— Не знаю, — камердинер развёл руками, — сам гадал, но ничего так в голову и не пришло.
— Сколько было бандитов?
— Не знаю я, — Антип часто заморгал, — я ж говорю, меня как по голове приложили, так я в беспамятство впал и валялся на полу мешком.
— Когда лампочку ходил гасить, ничего подозрительного не видел, не слышал?
— Нет, если б что учуял, то проверил бы, а так… Только вот от Льва Ивановича узнал, что хозяина, — мужчина сглотнул слюну и категорично добавил. — Нет, ничего я не слышал и не видел.
— Антип, ты, видимо, грамотный?
— Да, — отчего-то потупился камердинер, — учился в гимназии, но не завершил обучения.
— Стало быть, ты сможешь составить список вещей, которые похищены?
— Наверное.
Комнату, которую занимала кухарка, пристав Квятковский недаром назвал каморкой — в ней помещались только узкая кровать и сундук, служивший и хранилищем вещей, и стулом.
Дородная женщина с большой грудью и лицом, больше похожим на полную луну, не плакала, на что уже настроился было Филиппов, а сидела с безучастным видом. Лишь окинула быстрым взглядом вошедших.
— Вы простите меня, если позволите, я посижу, что-то ноги не держат, — а сама мяла в руках край передника, словно находилась в нервическом состоянии.
— Стало быть, ты здесь и обитаешь?
Она кивнула головой — мол, как видите.
— Как тебя звал хозяин?
— Бедный Николай Константиныч, — посетовала кухарка, — мог бы… Да что говорить, — махнула рукой, — я-то Агриппина, а Николай Константиныч звал меня ласково Пина.
— Что стряслось сегодня ночью?
— Я и сама не знаю. Вечером я приготовила ужин. Николай Константинович говорит… говорил, — поправила она себя, — приготовь, Пина, мне вареников с творогом и горячего молока. Хочу, говорил, детство вспомнить, как матушка мне готовила. Больше ничего не надо. Так вот, поел он, сердешный, поутру, говорит, ещё мне свари. Очень он доволен остался. Ну, я потом угостила Виолетту, прости меня господи, и Альфреда, тьфу ты, только язык с этими именами ломаешь. В общем, Анфиса и Антип откушали, а я посуду перемыла, чистоту навела и спать отправилась — мне-то рано вставать, пока печь зажжёшь, тесто сделаешь, в лавку за творогом сбегаешь, вот утро-то и пройдёт. Я и спать пошла и спала до утра, как убитая. Такого со мной никогда не было, словно кто сон на меня наслал.
— Значит, ты никакого шума не слышала, голосов там?
— Ничего, барин, как голову на подушку опустила, так и в сон провалилась.
— Странно, — задумчиво произнёс Филиппов, — а утром как же?
— Так меня вот ихние полицейские и разбудили, я вскочила, как угорелая. Хозяину завтракать, а у меня ничего не готово.
Владимир Гаврилович повернул голову к приставу.
— Лев Иванович, когда вы сюда вошли, дверь снаружи была закрыта? Там я видел щеколду.
— Нет, только прикрыта, — скривил губы Квятковский.
— Ты вечером ничего подозрительного не заметила?
— Нет, всё было, как обычно. Николай Константиныч улыбался, я сейчас его поминаю, и на душе, — она сжала на груди ткань платья, — так тяжело, хоть вой от жалости. Я ж… — она махнула рукой, но глаза оставались сухи. — Не понимаю я, да и в голове не укладывается, как же так. Участок в нашем доме, как эти выродки не побоялись сюда сунуться. Не понимаю. — Агриппина опустила плечи, словно из неё выпустили воздух.
6
Труп Преображенского лежал в спальне на кровати со сложенными на груди руками. Казалось, он спит. Лицо умиротворённое, без печати смертельного ужаса и предчувствия безвременной кончины. Убийца словно издевался над сыскной полицией — на прикроватном столике под подсвечником лежало письмо, точнее, записка:
Господин Филиппов!
По праву старого друга позвольте мне оставить Вам благодарность за проявленный интерес к Вашему покорному слуге.
Я — не палач, просто, как и всякий разумный человек, привык к хорошей жизни. Предки мне не оставили достойного состояния, сам я не обладаю никакими талантами, но прозябать, перебиваясь, как крестьянин, с кваса на хлеб, или мещанин — с кипятка на сухари, мне не даёт права моё происхождение.
То, что происходит, — это простое недоразумение. Я не рождён проливать кровь, но приходится это делать в силу жизненных обстоятельств.
Не советую меня искать, я буду защищаться.
А впрочем, хотя я о Вас наслышан, но Вы, господин Филиппов, не так умны, чтобы меня найти.
Ваш покорный слуга, не хотел подписываться, Вы всё равно знаете меня,
Митька Весёлый
P. S. Для осуществления моей цели осталось немного. Когда я исчезну, Вы никогда не услышите обо мне. Жаль, что я не могу подписаться именем, данным мне при рождении.
Владимир Гаврилович только пожал плечами и усмехнулся. Конечно, неприятно получать такие письма, но они добавляют желания быстрей познакомиться с автором.
Начальник сыскной полиции протянул письмо Льву Ивановичу. Последний прочитал и с удивлением посмотрел на Филиппова.
