ыражали нечто несусветное. Лев Иванович держал в руке перчатки, не пытаясь их надеть.
— Это чёрт знает что, — заметив вышедшего из экипажа Филиппова, он устремился навстречу начальнику сыскной полиции. — Владимир Гаврилович, снимите с моих глаз пелену. Я не понимаю, как такое могло случиться в доме, где расположился полицейский участок? Как? Ой, простите, — спохватился пристав и протянул руку Филиппову.
— Доброе утро, хотя какое оно доброе, Лев Иванович. Прямо-таки дрянь, а не утро.
— Такого артиста, и… Даже не верится, кому он мог помешать?
— Кто знает, какие скелеты каждый из нас хранит в шкафу, — попытался улыбнуться Владимир Гаврилович, но лицо так и осталось словно каменное.
— Господи, мне бы привыкнуть к таким случаям на должности, ан нет, — пожаловался пристав.
— Вы уже были там? — Филиппов указал кивком головы на дом.
— Был, но лучше бы… Владимир Гаврилович, как это ужасно. Был человек, строил планы, простите, женщин любил — и на тебе. Одно движение — и больше ничего не надо бедному артисту, — Лев Иванович не мог прийти в нормальное состояние.
— Давайте пройдём, господин Квятковский, не то мы своим видом привлечём любопытных.
— Как скажете, но… — пристав махнул рукой.
Уже в квартире Филиппов спросил.
— Как вы узнали о разыгравшейся трагедии?
— К городовому, стоящему у входа в участок, подошёл незнакомец и оповестил, что во втором этаже этого дома в квартире лежит покойник. Сперва полицейский отмахнулся от мужчины, посчитав сообщение дурной шуткой, но незнакомец настойчиво повторил, что надо бы срочно вызвать сыскную полицию, ведь речь идёт об убийстве. Сразу же доложили мне. Ну, я и послал проверить сообщение. Действительно, дверь оказалась открытой, а в квартире, — пристав перекрестился, — артист Михайловского театра, — и опять мазнул рукой.
— Городовой сможет опознать незнакомца?
— Это мы спросим у него самого, — Лев Иванович подозвал полицейского. Последний вытянулся перед начальником.
— Ваше…
— Тише, голубчик, ты не на плацу, — поморщился пристав, — скажи нам, сможешь ли ты опознать того господина, что сообщил об убийстве?
Городовой задумался.
— Простите, но видел я его мельком. Кабы знал, то…
— Скажи, не было ли у него на лице особых примет, родинок там, шрамов, оспинок?
— Никак нет. Обычный господин в шляпе…
— В шляпе? — переспросил Филиппов.
— Так точно, в шляпе.
— И тебе не показалось странным, что в такой мороз он в шляпе?
— Господин…
— Филиппов, — подсказал пристав.
— Господин Филиппов, на службе столько насмотришься на всякого рода чудаков, что перестаёшь воспринимать их чудачества.
— Значит, особых примет не заметил?
— Никак нет, вот только…
— Договаривай.
— У этого, что ко мне подошёл, верхнего зуба не было, вот тут, — указал пальцем на свой рот.
— Во что одет?
Городовой задумался.
— Ваше… господин Филиппов, я удивился — шинель добротного сукна, на ногах дорогая обувь, а сам в шляпе.
— Понятно. Ступай, братец.
Полицейский хотел было повернуться, но что-то его сдерживало.
— Что ещё? — спросил пристав.
— Может быть… — потом решился, — может, важно это, а может, я… Взгляд у него колючий, смотрит на тебя, а по спине холодок ползёт.
— Хорошо, ступай.
Лев Иванович покосился на озабоченное лицо Филиппова.
— Вы знаете этого бандита?
— Не совсем, — покачал головой Владимир Гаврилович и передёрнул плечами, словно прикоснулся к чему-то неприятному. — Если не ошибаюсь, прозвище у него Митька Весёлый.
— Весёлый, — вслед за начальником сыскной полиции повторил пристав. — Я бы его самолично повесил за художества его «весёлые». — Пойдёмте, Владимир Гаврилович, посмотрим на его шутки.
Дверь в квартиру артиста была открыта, возле неё стоял полицейский. При появлении пристава и гостя он вытянулся и приложил руку к головному убору.
— Господин Преображенский находится в своей спальне, это самая дальняя комната по коридору. Вот здесь, — Квятковский указал рукой на дверь, — проживает горничная, вон там камердинер, а в той стороне кухня и при ней небольшая каморка для кухарки.
— И артисту было по средствам содержать такой штат прислуги?
— Владимир Гаврилович, господин Преображенский — первый солист в Михайловском театре и имеет, простите, имел ангажемент по всей Европе. Так что он имел возможность жить на широкую ногу, тем более поклонницы тоже не скупились на подарки.
— Вы сказали, что в квартире проживало четверо?
— Совершенно верно, — пристав кивнул головой.
— И где тела?
— Николай Константинович в спальне, а остальные — в своих комнатах. Я запретил им покидать…
— Как «покидать»? — с ошарашенным видом спросил Филиппов, а у самого полезли на лоб брови. — Разве они… разве их не…
— Владимир Гаврилович, видимо, я ввёл вас в заблуждение. Все живы, кроме господина артиста.
— Живы?
