— Но я…
— Геннадий Петрович, это не ваша вина, что пока наш убийца умнее нас, — и Филиппов рассказал об убийстве артиста Преображенского. — Теперь вы понимаете, с кем мы имеем дело?
— Да, — кивнул головой Бережицкий.
— Наш противник, видимо, подозревал своего напарника в том, что тот решил сам подзаработать некоторую сумму денег, поэтому знал: рано или поздно найдём мы Григория Перинена. Вот тогда он принял решение избавиться от своего напарника, но потом изменил свои планы.
— Владимир Гаврилович, но я виноват, что так получилось.
— Дело в том, что мы будем потом подводить итоги дознания, и тогда будет видно, кто прав, кто виноват, а сейчас нам надо найти бандита, чтобы он не имел возможности продолжить совершать свои гнусные дела.
5
В Адресном столе Николай Семёнович пробыл чуть ли не до вечера. То чиновник заболел и оказался таким незаменимым, что надобно было ждать, пока егоотпустит внезапно напавшая простуда, то столоначальник пока не приехал на службу, то ещё ряд нелепых причин, пока чиновник для поручений, помыкавшись по кабинетам, не рассердился и направился к начальнику Адресного стола коллежскому асессору Привродскому.
— Ефим Карпович, — обиженный вид Власкова говорил сам за себя, — мне же сведения нужны не за ради любопытства, а для дознания убийства. Здесь каждый час важен, а эти… — Николай Семёнович кивнул куда-то за спину.
Господин Привродский вытянул губы трубочкой и, сняв очки, протёр их бархоткой. По природе начальник Адресного стола не отличался склочным или высокомерным характером, но всегда защищал своих сотрудников. Непросто найти или вырастить знающего человека, чтобы не только знал архивное дело, но и обладал хорошей памятью.
— Николай Семёнович, почему мне не телефонировал господин Филиппов? — спросил вроде бы невинно, но с подоплёкой — мол, начальник должен общаться с начальником.
— Ефим Карпович, у нас в производстве сотни дел, и по каждому из них необходимы сведения по проживающим в столице, а это означает, что ваш телефонный аппарат будет трезвонить не умолкая, а это только сыскная полиция, а государственных служб в столице не счесть, и значит…
— Я понял вас, понял, можете более не повторять, но у меня своя служба, и она не создана для того, чтобы выполнять, — последнее слово он произнёс с издёвкой, — указания сыскной полиции. — Потом, поморщившись, добавил: — Я распоряжусь, чтобы вам помогли без проволочки.
— Благодарю, Ефим Карпович.
Служащие Адресного стола более не стали чинить препятствий, сведения Власкову предоставили сразу и в достаточном объёме.
Прежде чем направить свои стопы в сыскную полицию, Агриппина долго думала, как ей представить сведения таким образом, чтобы вывести горничную на чистую воду. Потом злость схлынула, и кухарка начала здраво, безо всяких экивоков, рассуждать. И её бросило в пот: а ведь про Антипа она забыла! Он мог открыть дверь убийцам и потом предстать жертвой — мол, тоже от них пострадал. Теперь Агриппина начала жалеть, что поведала о своих подозрениях камердинеру.
Она снова вскочила и заметалась по каморке, словно зверь, запертый в тесную клетку. Схватила пальто, но тут же бросила на кровать. В бессилии опустилась на сундук, потом решительно схватила верхнюю одежду и почти бегом направилась ко входной двери. На пороге чуть не сбила с ног Антипа.
— Ты что, сдурела? — спросил ошарашенный камердинер, потирая плечо. — Куда ты, оглашённая?
— Тебе какое дело? — бросила кухарка на ходу.
— Да я так…
Агриппина выскочила на улицу. До сыскного было не очень близко, да и времени уйдёт довольно много, и кухарка пожалела, что не взяла денег на извозчика. Вначале шла быстрым шагом, на ходу застегнулась, потом усталость и напряжение последних дней дали о себе знать. Остановилась, держась за стену дома. Несколько минут постояла и пошла дальше, не замечая, как за ней следом идёт мужчина в рабочей тужурке и тёплом картузе, подняв воротник и засунув руки в карманы. Лицо он старался прятать, хотя знал, что никто за ним не следит.
Надзиратель третьего разряда Иванов-второй[1] чуть было не прозевал, когда кухарка вышла из дома. Уже намеривался припустить за ней, но вовремя заметил, как из портерной вышел незнакомец и направился вслед за Агрипиной. Сперва показалось, что это обычная случайность и человек в рабочей куртке просто идёт по своим делам, но нет. Кухарка останавливалась, и незнакомец делал шаг короче и медленнее, сразу же старался отвернуться. Только один раз Иванов-второй рассмотрел лицо мужчины. Широкое, словно круглая луна, борода с прожилками седых прядок, глаза с прищуром и брови, сросшиеся на переносице. Незнакомец подумать не мог, что и за ним ведётся слежка. Надзиратель третьего разряда решил, что мужчина более важен для дознания, чем кухарка, которая, как Иванов-второй догадался, направляется на Офицерскую улицу, в сыскное отделение.
