— Об этом Митька Весёлый нам написал в записке.
— Я не о том, — отмахнулся Филиппов. — Наследство — тоже деньги, а мы до сих пор не проверили наследников, любезный Михаил Александрович, только выяснили, что они где-то там, — махнул рукой, — и не могли совершить убийства. Хотя мной получены косвенные данные, что новоиспечённые наследники нуждались в деньгах, а богатые родственники им отказали. Одному — полгода тому назад, а второму — три месяца. Вы понимаете, Михаил Александрович, их-то мы должны были проверить в первую очередь, тем более что нам неизвестно, пересекались ли их дорожки с нашим дорогим Митенькой.
— Н-да, получается, что вовремя родственники отдали Богу души?
— Получается, — Филиппов начал барабанить пальцами по столешнице. — Вот вы, Михаил Александрович, займитесь наследниками убитых, а это — он заглянул в листок бумаги, — Фёдор Самсонович Иващенко, двадцати шести лет, младший брат Ивана Иващенко, и Владимир Петрович Симонов, племянник господина Преображенского.
Лунащук изменился в лице и прикусил губу.
— Что с вами, Михаил Александрович?
— Я… я же разговаривал с присяжным поверенным, и он мне поведал, что отправил телеграмму господину Симонову, но она так и осталась невручённой. И я… не то что не обратил особого внимания, а просто…
— Понятно. Вот теперь и озаботьтесь этим вопросом. Нужны сведения об этих наследниках: где они бывали, куда ездили, и, по возможности, с кем они встречались. Я понимаю, что работа большая, но её необходимо провести, иначе мы будем гадать, имеют ли они отношение к преступлениям, или это наши домыслы.
— Но я же…
— Михаил Александрович, каждый из нас совершает непростительные поступки. Вы, надеюсь, на будущее оставили в голове заметку, что в дознании важна каждая мелочь.
5
Выходя из кабинета Филиппова, Николай Семёнович уже прикидывал, с чего начинать поиски московского благодетеля Анфисы. В сыскном отделении второй столицы России у Власкова служил приятель, с которым он ранее был дружен в Санкт-Петербурге, но года три тому назад волею случая и судьбы последний оказался в Москве.
Можно телефонировать, слава богу, что связь есть, рассуждал чиновник для поручений, а можно и телеграфировать.
Власков остановился на первом варианте. Живой разговор всё-таки предпочтительней диалога на бумаге.
Пришлось ждать почти четверть часа, пока состоялась беседа.
— Слушаю, — раздался голос титулярного советника Золотарёва. Несмотря на то, что телефонный аппарат — недешёвое удовольствие, Вениамин Венедиктович установил его по настоянию жены. Елена Кирилловна была дочерью состоятельного купца, который никогда не отличался скупостью, а после рождения внука и вовсе растаял. Иной раз баловал дочь дорогими подарками. Золотарёв злился на тестя, но, скрипя зубами, не перечил жене. Власков удивился, что электрических помех порой при местных разговорахи то бывает больше, а здесь — словно собеседник находится в соседней комнате.
— Здравствуй, Вениамин! Это Николай Власков, не забыл ещё такого? — чиновник для поручений улыбнулся, ведь они общались несколько недель тому.
— Здравствуй, Коленька! Как здоровье? Как себя чувствуют родные? Как супруга? — голос звучал всё так же чисто.
— Твоими молитвами, — ответил Власков и поинтересовался: — Как твои?
— Мои ничего. Елена возится с Ваней и никого к нему не подпускает. Слава богу, зубки полезли, как деревья в лесу. Прости, о них я готов говорить бесконечно, но ты, видимо, не за тем мне телефонируешь?
— Почему же? Мне всегда интересно с тобой и твоим семейством, тем более моя благоверная не только передаёт тебе и Елене поклон, но и ждёт в гости. Что ей передать?
Пауза длилась несколько секунд.
— Передай, что мы рады бы, да вот Елена вбила себе в голову, что маленькой ребёнок тяжело переносит путешествия.
— Приезжали бы вдвоём. Есть же с кем оставить сына?
— О! Коленька, ты рискуешь нашей дружбой, и не вздумай такое сказать в присутствии Елены, иначе на всю оставшуюся жизнь останешься её врагом. Ладно, заговорились мы. Давай, выкладывай, что тебя интересует?
— Вениамин, не хотел…
— Не кокетничай, давай по делу.
— Если по делу, то мне нужно установить, в какое время проживала в Москве Анфиса Иванова Комарова, приехавшая из села Комаровка Вышневецкого уезда.
— Только это?
— Не совсем. Ещё — где она обитала и где служила, имена хозяев, естественно, их адреса, и живы ли они. Мне известно, что один из её хозяев уехал на лечение за границу и там скоропостижно скончался. Так вот, нужна его фамилия и сведения о том, была ли при нём вышеуказанная девица.
— И только-то? — сыронизировал Золотарёв.
— Понимаешь, если я напишу в ваше сыскное отделение, то уйдёт много времени, а мне… ты прости, но эти сведения мне были нужны ещё вчера.
— Хорошо, постараюсь тебе помочь как можно быстрей, но мои возможности не безграничны.
— Я понимаю, тогда не прощаюсь. Передавай поклон Елене и сыну.
— Благодарю.