— Однако, — после некоторого молчания пристав покачал головой, сжал губы и вновь повторил, — однако. Что вы об этом думаете?
Лицо Владимира Гавриловича омрачилось, на скулах заиграли желваки.
— Константин Всеволодович, вы нас обрадуете?
— Увы, — господин Брончинский вытирал полотенцем руки, — Владимир Гаврилович, к сожалению, нечем. Следов они не оставили, делали всё с аккуратностью и тщательностью. Сперва освободились от прислуги, а уже потом занялись хозяином и пересмотрели все шкафы, комоды и кабинет.
— Каким способом убит Николай Константинович?
— У меня сложилось впечатление, что он умер во сне. Но об этом лучше расскажет Пётр Назарович, — эксперт кивнул головой в сторону старшего врача Военно-полицейского управления, статского советника Стеценко.
— Предварительный осмотр ничего не дал, действительно, на первый взгляд кажется, что господин Преображенский умер во сне.
— Во сне? — подал голос пристав.
— Представьте себе.
— Это что-то запредельное, если не сказать потустороннее.
— Владимир Гаврилович, чтобы не гадать о причине смерти, я посоветовал бы вам дождаться полного вскрытия покойника.
Филиппов, хотя и ломал голову над свалившейся непонятной задачей, здравого рассуждения не терял. На самом деле, господин Преображенский не мог умереть собственной смертью. Цветущий мужчина, полный сил и здоровья, в одночасье отправляется на небеса с благодушной улыбкой?.. Теперь о грабителях: они проникли в квартиру, открыв дверь ранее украденным ключом, и сразу же возник ещё один вопрос.
— Лев Иванович, вы сказали, что когда сюда явился посыльный от вас, то дверь оказалась открытой.
— Так и было.
— Понятно, — начальник сыскной полиции направился ко входной двери, там осмотрел на внутренней стороне щеколду. — Стало быть, на ночь закрывать не стали? — задал он вопрос самому себе, потом направился к камердинеру. — Скажи-ка мне, Антип, вечером щеколду в квартире закрывали?
— А как же, — Антип нахмурил брови, — это входит в мои обязанности. И вчера, когда Николай Константинович отошли ко сну, я погасил лампочку и закрыл щеколду.
— В котором это было часу?
— Простите, господин Филиппов, но я за временем не следил.
— Благодарю.
Уже в коридоре пристав тихо спросил:
— Что-то не так, Владимир Гаврилович?
— Есть некоторые несуразности, — начальник сыскной полиции не стал ничего больше говорить. — Лев Иванович, вас не затруднит распорядиться, чтобы вызвали моих агентов?
Через четверть часа явился Николай Иванович с посеревшим лицом и хмурым выражением глаз.
— Значит, ничего? — поинтересовался Филиппов.
— Так и есть, никто ничего не видел и не слышал, все ссылаются на портерную и чайную. Если первая закрывается за час до полуночи, то вторая открыта до утра. Поэтому чужой народ здесь бывает постоянно, жители дома привыкли и не обращают никакого внимания на посторонних. Тем более в парадную никто не входил, швейцара в доме нет, а дворник божится, что дверь закрыл в полночь. И посторонних не впускал.
— Это и понятно, — Владимир Гаврилович тронул ус. — Николай Семёнович, вы поинтересовались, у кого, кроме него, мог быть ключ от парадной?
— Только у него.
— Не нравится мне, что все оказываются жертвами. Никто никого не впускал, все пострадали. Опять преступник хочет пустить нас по обходному пути. Николай Семёнович, отправьте кухарку, горничную и камердинера к нам на Офицерскую, а сами учините в их комнатах обыск.
— Что у них искать?
— Я сам не знаю, — Филиппов сощурил глаза и добавил: — Всё, что кажется подозрительным или имеет отношение к злодеянию.
— Вы полагаете, что они причастны к… этому делу?
— Не знаю, — снова признался Филиппов, — честно говоря, сам не знаю.
В допросной камере горничная ничего нового не сказала. Но вот что показалосьстранным: рассказывала она как по писаному, даже слова все те же. Владимир Гаврилович с прищуром смотрел на молоденькую девушку, и у него складывалось впечатление, что она чего-то не договаривает.
— Значит, их, на твой взгляд, было двое?
— Ну да, один мне рот закрыл, а второй руки и ноги вязал.
— Хорошо, не буду тебя мучить, ступай, — сам же распорядился на квартиру господина Преображенского горничную не отвозить, а посадить в свободную камеру.
Антипа привезли позже. Он, как и было поручено, составил список пропавших ценных вещей.
Один пункт из списка начальника сыскной полиции заинтересовал особо.
— Ты уверен, что пропало меховое пальто с бобровым воротником и шапка того же меха?
— Господин Филиппов, я же готовлю… готовил вещи Николая Константиновича, чистил, прачкам относил, так что я всё наперечёт знаю. Так вот, пальто, оно ж новое было, так его на месте не оказалось.
— Любопытно, — задумался Владимир Гаврилович, потом начал дальше просматривать список. — И ты всё запомнил? — поднял удивлённый взгляд на Антипа.
— Меня Николай Константинович приучил, вот