешь отчаянно сопротивляться, но сделаешь все, чтобы я вытянул из тебя твое настоящее имя».
Глаза Ронни светились.
— Я всегда проявляю заботу о подобных себе, метельщик.
— А я подобен тебе, да?
— У тебя есть… определенные целесообразные черты.
Они долго смотрели друг на друга.
— Я отвезу тебя туда, где нашел, — сказал Ронни Соак. — И все. Тем, другим, я больше не занимаюсь.
Аудитор лежал на спине с открытым ртом. Периодически он издавал слабые жалобные звуки, похожие не писк комара.
— Попробуй еще раз, господин…
— Темно-Авокадный, господин Белый.
— А что, есть такой цвет?
— Да, господин Белый! — подтвердил господин Темно-Авокадный, хотя сам в этом уверен не был.
— Тогда попробуй еще раз, господин Темно-Авокадный.
Господин Темно-Авокадный крайне неохотно опустил руку ко рту лежавшей навзничь фигуры. Его пальцы были в нескольких дюймах от зубов, когда левая рука фигуры, действуя, очевидно, по своей воле, мелькнула в воздухе и сжала их. Послышался треск костей.
— Я чувствую крайне сильную боль, господин Белый.
— Что у него во рту, господин Темно-Авокадный?
— Похоже на продукт из выброженного зерна, господин Белый. Крайне сильная боль продолжается.
— Пищевой продукт?
— Да, господин Белый. В данный момент чувство боли превалирует над остальными.
— Разве я не отдавал приказ ничего не пить, не есть и не экспериментировать, без надобности, с сенсорным физиологическим аппаратом?
— Несомненно отдавали, господин Белый. Чувство крайне неприятной боли, о котором я уже упоминал, усиливается. Что еще я должен сделать?
Концепция приказа была абсолютно новой и совершенно неизвестной Аудиторам. Они привыкли к коллегиальным решениям, которые принимались только в том случае, если были исчерпаны все возможности не делать ничего для устранения возникшей проблемы. Когда решение принимается всеми, значит, оно не принимается никем, что предотвращает возможность возложения вины.
Но тела понимали приказы. Предположив, что именно это делает людей людьми, Аудиторы решили поэкспериментировать с данной концепцией. Да и все равно особого выбора у них не было. Самые разные чувства могут возникнуть, когда приказы отдает некто с рубящим оружием в руках. Поразительно, как плавно порыв проконсультироваться и обсудить трансформировался в непреодолимое желание сделать то, что говорит топор.
— Вы не можете убедить его отпустить вашу руку?
— Он, по-видимому, потерял сознание, господин Белый. Его глаза налиты кровью. Он производит тихие звуки, словно вздыхает. Тем не менее тело полно решимости не допустить извлечения хлеба. Могу я еще раз поставить вопрос о нестерпимой боли?
Господин Белый подал знак двум другим Аудиторам. Лишь с явным усилием им удалось освободить из мертвой хватки пальцы господина Темно-Авокадного.
— Этот вопрос подлежит дальнейшему изучению, — сказал господин Белый. — Отступница предупреждала об этом. Господин Темно-Авокадный?
— Да, господин Белый?
— Ощущение боли сохраняется?
— Моя рука холодная и горячая одновременно, господин Белый.
— Как странно, — удивился господин Белый. — Я позабочусь о том, чтобы мы самым подробнейшим образом исследовали чувство боли. — Господин Темно-Авокадный почувствовал, как некий тоненький голосок в задней части головы отчаянно завопил, когда до разума дошла эта информация, а господин Белый тем временем продолжал: — Какие еще пищевые продукты существуют?
— Мы знаем названия трех тысяч семисот девятнадцати продуктов, — доложил, сделав шаг вперед, господин Индиго-Фиолетовый.
По данным вопросам он стал настоящим экспертом, что для Аудиторов тоже было абсолютно непривычно. Раньше у них никогда не было экспертов. То, что знал один, знали все. Если один знал то, чего не знали другие, его можно было счесть в некоторой степени индивидуальностью. А индивидуальность была чревата смертью. Кроме того, ты обретал власть и ценность, а значит, ты мог умереть довольно-таки мучительной смертью. Но сейчас так многому еще предстояло научиться, и он, подобно некоторым другим Аудиторам, даже подобрал ряд лицевых тиков и гримас, которые соответствовали бы умственной деятельности.