VIII
1
Дом в два этажа шестью окнами выходил на Средний проспект. Крыльцо с тремя ступенями и двумя витыми чугунными столбамипо углам, поддерживающими железный навес, смотрело на Одиннадцатую линию. На вывеске читалась простая надпись «Лавка», без вычурных букв и завитушек.
Когда Иванов-второй поднялся по ступеням, одетый в не очень чистую рабочую куртку, в фуражке, натянутой на самый лоб, хозяин — видимо, это был Ферапонтов — оторвал взгляд от созерцания мутного окна. Посмотрел на вошедшего, смерил его взором и тут же отвернулся, не почувствовав в незнакомце человека с тугим кошельком.
Василий Егорович был высокого росту, с широкой грудью, чёрными, без единой седой прожилки, волосами, коротко стриженной профессорской бородкой и колючими глазами.
— Лавка, стало быть, — почесал затылок под фуражкой Иванов-второй.
— Чего тебе? — лениво отозвался Ферапонтов.
— Дак, я портерную искал, милчеловек.
— Это ты не туда попал, дорогой, здесь, видишь ли, товары другого рода, — Ферапонтову было скучно, а тут подвернулся такой вот господин.
— Вижу, что не туда ноги меня привели. Ты уж не обессудь, душа, — полицейский надзиратель постучал по груди, — радости просит, а её не сыскать. Вот и приходится заливать огонь потребности чем-то более приятным.
Василий Егорович с интересом посмотрел на Иванова-второго.
— Слишком говоришь складно, милчеловек. Учился где, или от родителей способность поимел?
— Всё понемножку: и родители, пусть земля им будет пухом, — перекрестился полицейский, — кое-что дали, да и люди добрые подсказали.
— Так уж и добрые?
— Всякие встречались, — уклончиво ответил Иванов-второй, наклонив голову к правому плечу.
— Вот в этом ты прав, милчеловек. Сам-то откуда будешь?
— Михайловской волости Гжатского уезда, — полицейский и правда был оттуда родом и решил этого не скрывать. Вдруг хозяин лавки почувствует неправду.
— Далеко тебя занесло, однако. Это, если я не путаю, в Смоленской губернии.
— Именно так, — обрадовался Иванов-второй, — Смоленской, а если точнее, то деревня Мишино. Мой дом там напротив церкви стоял, — с поволокой в глазах произнёс полицейский, — в два этажа, шесть окон с железной крышей. — И ностальгически покачал головой.
— Что ж уехал от такого богатства?
— А-а-а, — протянул вошедший, — семья вся по могилам, а дом за долги, — нахмурился, — вспоминать больно.
Помолчали.
— Больно, так не вспоминай. У меня тоже всякое бывало, — хозяин опять посмотрел куда-то в сторону, но Иванов-второй заметил, что тот смотрит на дорогу, ведущую к крыльцу, однако не стал ничего говорить. — Ты как здесь оказался?
Полицейский опустил голову, словно не знал, с чего начать.
— Так поносило меня по России-матушке, и по югам я бродил, и на севере тело бренное чуть не заморозил. А здесь? Чёрт его знает, хотя может быть, он меня сюда и занёс.
— Пришлось, значит, милчеловек, на своей шкуре испытать прелести кочевой жизни?
— Что говорить? Пришлось. Жизнь-то у нас не всегда мёд, вот я жил-поживал да беды не знал, пока меня по затылку не приголубили. С тобой, дядя, хорошо, но желудок у меня пустой, да, как я говорил, душа горит, надо ей дровишек подбросить.
Иванов-второй стоял спиной ко входу, поэтому только услышал, как дверь отворилась и звякнул над ней колокольчик.
— Дядь Вась, Алёша не приходил?
Ферапонтов чуть помедлил с ответом — то ли при постороннем не хотел говорить, то ли что-то заподозрил.
Надзиратель не вздрогнул и виду не показал, что узнал голос девицы. Это была горничная господина Преображенского.
— Он вечером будет.
Девушка тихими шагами прошла по лавке и прежде чем скрыться в подсобном помещении, оглянулась, намереваясь что-то спросить. Но не стала, а скрылась в темноте. Иванову-второму достало одного мига, чтобы убедиться в своей правоте.
— Так что, Василий, не подскажешь, где портерная?
— На соседней улице, там всегда народец имеется. Как тебя кличут, милчеловек? Может быть, ещё пересекутся наши пути-дорожки.
— Это гора к горе, как говорится, в гости не ходит, а мы… Кличут меня Тимофеем, а если понадоблюсь для какого-нибудь дела, то меня всегда можно найти на Сенном. Спросишь Тимоху-Кочевника, там меня каждая собака покажет.
2
— Владимир Гаврилович, — докладывал дежурный чиновник, — днём арестовали некоего Кирилла Мордовцева. Вы о нём сведения хотели получить, вот и…
— Костика? — Филиппов коснулся уса. — И где сейчас этот господин?
— У нас в камере.
— Хорошая новость. Вот что, Николай Николаевич, а давайте этого самого Мордовцева в камеру допросов. И ещё разыщите мне Иванова-второго. Он может понадобиться.
— Сделаем.
— Да, Николай Николаевич, скажите, а как Костика арестовали?
— Он лучшего занятия не нашёл, как с девицей на извозчике по Невскому гарцевать. Вот наши его по фотографической карточке и опознали.