— Что-то не так, командор? — поинтересовался Фини.
— Всё не так, — ответил Ваймс. — Во-первых, полисмены не клянутся в верности гражданским властям — они присягают в верности закону. Да, политики иногда меняют законы, и если копу это не нравится, он может уволиться, но пока он на службе, он должен действовать в соответствии с законами, каковы бы они ни были, — он привалился спиной к каменной стене. — Короче, стражник не приносит присягу магистрату! Хотел бы я взглянуть, что именно ты подписал…
Ваймс замолчал, потому что маленькое железное окошко в двери каталажки отворилось и появилось лицо госпожи Наконец, очень встревоженное.
— Я приготовила бань-пень-двинь, Фини, с брюквой и жареной картошкой, и герцогу тоже хватит, если он снизойдет до моей скромной стряпни.
Ваймс подался вперед и шепнул:
— Твоя мать не в курсе, что ты меня арестовал?
Фини содрогнулся.
— Нет, сэр, и, пожалуйста, не говорите ей, иначе она меня из дома выгонит.
Ваймс подошел к двери и сказал в окошечко:
— Я польщен вашим гостеприимством, госпожа Наконец.
Из-за двери послышалось нервное хихиканье, и наконец мать Фини выговорила:
— К сожалению, у нас нет серебряных тарелок, ваша светлость.
Дома Ваймс и Сибилла пользовались прочной глиняной посудой, практичной, дешевой, удобной для мытья. Он сказал:
— Мне тоже жаль, что у вас нет серебряных тарелок, госпожа Наконец, и я непременно пришлю вам сервиз.
За дверью послышался шум падения, и Фини спросил:
— Простите, вы что, с ума сошли, сэр?
«Хорошо бы», — подумал Ваймс.
— У нас в Холле сотни растреклятых серебряных тарелок, мой мальчик. Они совершенно бесполезны, еда на них стынет, и они чернеют, не успеешь и глазом моргнуть. И серебряных ложек тоже явный избыток. Короче, я посмотрю, чем могу помочь.
— Но так нельзя, сэр! Она боится держать в доме ценные вещи!
— В округе много воров, старший констебль? — спросил Ваймс, подчеркнув последние два слова.
Фини открыл дверь каталажки, поднял мать, которую, казалось, как громом сразила перспектива получить в подарок серебряные тарелки, отряхнул ее и сказал через плечо госпожи Наконец:
— Нет, сэр, потому что у нас нечего красть. Матушка всегда говорила, что за деньги счастья не купишь, сэр.
«Да, — подумал Ваймс, — моя мать тоже так говорила, но все-таки она очень обрадовалась, когда я принес домой первое жалованье, потому что теперь можно было поесть мяса, пусть мы и не знали, чьего именно. Вот оно, счастье, правда? Черт побери, мы лжем самим себе…»
Когда раскрасневшаяся госпожа Наконец ушла в дом за едой, Ваймс спросил:
— Между нами говоря, старший констебль, ты-то сам веришь, что я виновен в убийстве?
— Нет, сэр! — немедленно ответил Фини.
— Ты сказал это очень быстро, мальчик мой. Неужели инстинкт стражника? У меня такое ощущение, что ты пробыл копом недолго и дел у тебя явно было немного. Я не специалист, но, полагаю, свиньи нечасто дают ложные показания.
Фини сделал глубокий вдох.
— Понимаете ли, сэр, — спокойно произнес он, — мой дед был тот еще пройдоха, и людей он читал как открытые книги. Он частенько водил меня гулять по округе и знакомил с соседями, сэр, а потом все мне про них рассказывал, например, про одного типа, которого захватили на месте преступления с обыкновенной курицей…
Ваймс с открытым ртом слушал розового, чисто умытого юношу, который повествовал о благоуханной сельской местности так, как будто она была населена самыми хитрыми демонами. Он развертывал летопись преступлений и ворошил белье, отчаянно нуждавшееся в стирке. Никаких особых ужасов, только мелкие пакости и глупости. Преступления, причиной которым были человеческое невежество и идиотизм. Разумеется, где люди, там и преступления, хоть они и казались такими неуместными в мире обширных лугов и поющих птиц. Но Ваймс почувствовал преступление, как только оказался здесь, и вдруг был втянут в его круговорот.
— У вас прямо зуд, — сказал Фини. — Так мой отец говорил. Он наказывал смотреть, слушать и наблюдать за каждым. Плох тот полицейский, в котором нет частички злоумышленника. Она подает свой голос и говорит: «Этому типу есть что скрывать» или «Этот человек волнуется гораздо сильнее, чем следовало бы». Или «Он слишком дерзко себя ведет, потому что в душе он просто комок нервов». Темная сторона непременно откликнется.
Ваймс предпочел выказать не шок, а восхищение, хоть и не чрезмерное.
— Ну, мистер Фини, ваши дед и отец, кажется, все поняли правильно. Значит, я посылаю нужные сигналы?