Движения незнакомца стали какими-то резкими и нервическими, словно он решал, что же ему делать. Видимо, получил определённые указания, а именно на такой случай их не было. Вот и не знает мужчина, что делать. Потом всё-таки принял решение и ускорил шаг. Иванов-второй тоже не отставал. Хотел было подойти к городовому, чтобы тот оказал ему помощь. Но не успел — пришлось бы что-то объяснять, а за это время незнакомец бы скрылся.
Мужчина в рабочей куртке поравнялся с кухаркой. Агриппина сбилась с шага и взялась рукой на стену, плечи её как-то резко опустились, и она стала оседать на тротуар. Незнакомец шёл, не оборачиваясь. Пока надзиратель третьего разряда размышлял, что предпринять, мужчина завернул за угол. Иванов-второй побежал вслед, но за углом на Офицерской незнакомца не было, словно он провалился сквозь землю.
Полицейский бегом вернулся к осевшей на тротуар Агриппине.
— Что с тобой? — чуть ли не в голос закричал надзиратель.
Кухарка дышала, словно рыба, выброшенная на сушу — видно, хотела что-то сказать, но не могла. И тут изо рта у неё пошла кровавая пена, а глаза стали быстро стекленеть.
— Ну, это немыслимо! — распекал полицейских надзирателей всегда спокойный Филиппов. — Почти у дверей сыскного отделения убивают свидетельницу, и никто ничего не знает! Как же так? Зачем вас приставили к слугам Преображенского? — Три сыскных агента молчали, потупив взгляды. — А теперь, позвольте полюбопытствовать, мы будем вызывать посредством спиритов людей на допрос или расспрашивать покойников? Идите с глаз моих, не хочу я вас сегодня видеть. Идите.
— Владимир Гаврилович, — набрался смелости Иванов-второй.
— Что ещё? — в сердцах кинул Филиппов.
— Я видел… — но тут у надзирателя третьего разряда спёрло дыхание, он запнулся и почти полминуты не мог произнести ни слова.
— Ладно, вы можете идти, а ты, Иванов, останься и говори спокойно. Помни, что дело важнее выволочек.
— Так точно.
— Ну, что там у тебя?
— Незнакомец следовал за кухаркой от самого дома. Он, наверное, долго сидел в портерной— ведь никто не знал, когда Агриппине вздумается выскочить из дома.
— Ты намекаешь, что его могли запомнить в портерной?
— Так точно.
— Так, а ты сам его запомнил?
— Да, — кивнул головой Иванов-второй.
— Ты раньше его видел?
— Нет.
6
В портерной сказали, что, действительно, мужчина в рабочей куртке провёл у них не только сегодняшнее утро, но и почти весь вчерашний день. Пил мало, разговаривал ещё меньше. Только один раз к нему подошёл какой-то господин в довольно дорогом пальто и что-то сказал — работник портерной услышал то ли имя, то ли фамилию, то ли «Костя», то ли «Костин».
Мужчину, который два дня просидел за пивом, описали как человека выше среднего роста, круглолицего, со сросшимися на переносице бровями, не очень большой бородой и залысинами на висках. Одежда на нём была вроде бы чистая, довольно новая, но складывалось впечатление, что рабочий отличается неопрятностью: сальные волосы, нечёсаная борода, да и вообще хотели его выставить за дверь, но оказалось, что деньги у него имеются. Сидел все эти дни у окна и постоянно выглядывал — казалось, боялся кого-то упустить.
В предъявленном альбоме преступников сотрудник опознал одного мужчину. Ткнул пальцем:
— Вот он.
— Ты не ошибаешься? — прищурил глаза Лунащук.
— Что вы, ваше благородие, неужто за два дня я его не рассмотрел? Он это, ей-богу, он. Совсем как в жизни, только вот…
— Что?
— Здесь он причёсанный, — сотрудник портерной почесал за ухом, — а в жизни он какой-то неухоженный, словно иной раз в одежде спит.
— После бутылки горькой?
— Ваше благородие, в том-то и дело, что нет. Пьющих я за версту вижу, а этот пиво пил, словно наказание нёс.
— Вот, — Михаил Александрович положил фотографическую карточку перед Филипповым, — его опознал сперва человек из портерной, а потом и наш надзиратель Иванов.
— И кто это у нас?
— Мордовцев Кирилл Константинов, по кличке Костик, крестьянин Богучарского уезда, Ново-Беловской волости и одноимённой слободы, тридцать восемь лет. Здесь вот его особые приметы, но они понадобятся нам, когда мы его поймаем. За ухом, — Лунащук коснулся своей головы, — вот здесь шрам. Это он что-то не поделил в Таганке с другим заключённым. Пока ждём сведений из Москвы.
— Именно такого преступника взял в напарники Митька Весёлый?
— Не знаю, как сейчас, но лет пять мы вели одно дознание, и тогда промелькнула фамилия Мордовцев, но его коснулось краем, свидетелем оказался.
— Достойная карьера — от преступника до свидетеля, и обратно в бандиты. Подготовьте бумаги, чтобы этого малого начали искать, хотя бы по столице.
— Владимир Гаврилович, вы думаете, они не скрылись из Петербурга, пока не утихнет шум вокруг их имён?
— Ответить на ваш вопрос, Михаил Александрович, я не могу. Мне неведомы планы нашего Митьки, но у меня складывается ощущение, что наш разыскиваемый не выполнил все обязательства, взятые на себя.