— Напротив, вам ничего не нужно платить, ибо вы оказали честь и мне и всему заведению.
С этого момента жизнь господина Голужи пошла по совершенно неожиданному и непредвиденному руслу, потому что большинство жителей городка, изумленные его решением, обнаружили готовность облегчить ему последние дни в их гостеприимном крае. Так, например, директор гостиницы, не мешкая, поставил его в известность о том, что своим пребыванием он но сути дела оказывает неслыханную честь его заведению и что в силу этого все расходы по его пребыванию, каковы бы они ни были, гостиница берет на себя. А на другой день бесплатные услуги ему предложили: цирюльники, портные, сапожники, часовщики и извозчики. Горожане побогаче и поименитее сообщили ему, соблюдая, разумеется, необходимые приличия, что в случае необходимости он может рассчитывать даже на их кошелек.
Впрочем, в первые дни он старался не попадаться на удочку их щедрости, убежденный, что они собираются сыграть с ним какую-нибудь злую шутку. Поэтому он отказывался от всех приглашений и подарков, отвергал, правда, довольно неловко, оказываемые ему почести, упрямо утверждая, что он ничем не заслужил того внимания, которым он, помимо воли, пользуется в их городе. Он подумывал даже ускользнуть ночью, сесть на первый поезд и куда-нибудь уехать, пусть даже на море, но не сумел преодолеть в себе искушения дождаться дальнейшего развития событий, в которых он предчувствовал нечто волнующее и небывалое, к чему он всегда в глубине души стремился и ради чего готов был теперь пойти на известный риск. Поэтому он решил остаться на некоторое время в этом обезумевшем городке, соблюдая все возможные меры предосторожности по отношению к тому, к чему, он чувствовал, они коварно его подталкивали, заманивая на тонкий лед.
Однако горожан его сдержанность и неприятие всего, что они ему предлагали, лишь еще больше убеждали в том, что он воистину тот единственный человек, который действительно сумел возвыситься над соблазнами и суетой мира сего и избрал смерть. Поэтому они не жалели труда для выражения своего уважения к нему и, разумеется, старались всячески сблизиться с ним и подружиться: они приглашали его вместе отужинать, на именины или дни рождения, приглашали его в кумовья, и все время умоляли открыть им ту суть, какую ему удалось постигнуть.
Господин Голужа растерянно отнекивался и, смущенно улыбаясь, высказывал свое удивление:
— Я вас вообще не понимаю; вы так себя ведете, будто завидуете моему решению.
— Конечно, завидуем, — взволнованно шептали ему в ответ. — Мы бы никогда не осмелились пойти на такой шаг, мы всего боимся, и особенно смерти.
— Тогда хотя бы оставьте меня в покое, — возражал он.
— Но это было бы непорядочно, — заметил один.— Мы не можем быть равнодушными к человеку, которому мы так обязаны.
— Обязаны? Мне? — осторожно переспросил он.
— Разумеется, вам! Неужели вы не понимаете, что вы вернули нам надежду на то, что наконец и у нас произойдет нечто невероятное, волнующее и ужасное.
Он уже начинал верить им, ибо они все чаще со всем вниманием, свидетельствовавшим об их трусости, стремились выведать у него день, когда он покончит с собой. Особенно их интересовало, собирается ли он сделать это публично, за что они были бы ему весьма благодарны, так как получили бы возможность пригласить телевидение, или же тайком и без свидетелей. Однако, к их вящему сожалению, он лишь неопределенно покачивал головой, оставляя их в полном недоумении, а сам испытывая некий сладостный трепет, так как понимал, что победил их и что приближается коренной перелом, который даст ему возможность хорошенько позабавиться.
И в самом деле: он оказался прав.
Однажды, в конце сентября, когда утренний свет заливал серые крыши и уже пожелтевшие кроны лип, к нему в номер вошла одна из первых красавиц города и со слезами на голубых глазах призналась, что минувшей ночью она видела во сне, как он ножом пронзает свое сердце‚ и что лишь теперь, пробудившись ото сна и преисполнившись отчаянья, она наконец в его отмеченном печатью смерти лике узнала того человека, которого ждала всю жизнь, чтобы он объяснил ей, что такое любовь. Господин Голужа чуть не упал со стула, ибо сразу понял с чувством ужаса, какой только можно испытывать перед совершенной красотой, что сбывается его тайная мечта, и, опьяненный этой мыслью, простонал:
— Ради вас, сударыня, я готов даже остаться в живых!
— Об этом не может быть и речи, — заливаясь слезами она бросилась к нему на грудь.— Это была бы напрасная жертва, вы покорили меня как раз тем, что в отличие от моего жалкого мужа вы очень скоро по собственной воле уйдете из жизни и что я вас, следовательно, навеки утрачу.
