Первым в камеру допросов пришёл начальник сыскной полиции, перед собой положил серую папку с чёрными завязками. Хотя в последней и лежали бумаги, но к арестованному отношения не имели.
Скрипнула металлическая дверь, и в камеру ввели мужчину лет сорока, с широким лицом, на котором выделялась, как казалось, одна-единственная извилистая бровь от виска до виска.
— Здравствуй, Кирилл Константинов! — улыбнулся добродушной улыбкой Филиппов, словно старому знакомому.
— Здравствуйте, коль не шутите, — Мордовцев смотрел исподлобья, прищурив левый глаз, словно хотел оценить сидящего перед ним. Сперва не признал, а потом в груди похолодело. Если тобой заинтересовался сам начальник сыскной, то дела не очень хороши. Грузно сел на железный табурет, прикрученный к полу. Вначале закинул ногу на ногу, но сидеть оказалось неудобно, спиной опереться не на что. — Что-то я не пойму, — запнулся, но тут же продолжил, — господин Филиппов.
— Узнал?
— А что не узнать? Вас все, — хотел сказать «мазурики», но не стал, — знают. Вы бы, господин Филиппов, свистнули, я бы к вам явился. А то, что получается? Хватают ваши сатрапы честных людей — и в кутузку?
— Вот, дорогой Кирилл Константинов, мы о честности и побеседуем.
— Что о ней лясы травить? Я перед законом чист, аки ангел белоснежный…
— Ой ли, — усмехнулся Владимир Гаврилович. — А я намедни слышал, что за тобой есть душа загубленная.
— Кто ж вам такую глупость поведал, господин Филиппов? — заёрзал на табурете Мордовцев. — Я ж по другим делам опыт имею, а душегубство, звиняйте, не по моей части.
— К этому вопросу мы ещё вернёмся. Ты вот мне какую вещь скажи: почему тебя Костиком прозвали? В отцову честь?
— Не, — расплылся в улыбке Мордовцев, — в бытность моего принудительного заключения в Москве я не поделил с одним моим сотоварищем по несчастью, я уж не помню, что, — так вот, он меня и задел ножичком по голове, — показал пальцем, — а у меня там кость, как гранит, хотя шрам остался, но крови почти не было.
— Теперь знать буду. Ты, Кирилл Константинов, как в столице оказался? Вроде бы в Москве промышляешь. Или там провинность имеешь?
— Да как вам сказать, господин Филиппов, надо же Россию-матушку посмотреть, а то сидел в Москве безвылазно.
— Желание похвальное, но вот скажи, почему листок прибытия не заполнил? Ты ж знаешь, нарушение это.
— Дак, я готов понести наказание, — с радостью согласился Мордовцев.
— Ещё успеешь, Кирилл, успеешь. Ты мне лучше поведай, где ты, голубчик, проживал в столице и чем занимался?
Костик насторожился, это заметно было по его напряжённой фигуре.
— Я ж приехал на днях, поселился у знакомого.
— Кирилл, всё я тебе должен напоминать. Ты мне адресочек приятеля шепни, чтобы я всё проверил.
— Господин Филиппов, я вам адресок, а вы — приятеля в кутузку. Уж лучше я сам за нарушения отдуваться стану.
— Дело твоё. Здесь я неволить тебя не буду. Но вот теперь, братец, поговорим с тобой, как два мужа. Согласен?
Мордовцев пожал плечами.
— Тогда скажи мне, дорогой, что ты делал третьего дня в портерной на Фонтанке?
Костик насторожился, хотел было возразить, но не стал.
— Третьего? — начал тянуть время. — Третьего дня? Да разве ж всё упомнишь, господин начальник? — В голосе послышались нотки ёрничания, в которые вплеталась обеспокоенность. — Я не припомню, что утром делал, а вы — «третьего дня»!
— Кирилл, я думал, у тебя память лучше, но если хочешь, я приглашу людей из портерной, чтобы они тебя опознали. Надо их вызывать?
— Зачем? Вспомнил я. Действительно, я пиво пил в портерной на Фонтанке. Разве запрещено?
— Отчего же? Пей, где хочешь, только вот ты туда следующим днём опять заходил.
— Ну, отчего же не зайти, если деньги имеются, — Мордовцев тронул карман.
— Ты прав, у нас пить по заведениям никому не запрещено, только ты же туда ходил не за тем.
— А зачем? — в глазах Мордовцева промелькнул испуг.
— Ну, это ты мне расскажи.
— Пил я там, жажда меня мучила, вот и зашёл горло промочить.
— За столиком, что подле окна, так?
— Так, — не чуя подвоха, подтвердил Костик, — мне у окна сподручней, хоть реку видно.
— И проходящих?
— И проходящих.
— Скажи, а зачем ты за ней пошёл? — Филиппов положил на стол фотографическую карточку Агриппины.
Мордовцев поднялся с табурета и склонился над столом.
— В первый раз вижу, — но плечи Кирилла вмиг поникли, в горле пересохло, отчего голос стал слегка дребезжащим.
— Значит, правду не хочешь сказать?
— Не знаю я её, — Костик сел на табурет.
— Не знаешь так не знаешь, голубчик. А я-то думал, у нас серьёзный разговор, а ты опять «не знаю» да «не знаю». Отчего ты за ней по пятам от самого дома на Фонтанке до Фонарного переулка следовал?
