— Таблички немного сбили их с толку, — ответила ее светлость. — Они стараются их обходить. Я… как бы это сказать… позаботилась о тех, кто преследовал вас.
— Тогда я предлагаю тебе присесть, господин Лобсанг, — медленно произнесла Сьюзен. — Возможно, будет лучше, если я все-таки расскажу о себе.
— Да?
— Моего дедушку зовут Смерть.
— Ничего себе имечко. Кроме того, смерть — это конец жизни. Как смерть… может быть личностью?..
— СЛУШАЙ ВНИМАТЕЛЬНО, КОГДА Я РАЗГОВАРИВАЮ С ТОБОЙ…
Ветер пронесся по комнате, мигнул свет. Тени пролегли по лицу Сьюзен. Вокруг ее тела появилось тусклое голубоватое свечение.
Лобсанг проглотил мгновенно возникший комок в горле.
Свет померк. Тени исчезли.
— Есть процесс, который называют смертью, а есть личность, которую называют Смертью, — пояснила Сьюзен. — Так получилось. А я — внучка Смерти. Ты успеваешь за ходом моей мысли?
— Успеваю, но до этого момента ты казалась мне вполне обычным человеком, — пробормотал Лобсанг.
— Мои родители и были обычными людьми. Есть генетика, а есть генетика. — Сьюзен помолчала. — Ты тоже выглядишь вполне по-человечески. Ты удивишься, узнав, насколько популярен в этих частях света человеческий облик.
— Но я и есть человек.
Сьюзен улыбнулась, и ее улыбка, появись она на лице человека, не столь уверенного в себе, могла бы показаться… нервной.
— Да, — сказала она. — И нет.
— Нет?
— Возьмем в качестве примера Войну, — предложила Сьюзен, слегка изменив тему разговора. — Крупный такой мужчина, любит похохотать, иногда после еды издает непристойные звуки. Вполне обычный человек, мало чем отличающийся от ближнего своего. А ближе всего к нему Смерть. У него тоже почти человеческий облик. А все потому, что люди привыкли давать обличья своим идеям… Они мыслят образами. Человеческими образами…
— А можно вернуться немного назад? К тому моменту с «да» и «нет»?
— Твоя мать — Время.
— Никто не знает, кто моя мать!
— Я могу отвести тебя к повитухе, — пожала плечами Сьюзен. — Твой отец нашел лучшую из лучших. Она приняла тебя. Повторяю, твоя мать — Время.
Лобсанг застыл с открытым ртом.
— Мне было проще, — продолжила Сьюзен. — Когда я была маленькой, родители разрешали мне навещать дедушку. Тогда я думала, что у каждого дедушки есть длинный черный плащ и бледный конь. А потом папа с мамой решили, что, возможно, такая среда не слишком хорошо влияет на ребенка. Их вдруг начало волновать, какой я вырасту! — Она невесело рассмеялась. — Знаешь, я получила достаточно странное образование. Математика, логика и все остальное. А потом, когда я была чуть младше тебя, в моей комнате вдруг появилась крыса, и оказалось, что все мои знания не соответствуют действительности.
— Я — человек! Веду себя как человек! Я догадался бы, если б…
— Ты вынужден был жить в этом мире. Иначе как бы ты научился быть человеком? — сказала Сьюзен самым ласковым тоном, на который только была способна.
— А мой брат? Как быть с ним?
«Вот и все», — подумала Сьюзен.
— Он тебе не брат, — призналась она. — Я немного солгала. Прости.
— Но ты же сказала…
— Я должна была подготовить тебя, — ответила Сьюзен. — Боюсь, в подобных ситуациях нельзя говорить все и сразу. Он тебе не брат. Он и есть ты.
— Тогда кто я такой?
Сьюзен вздохнула.
— Тоже ты, — ответила она. — Вы оба — ты.
— И была я, и была она, — сказала госпожа Ягг. — И появился ребенок, никаких проблем, но такие минуты всегда бывают трудными для молодых мамаш, а еще было… — Она замолчала, прищурилась, словно заглядывая в окна воспоминаний, — такое чувство, как будто мир запнулся, и была я с ребенком на руках, и я посмотрела на саму себя, принимавшую роды, и тогда я тоже посмотрела на себя, а я посмотрела на себя и сказала: «Отличная работа, госпожа Ягг», а она, то есть я, сказала: «Уж правдивей некуда, госпожа Ягг», а потом началось нечто странное, и осталась одна я с двумя младенцами на руках.
— Близнецами, — подчеркнула Сьюзен.
— Можно назвать их близнецами, да, конечно, — признала госпожа Ягг. — Но лично я всегда считала близнецами две души, родившиеся один раз, а не одну душу, родившуюся дважды.
Сьюзен ждала, а госпожа Ягг явно вошла во вкус рассказа.
— И тогда я говорю тому мужчине, да так и говорю: «Ну а дальше-то что?», а он мне так в ответ: «А это тебя касается?», а я ему: «Ну конечно касается, пусть посмотрит мне в глаза, я всем и вся говорю правду, ничего за пазухой не держу». А сама думаю: «Вот ты попала в беду, госпожа Ягг», потому как все вдруг стало таким мифтическим-мифтическим.
— Мифическим? — переспросила учительница Сьюзен. — Или мистическим?
— И тем и другим. А такая вот мифтическая ситуация всегда грозит бедой. Но мужчина только улыбнулся и сказал, что парнишку нужно вырастить и воспитать настоящим человеком, вот тут я и подумала: «Да, теперь все действительно мифтически». Я видела, он понятия не имеет, что делать дальше, а значит, всем придется заниматься самой.
