— А…
— ДА.
Прошло несколько минут. Смерть достал из-под плаща жизнеизмеритель, настолько маленький и легкий, что он мог принадлежать кукле.
— Но… я ведь умерла! — потрясенно воскликнула тень Едины.
— ДА, — сказал Смерть. — А ТЕПЕРЬ СЛЕДУЮЩАЯ ЧАСТЬ…
Эмма Робертсон, напряженно морща лоб, сидела в классе и грызла карандаш. Потом медленно, но с крайне важным видом, так, словно открывала некую страшную тайну, она принялась выводить слова:
Мы побывали в Ланкре где живут ведьмы они добрые и вырасчивают всячиские травы. Там мы познакомились с ведьмой она была веселая и спела нам песню про ежика в которой были трудные слава. Джейсон хотел пнуть ее кота но кот загнал Джейсона на дерево. Я многа узнала о ведьмах у них нет бародавок они ни идят детей и пахожи на бабушек талька бабушки не знают таких трудных слов.
Сидя за своим высоким столом, Сьюзен потихоньку расслабилась. Ничто так не успокаивает, как вид склонившихся над тетрадями учеников. Хороший учитель не может не использовать интересный материал, если таковой подвернется, а визит к госпоже Ягг сам по себе был отдельным образованием. Даже двумя образованиями.
Прилежно занимающийся класс обладал особым запахом; он пах стружками от наточенных карандашей, плакатными красками, давно покойными палочниками, клеем, и, разумеется, не обошлось без легкого душка Билли.
Встреча с дедушкой прошла неловко. Сьюзен еще злилась на него за то, что он не все ей рассказал. А он ответил, что иначе и быть не могло. Ведь если рассказать людям, что ждет их в будущем, будущее перестанет быть таковым. И в его словах был смысл. Конечно был. Все было логично, а Сьюзен всегда одобряла логичность и почти всегда поступала логично. Беда заключалась в этом «почти». Так или иначе, в их странной маленькой семье, существующей именно за счет своей неполноценности, восстановились привычные, неловкие, достаточно холодные отношения.
«А может, — подумала она, — это и есть самые нормальные семейные отношения? Когда перестает толкать и начинает схватывать, — спасибо тебе госпожа Ягг, я навсегда запомню эту фразу, — люди машинально, не задумываясь, начинают доверять друг другу. А в других ситуациях стараются не попадаться друг другу на глаза».
Смерть Крыс куда-то запропал. Конечно, не стоило и надеяться на то, что он сдох. По крайней мере, до сей поры это ему ничем не мешало.
Вспомнив о крысе, Сьюзен с тоской подумала о содержимом своего стола. Она никому не разрешала есть в классе и придерживалась точки зрения, заключавшейся в том, что, если правила существуют, они существуют для всех, включая ее саму. В противном случае это уже не правила, а тирания. Но может, правила существуют еще и для того, чтобы ты размышлял о них, прежде чем нарушить?
В столе, среди книг и бумаг, лежало полкоробки самых дешевых конфет «Хиггс и Микинс».
Сьюзен осторожно приоткрыла крышку и сунула руку в стол, сохраняя на лице надлежащее учительнице выражение. Проворные пальцы нащупали среди пустых бумажных ячеек заветный кругляшок и сразу сообщили ей, что конфета, будь она трижды проклята, с нугой. Но Сьюзен была полна решимости. В жизни полно неприятностей. Иногда приходится довольствоваться нугой.
Потом Сьюзен быстро встала, взяла ключи и подошла к Классному Шкафу уверенной, как она надеялась, походкой человека, решившего проверить запас карандашей. В конце концов, кто знает, что могло случиться с этими карандашами? Карандаши — такая штука, за ними глаз да глаз…
Дверь за ее спиной тихо прикрылась, оставив лишь узкую полоску тусклого света. Сьюзен положила конфету в рот и блаженно закрыла глаза.
Но едва слышный шорох картона тут же заставил ее их открыть. Крышки на коробках со звездами медленно поднимались.
Звезды высыпались оттуда, а потом взлетели в воздух и, ярко сверкая в темноте Классного Шкафа, превратились в миниатюрную, медленно вращавшуюся галактику.
Некоторое время Сьюзен молча наблюдала за ними.
— Ну хорошо, я уже обратила на тебя внимание, кем бы ты ни был, — наконец сказала она.
По крайней мере, она намеревалась так сказать, потому что из-за липкой нуги фраза прозвучала примерно следующим образом: «Нхоофо, я вже облатла нтбя внимня, кембтынбыл». Вот проклятье!
Звезды закружились вокруг ее головы, а внутренность шкафа стала межзвездно-черной.
— Ну, Шмерть Крыш, ешли это ты… — начала было она.
— На самом деле это я, — сказал Лобсанг.
Знаете что? Идеальный момент никакая нуга не испортит.
Терри ПратчеттВертушки ночи
Чего я не понимаю, констебль, так это — неужели ему интересен блюз? Потому что жизнь Вайна — это блюз и есть. Такая пластинка с одной-единственной песней на сторону. Я к тому, что если бы люди были музыкой, Вайн был бы одной из этих, знаете, старых пиленых записей, перезаписанных сто раз с какого-нибудь фонографа или как его, где кто-нибудь по имени, скажем, Глухой Рыжий Робинсон, стоит по колено в Миссиссиппи и гундит чего-то себе под нос.
Я бы скорее ждал от него интереса к, скажем, Тяжелому Металлу, или к Панку. Хотя, конечно, он всеми интересуется. В конце концов.