— Да, мы нашли их связанными и с повязками на глазах.
— Это же замечательно, — обрадовался Филиппов, но почти сразу умерил свой пыл. — Конечно, печально, что театр лишился большого артиста, но замечательно, что есть свидетели, живые свидетели нападения. Давайте сперва их опросим.
— Не хотите на Николая Константиновича взглянуть?
— Я ещё его увижу, тем более там должны поработать Брончинский и Рогалов.
Горничная даже не подумала подняться с места, когда вошли два господина. Одного она видела ранее, он представился, как участковый пристав, второй — невысокого роста, плотный, с большими усами и проницательными глазами — первым делом осмотрел комнату. Кровать с двумя подушками, положенными друг на друга, комод с витыми ножками, маленький прикроватный столик с подсвечником, графином и наполовину наполненным водой стаканом, два стула.
— Здравствуй, — поздоровался тот, который с усами, и представился: — Меня зовут Владимир Гаврилович, и я являюсь начальником сыскной полиции и буду вести дознание по трагическому происшествию.
Девушка приподнялась, вытерла слёзы с покрасневших глаз.
— Виолетта, простите, Анфиса.
— Так Виолетта или Анфиса? — произнёс пристав, но Филиппов так на него взглянул, что Лев Иванович сжал до боли губы.
— Вообще меня зовут Анфиса, но Николай Константинович приказал мне зваться Виолеттой, — она покраснела, словно вспомнила что-то постыдное.
— Значит, Анфиса, — Владимир Гаврилович склонил голову сперва вправо, потом влево, рассматривая девушку. — Давно при Николае Константиновиче?
— Не то, чтобы давно, — горничная сперва задумалась, а потом ответила: — Года нет, а теперь… — она заплакала, вытирая слёзы маленьким кулачком.
— У господина Преображенского обычно бывало много гостей?
— Нет, Николай Константинович не любил принимать посторонних, зато с удовольствием посещал других, особенно когда там устраивались безудержное веселье и шумное застолье.
— Это он так говорил?
— Да, — тихо сказала девушка.
— Но всё-таки, Николай Константинович принимал гостей?
Анфиса залилась краской до корней волос.
— Только дам, — ответила она так тихо, что полицейские чиновники едва расслышали.
— Ты узнала бы их?
— К сожалению, нет. Они обычно приходили в вуалях, так что лиц их я не видела. Если только голоса, но и то…
— Что «то»?
— Могу не признать. Тем более Николай Константинович не всегда, но в большинстве случаев нас, прислугу, выставлял за порог, чтобы мы не путались под ногами.
— Теперь расскажи, что стряслось вчера вечером.
На глазах девушки опять выступили слёзы.
— Около полуночи Николай Константинович ушёл в спальню. Обычно, когда нет ни концертов, ни представлений, он читает книги, пока сон не одолевает его. Я же ухожу в свою комнату и укладываюсь спать. Вчера я проснулась от того, что почувствовала — в комнате кто-то есть. Хотела зажечь свечу, но тут мне кто-то зажал рот, а второй быстро связал мне ноги и за спиною руки.
— Их было двое или больше?
Анфиса задумалась, нахмурив брови.
— Хотя мне сразу завязали глаза, но я… Нет, точно, в комнате было двое.
— Они разговаривали?
— Нет, их голосов мне услышать не довелось.
— В котором часу это произошло?
— Не знаю, — она покачала головой, — рада бы сказать, да не знаю.
Камердинер, высокий стройный мужчина лет сорока, брил усы и бороду, но сейчас выглядел неряшливо. Одежда не глажена, волосы на голове торчат в разные стороны, лицо осунувшееся и помятое — словно он целую ночь провёл в портерной.
Филиппов окинул камердинера взглядом прищуренных глаз.
— Как тебя зовут?
— Альфред, — но тут же покачал головойи поправился: — Антип.
— Понятно, — полицейские чины переглянулись. — Тебе тоже хозяин дал другое имя?
— Мне-то что, пусть хоть соловьём назовёт, только бы жалование вовремя платил.
— Бывало, что не вовремя?
— Нет, никогда. В этих вопросах Николай Константинович отличался щепетильностью и никогда людей, служащих у него, не обижал.
Владимир Гаврилович внимательно смотрел на камердинера.
— Скажи-ка мне, любезный, что произошло сегодня ночью?
— Я сам толком не понял. Вошло в обычай, если у Николая Константиновича нет вечерних концертов и спектаклей, и он не хотел ехать к кому-нибудь на приём, то оставался дома и читал книги. Так было и вчера. Мне же поручено проверять, не заснул ли хозяин, а если заснул, то я гасил лампочку. Вчера всё так и было, но когда я вернулся к себе в комнату, то меня кто-то ударил по голове, — Антип прикоснулся к затылку рукой и поморщился, — шишка вот и саднит. Очнулся я затемно, рот заткнут, руки и ноги связаны. Попытался верёвки сорвать, но обессилел, да и голова раскалывалась. Я не помню, который шёл час, но вроде бы часы отбили четыре или пять. Не помню… А потом пришли полицейские, и меня освободили от пут.
— То есть, ты хочешь сказать, что никого не видел?
— Именно так.
— Тогда скажи, как бандиты могли проникнуть в квартиру?