Так началась настоящая жизнь господина Голужи. Избавившись от страха возможных насмешек и проделок, он почувствовал полную свободу и отдался всем удовольствиям, которые в изобилии предлагал ему гостеприимный городок. Он больше ни от чего не отказывался. Он даже требовал — дабы, вероятно, глубже проникнуть в суть,— чтобы ему создали более благоприятные условия для размышлений. Горожане, ясное дело, шли на все, чтобы его удовлетворить: его потчевали отменными кушаньями, поили самыми дорогими винами, дарили самые элегантные костюмы. А городские прелестницы, твердо убежденные, что он решил покончить с собой из-за несчастной любви, старались в утренние часы, когда их мужья сидели в конторах, определенным образом утешить его и вернуть ему утраченную веру в прекрасный пол. Позже, чтобы иметь возможность открыто посещать его, они пустили слух, будто господин Голужа обладает даром прозрения и будто они постоянно встречаются с ним потому, что по ладоням и кофейной гуще на дне чашек он предсказывает судьбу.
И он действительно делал это, по всеобщему мнению, со знанием дела и должным тщанием: с каждой из этих страдалиц он подолгу оставался наедине в комнате, запершись на ключ, до малейших подробностей выясняя ее будущее, причем ни разу не посетовав на то, что ему наскучили эти визиты и что они отнимают у него драгоценное время, необходимое для размышлений. Это, в частности, еще больше утверждало всех в мысли, что он воистину человек особенный.
Мужчины, разумеется, посещали его по другим причинам: попросить у него совета, пожаловаться друг на друга, сделать его поверенным своих тайн. Так, одним туманным и дождливым днем, некий гражданин с наивным выражением на лице признался господину Голуже в том, что— когда с умыслом, а когда без оного — он много убивал и людей и животных, однако у него нет уверенности, грех ли это или он возводит на себя напраслину?
— Грех — убивать животных, — ответствовал господин Голужа, — но что касается людей, дело обстоит иначе; их, без сомнения, вы освобождали от тягот бытия.
— Это как посмотреть, — осклабился человек с наивным выражением на лице.
— Давайте смотреть так, как я объяснил,— великодушно изрек господин Голужа и быстро встал, что означало конец аудиенции.
Итак, он научился быть строгим, ибо уже считал себя важной персоной! По существу, все, что с ним за последнее время происходило, он воспринимал спокойно и с достоинством, словно все это, сколь бы ни выглядело невероятным, принадлежало ему по праву. О возвращении к прежнему тягостному существованию, проходившему между пыльной канцелярией и всегда пустой холостяцкой каморкой, он даже не помышлял.
— Ты навсегда останешься здесь, — убеждал он себя.— Здесь все это случилось!
Однако поздней осенью лицо его озарилось каким-то чудесным светом; одни решили, что в глазах у него отражается близкая кончина, в то время как определенного сорта горожане, склонные к подозрительности и оговорам, распространяли молву, будто господин Голужа неожиданно влюбился. Разумеется, никто не осмеливался расспрашивать его об этом, все уже давно убедились, как глубоко он презирает человеческое любопытство, из-за чего, собственно, о его прошлой жизни они и теперь знали ничуть не больше, чем в первый день, когда, тощий как жердь, одетый в черное, он необъяснимым образом появился в городке. Поэтому им оставалось лишь по-прежнему гадать и терпеливо ожидать дальнейшего развития событий.
— Он покончит с собой на днях, — раздалось чье-то восклицание, и мужчины, большей частью пожилые, заспорили, как он это совершит: на глазах у всех или потихоньку, днем или ночью, с помощью пистолета или ножа.
Самый известный в городе игрок, по этой причине должно быть, объявил, что у него можно заключать пари и к нему в дом бросились все, кто верил в свою удачу, и стали расхватывать, не глядя на цену, желтоватые купоны, на которых с помощью штампа, специально для этой цели вырезанного, был оттиснут синими чернилами лик господина Голужи с указанием предполагаемых дней и часов его кончины. Городок почти целиком включился , эту игру, с волнением ожидая результатов, так как главный и единственный выигрыш и впрямь был заманчив: месячная поездка на то самое море, которым пренебрег господин Голужа.
И только городские прелестницы не бились об заклад: таинственно улыбаясь, точно они сами сделались провидицами, они заявляли:
— Он не покончит с собой. Пока нет!
И в самом деле они были правы.
В это время его осенила жуткая мысль: все это добром не кончится, происходящее слишком невероятно, чтоб продолжаться в том же духе. Поэтому во время неизменно уменьшавшегося послеобеденного отдыха он, вместо того чтобы, как водится, немного соснуть, а сие он считал непременным условием долголетия, почти до самых сумерек стоял у окна, глядя поверх мутной реки на пустую и мокрую стерню, над которой метались стаи голодных ворон. Однако это опасение вскоре вытеснила иная мысль, которая по той самой причине, что была слишком прекрасна, наполнила его раскаянием и тревогой. Собственно, это было предположение, что, быть может, самим провидением ему было предначертано свершить великие дела, которые до сих пор игрою случая от него ускользали.
— Вот,— с горечью упрекал он себя,— если б в минувшей войне я не дезертировал, я бы