Что? А, да. Да, это мой фургон, который с «Диско Адское Пламя» на боку. Вайн, понимаете, не водит. Никогда ничем таким не интересовался. Я помню как мы поехали отдохнуть в самой моей первой машине — я вел, ну и ремонтировал ее тоже. А у Вайна была задача — держать радио настроенным на пиратские радиостанции. Ему было все равно куда ехать, лишь бы по холмам, чтобы он мог ловить Кэролайн или там Лондон. Ну а мне было все равно куда ехать, лишь бы ехать.
Я-то всегда больше машинами интересовался, чем музыкой. До сегодня. Не знаю, наверное, больше никогда не буду водить. А то буду сидеть и дергаться — вдруг кто-то появится на пассажирском сидении…
Да-да, извините. Да. Так вот — дискотека. Идея была такая — фургон мой, записи — Вайна, остальные расходы — пополам. Это я предложил. Тогда казалось, что хорошая идея. Вайн живет вместе с мамой, но у них теперь только и есть для жизни две комнаты, все остальное забито его коллекцией пластов. Пластинки-то много кто собирает, но, я думаю, Вайн хочет — хотел — собрать их все, все, что были отштампованы. Он всегда думал, что хорошо провести время — это в каком-нибудь старом городке перерыть все в какой-нибудь старой лавке и выйти оттуда, купив что-то с названием типа «Сид Спутник и Космонавты» или как он там. И что странно — купит он это дело, доберется до своей комнаты, раздвинет пласты на полке — а там уже стоит такой аккуратный коричневый конверт с названием группы и датой записи и что там еще — дожидается.
Или попросит меня отвезти его аж в Престон или еще куда, чтобы найти какого-то водопроводчика по вызову, который в 1961 назывался Ронни Блестка и поднялся до 152 места в рейтинге — чтобы спросить, нет ли у того его же собственной записи лишней. И запись при этом такое старое барахло, что ее нигде больше не найдешь, даже в специализированных магазинах.
Вайн был из тех коллекционеров, которые не терпят пропусков в своей коллекции. Это, знаете, почти как религия. Он и вообще-то мог переговорить Джона Пила, но записи, о которых он знал больше всего — это те, которых у него не было. Он ждал годами своего шанса заполучить какой-нибудь такой демо-диск, записанный панк-группой, давно перемершей от столбняка, подхваченного с английских булавок. Но зато к тому моменту, когда он его получал, он мог рассказать о записи все — вплоть до имени тетки, которая убирала после них студию. Я говорю — коллекционер.
Ну вот я и подумал — чего еще надо для дискотеки?
Ну, надо-то было еще много чего, и как раз того, чего у Вайна не было — наружности подходящей, тряпок, здравого смысла, малейшей идеи о том, как железо работает. Да и трепаться не переставая, как полный идиот, он не мог тоже. Но тогда мы на это по-другому смотрели, так что свою тачку я загнал, купил фургон и перекрасили мне его профессионально почти. Только если точно знаешь, куда смотреть, можно различить надпись «Мидланд Электрисити». Мне хотелось, чтобы выглядел он, как фургон «Ей-тим». Только те могут перепрыгнуть через четыре машины и упылить вдаль, а мой через водопроводный люк перебирается приставным шагом.
Да, да, со мной уже поговорили — и про дорожный налог, и про техосмотр, и про страховку. Извиняюсь. Не волнуйтесь, я вообще больше водить не собираюсь. Никогда.
Ну, мы купили гору усилителей у Яна Куртиса из Вайрклиффа, он как раз жениться собирался и Трэйси хотела, чтобы по ночам он был дома. Развесили объявления и стали ждать.
Нельзя сказать, чтобы поднялась большая давка, потому что люди просто не понимали стиля Вайна. Чтобы быть ди-джеем, не надо быть гением слова, народ ждет простых реплик, типа «Хэй!» или «Ого-го!» или «Танцуют все!», и все в таком роде. Неважно, что это звучит по-идиотски, главное — клиенты чувствуют свое превосходство. А вот чего они не хотят, так это чтобы кто-то, сверкая глазами, что твоя цветомузыка, им говорил: «А вот эта запись интересна следующим…», как раз когда все так мило напиваются на свадебном приеме.
Странно, но факт — через некоторое время мы-таки стали приобретать популярность. Кто-то кому-то что-то про нас рассказывал. Я так думаю, началось все с годовщины свадьбы моей сестры Берил. Старшей сестры. Вайн притащил практически все записи, что были выпущены примерно за год до ее свадьбы. Не только десяток самых популярных, понимаете? А гости все были примерно одного возраста и скоро в комнате было не продохнуть от ностальгии. Вайн просто-таки взял их прокатиться по дороге воспоминаний. С ветерком.
После этого мы и начали получать заказы от людей постарше, то есть, скажем так, клиенты наши были не дети, но и на глазах не рассыпались на составные части. То есть у нас появилась своя специальность. В перерывах к Вайну подходили и говорили: «А вот еще была запись в те времена (или еще раньше)…», и каждый раз оказывалось, что эта запись у него тоже есть, там, в фургоне. То есть они могли знать о записи только понаслышке — а у Вайна она была. Скорее всего, у него было и то, о чем никто даже и понаслышке не знал. Потому что о Вайне можно было одно сказать с уверенностью — он был настоящий коллекционер. Его не волновало, хорошая это музыка или плохая — достаточно того, чтобы она существовала.