Госпожа Ягг затянулась трубкой, и ее глаза сквозь дым сверкнули на Сьюзен.
— Не знаю, девонька, насколько богат твой опыт в таких вещах, но иногда сильные мира сего, задумывая свои грандиозные планы, забывают о всяких мелких деталях.
«Ага, — подумала Сьюзен. — Я и есть такая мелкая деталь. Однажды Смерти взбрело в череп взять к себе лишенного матери ребенка, и я стала такой вот мелкой деталью». Она понимающе кивнула.
— Тогда я начала ломать голову, как все обустроить, — продолжала госпожа Ягг, — с мифтической-то точки зрения. И что енто значит? А то, что с технической точки зрения мы имеем ситуевину, в которой принц должен был расти свинопасом, пока не проявит свое предназначение, но в наше время для свинопаса фигушки работу найдешь, а кроме того, можешь мне поверить, тыкать палкой в свиней не настолько интересно, как может показаться. Поэтому я и говорю: «Агась, а я ведь слышала, что Гильдии в крупных городах берут к себе из милосердия сирот и хорошо заботятся о них. И многие хорошо обеспеченные мужчины и женщины начинали так свою жизнь». И в этом нет ничего постыдного! Ну а если предназначение не проявит себя по графику, у ребенка будет хорошая профессия, что станет хоть небольшим да утешением. Тогда как пастух навсегда останется пастухом, и только. Ты больно сурово смотришь на меня, девонька.
— Да. Довольно хладнокровное было решение.
— Но кто ж должен их принимать, — резко обрубила госпожа Ягг. — Кроме того, я уже пожила, многое повидала и поняла: те, кому суждено светить, будут светить да хоть сквозь шесть слоев грязи, а те, кому не суждено, не будут, сколько ни начищай. Ты можешь думать иначе, но это я стояла там, а не ты.
Она поковыряла в трубке спичкой.
— Вот и все, — продолжила она наконец. — Я, конечно, осталась бы, потому что там не было даже намека на колыбель, но мужчина отвел меня в сторону и сказал, что мне пора уходить. А с чего мне спорить? Там же любовь была. Прям в воздухе. Но я не хочу сказать, что меня никогда не интересовал исход ентого дела. Всегда интересовал.
Сьюзен вынуждена была признать: отличия были. Две разные жизни оставили на двух одинаковых лицах свои уникальные следы. Личности появились на свет с разницей в секунду или около того, а за это время вся вселенная могла поменяться.
«Думай о них как о близнецах», — приказала она себе. Но это были две разные личности, занимавшие два разных тела, которые начали с одного и того же. Но не как одинаковые личности.
— Он очень похож на меня, — промолвил Лобсанг, и Сьюзен, прищурившись, наклонилась поближе к бесчувственному телу Джереми.
— Повтори-ка, — попросила она.
— Я сказал, что он очень похож на меня, — послушно повторил Лобсанг.
Сьюзен бросила взгляд на леди ле Гион.
— Я тоже заметила, — призналась та.
— Кто заметил и что именно? — спросил Лобсанг. — Что вы от меня скрываете?
— У него двигались губы, когда ты говорил, — сообщила Сьюзен. — Пытались произнести те же слова.
— Он способен читать мои мысли?
— Думаю, здесь все гораздо сложнее. — Сьюзен подняла вялую руку и сжала кожу между большим и указательным пальцами.
Лобсанг поморщился и посмотрел на свою руку. На ней начинал краснеть побелевший участок кожи.
— Не только мысли, — сказала Сьюзен. — Находясь так близко, ты чувствуешь его боль. Твоя речь управляет его губами.
Лобсанг пристально посмотрел на Джереми.
— Что же будет, — медленно спросил он, — когда он очнется?
— Я тоже об этом подумала. Может, тебе не стоит здесь находиться?
— Но я должен быть здесь!
— Думаю, нам всем не стоит здесь находиться, — вмешалась леди ле Гион. — Я хорошо знаю своих собратьев. Они начнут обсуждать, что делать дальше. Таблички их надолго не задержат. А у меня почти закончились конфеты с мягкой начинкой.
— Как по-твоему, что ты должен сделать, когда окажешься там, где должен оказаться? — спросила Сьюзен.
Лобсанг опустил руку и коснулся кончиком пальца ладони Джереми.
Весь мир побелел.
Сьюзен потом подумала, что, вероятно, такие ощущения возникают, когда оказываешься в самом сердце звезды. Ничего желтого там не будет, ты не увидишь пламя, будет только испепеляющая белизна мгновенно перегруженных органов чувств.
Белый свет постепенно потускнел до состояния тумана. Появились стены комнаты, но она могла видеть сквозь них. За этими стенами были другие комнаты и другие стены, прозрачные, как лед, видимые только в углах и там, где на них падал свет. В каждой комнате Сьюзен повернулась, чтобы посмотреть на себя.
Комнаты уходили в бесконечность.
Сьюзен всегда отличалась благоразумием. И она сама признавала, что это ее главный недостаток. Благоразумие не делало тебя популярной или смешной, а самая главная несправедливость состояла в том, что это самое благоразумие не делало тебя правой. Но благодаря ему ты могла быть уверена в своем мнении, и сейчас Сьюзен была абсолютно уверена в том, что происходящее вокруг нее нереально. Во всех смыслах этого слова.