— Нет, сэр, не совсем, сэр. Мои дед и отец иногда тоже так делали. Притворялись, что ничего не понимают. От этого люди нервничают. — Фини склонил голову набок и добавил: — Погодите минутку, сэр. Кажется, у нас небольшая проблема…
Дверь каталажки лязгнула: старший констебль Наконец выскочил и бросился к задней стене приземистого строеньица. Кто-то взвизгнул и закричал, и внезапно у Ваймса, спокойно сидевшего внутри, на коленях оказалась куча гоблинов. Точнее, один гоблин, но и одного гоблина при близком контакте обычно более чем достаточно. Для начала запах — и конца ему не было. Он как будто обволакивал весь мир. Это не была вонь — хотя, ей-богу, гоблины пахли всем, чем только способно пахнуть живое существо. Всякий, кто ходил по улицам Анк-Морпорка, обладал достаточным иммунитетом к неприятным запахам; более того, там процветало, если можно так выразиться, коллекционирование запахов,[251] и Дейв, из магазина «Булавки и марки», в очередной раз расширил вывеску. Но характерный запах гоблина нельзя было загнать в бутылку (или что еще там делали коллекционеры), потому что это был не столько запах, сколько ощущение — ощущение, что у тебя испаряется зубная эмаль, а любой надетый на тебе железный предмет ржавеет на глазах. Ваймс оттолкнул гоблина, но тот цеплялся всеми конечностями и вопил во всю глотку — голосом, который звучал так, как будто кто-то прыгал на мешке с каштанами. Гоблин не нападал — не считая биологической атаки. Он размахивал руками, и Ваймс едва успел помешать Фини вышибить ему мозги своей официальной дубинкой, потому что разобрал отдельные слова, а именно: «Травы! Суп! Мы просим травы! Суп! Слышишь? Травы! Суп!»
Фини, с другой стороны, орал:
— Вонючка, ах ты мелкий поганец, я же сказал, что сделаю с тобой, если снова увижу, как ты воруешь помои у свиней!
Он взглянул на Ваймса, словно ища поддержки.
— От них можно подцепить какую-нибудь жуткую болезнь, сэр.
— Перестань махать своей дурацкой палкой, парень! — велел Ваймс, посмотрел на гоблина, извивавшегося в его хватке, и добавил: — А ты, гаденыш, перестань трещать.
В крошечной комнатке наступила тишина, не считая замиравшего эха двух фраз. «Они едят собственных детенышей, сэр!» (это кричал Фини) и «Травы! Суп!» (это кричал гоблин, весьма метко прозванный Вонючкой).
Успокоившись, гоблин указал пальцем на левое запястье Ваймса, взглянул ему в лицо и повторил:
— Травы! Суп!
Это прозвучало как мольба. Грязная лапка потянула Ваймса за ногу.
— Травы? Суп?
Гоблин подковылял к двери и взглянул на сердитого старшего констебля, а затем обернулся к Ваймсу с непередаваемым выражением лица и отчетливо произнес:
— Травы! Суп! Мистер по-люс-мен?..
Ваймс вытащил табакерку. Вот для чего нужен нюхательный табак. Церемония, которую ты проделываешь, прежде чем взять щепотку, дает больше времени на раздумья, чем закуривание сигары. А еще она привлекает внимание. Ваймс произнес:
— Ну, старший констебль, здесь кое-кто требует правый суд. И что ты намерен делать?
Вид у Фини был неуверенный, и прибежище он обрел в том, что знал наверняка.
— Это же вонючий гоблин!
— Ты часто их здесь видишь? — поинтересовался Ваймс, не повышая голоса.
— Только Вонючку, — ответил Фини, сердито глядя на гоблина, который высунул червеобразный язык. — Он вечно тут ошивается. А остальные знают, что с ними будет, если их застукают на воровстве!
Ваймс посмотрел на гоблина и заметил, что у того когда-то была сломана нога. Он повертел в руках табакерку, не глядя на Фини.
— Но, разумеется, полисмен должен задуматься, что произошло, если это жалкое создание не побоялось отдаться в руки закона, рискуя быть изувеченным… вторично.
Он нащупывал почву наугад, но, черт возьми, Ваймсу так часто приходилось это делать, что он научился опираться на воздух!
Рука у него зудела. Ваймс пытался не обращать внимания на зуд, но на мгновение перед ним предстала сырая пещера, и исчезли все мысли, кроме неутолимой жажды мести. Он сморгнул; гоблин тянул его за рукав, а Фини постепенно накалялся.
— Я ничего не видел! Не видел, как это случилось!
— Но ты знал, что это случилось, да? — и вновь Ваймс вспомнил темноту и жажду мести — точнее, воплощенную месть, разумную и неотвратимую. И маленький поганец дотронулся именно до этой руки… Прошлое разом воскресло, и Ваймс содрогнулся: хотя всякий стражник и должен быть немного злоумышленником, не стоит носить персонального демона в качестве татуировки.
Фини быстро остыл, потому что был напуган.
— Епископ Драй говорит, что гоблины — наглые инфернальные существа, созданные в насмешку над человечеством, — сказал он.
— Ничего не знаю про епископа Драя, — заметил Ваймс, — но здесь что-то творится, и я ощущаю зуд — я почувствовал его в самый день приезда. Что-то случилось на моей земле. Послушай меня, старший констебль. Когда арестовываешь подозреваемого, ты должен не полениться и спросить, правда ли он это сделал, а если он скажет «нет», поинтересуйся, может ли он предоставить доказательства. Смекаешь? Обязательно нужно спросить. Понятно? И вот мои ответы: черт возьми, нет, и, черт возьми, да!
Маленькая лапка с когтями вновь потянула Ваймса за рубашку.
— Травы! Суп!
Ваймс подумал: «Ну да, я думал, что до сих пор был с этим