— Я? Да не может того быть!
— Я бы тоже так подумал, если бы у меня свидетеля не было.
Глаза Костика забегали, лоб наморщился.
— Не… — не договорил.
— Кстати, у тебя ножичек изъяли, так я с уверенностью могу сказать, что наш любезный Брончинский определит, что убийство Агриппины было совершено твоим ножом…
— Как это определит?
— Да просто, — Филиппов положил руку на папку, — ширина, длина и форма лезвия расскажут за тебя, этим ли ножом убита женщина или нет. Это первое, а второе то, что свидетель видел, как ты ударил впереди идущую женщину в Фонарном переулке, сам же скрылся на Офицерской. Так что, голубчик, мне твоего признания не надо.
Костик сидел, опершись локтями о бёдра, и смотрел в пол.
— Быстро вы меня, — с ненавистью процедил Мордовцев.
— Говорить будем, или…
— Будем, — буркнул Костик, потом закричал почти в истерике: — Будем!
Филиппов на минуту умолк, давая время бандиту, чтобы тот пришёл в себя.
— Успокоился?
Мордовцев кивнул головой.
— Вернёмся к Агриппине. Тот факт, что ты причастен к её смерти, будем считать установленным? Хорошо. Кто тебя послал?
— Господин начальник, вы же…
— Не бойся, не сегодня, так завтра на этого человека мы выйдем…
— Но он же узнает, что это я… про него рассказал?
— Не узнает, Кирилл, не узнает, это я говорю, начальник сыскной полиции.
— Сидел я в заведении на Сенной площади…
— Когда это было?
— Дней пять-шесть тому.
— Продолжай.
— Сидел я тогда один, пил в одиночестве, размышлял, как поправить мне своё денежное состояние. Вот ко мне и подсел молодой такой…
— Ты его узнаешь?
— Конечно, не один раз виделись. Вот он присел, мы с ним полуштоф раздавили, да о жизни покалякали. Не знаю с чего, но я с ним разоткровенничался — то ли водка язык развязала, то ли зол я был на всех. Но вышли из заведения мы друзьями. Он меня отвёз на Васильевский, в квартиру первого этажа. Там мы переночевали, а поутру этот молодой спрашивает, хочу ли я денег подзаработать, я и согласился. Но когда он рассказал, что надо бабу одну того, я заартачился. А когда он денег накинул, согласился. Вот поэтому я и следил в окно портерной, когда она из дому выйдет, а если в сторону Офицерской пойдёт, то тут её и кончать, — Костик поскрёб ногтями правой руки ладонь левой. — Ну, дальше вы знаете.
— На какой адрес он тебя отвёз?
— Я ж в столице на жил, так что не знаю.
— Когда ты с ним встретился?
— В тот день, когда… ну в общем, когда я этой самой под сердце ткнул, в тот же день мы и встретились на Сенной. Там он мне три сотенных и отвалил.
— Что сразу не уехал?
— Куда? В Москву? Так нельзя, там меня ждут, а куда-то ещё — так там надо своих искать, опять же… А!.. — махнул рукой Костик.
— Что ещё добавишь? С тем молодым мужчиной ты кого-нибудь видел?
— Нет, он всегда один был.
— Почему ты сразу ему поверил? За дело взялся?
— Не знаю, — покачал головой Мордовцев, — не знаю. Ему как-то верить начинаешь…
— Ты же опытный мазурик, неужели белоротого птенца в нём не распознал?
— Неправда ваша, господин начальник, мне он показался не щенком подзаборным, а матёрым волком. Что-то в нём звериное, хватка, что ли? А может, чутьё? — Потом усмехнулся: — Если кто его не прирежет в тёмном переулке, то далеко пойдёт этот малый, далеко. Кажется мне, — Костик понизил голос и наклонился вперёд, — обведёт он вас вокруг пальца. Ей-богу, обведёт.
— Значит, он был один? Никого ты с ним не видел?
— Не видел.
— Теперь скажи мне, Кирилл, за каким чёртом тебя на Невский понесло?
Костик пожал плечами.
— Хотелось перед барышней покрасоваться. Кто ж знал, что вы уже меня по столице ищете?
3
— Есть новости, — с порога заявил начальник «Летучего отряда» Петровский, из-за спины которого выглядывал полицейский надзиратель Иванов-второй.
После допроса Филиппов не то что впал в депрессивное состояние, но пребывал в близком к оному. Даже забылось, что сам же отправил агентов на Васильевский остров для слежки за Вершининым и Песковой.
— Владимир Гаврилович, вам Иванов доложит…
— Кто-нибудь за домом следит? — перебил Петровского начальник сыскной полиции.
— Конечно, — удивился начальник «Летучего отряда», — за каждым входом и выходом.
— Не заподозрят о слежке?
— Владимир Гаврилович, — обиженно засопел Петровский.
— Вашими бы… Ладно, докладывай.
Иванов-второй, до того сидевший на стуле, вскочил. Филиппов поморщился, но ничего не сказал.
— Господин Филиппов, я провёл, если можно так сказать, разведку в бандитском гнезде, — брови Владимира Гавриловича взметнулись на лоб. — Так как ничто ранее меня не видел, я немного ко всему прочему подгримировался и явился в дом, где по предположениям скрываются преступники. Мне помогало то, что в доме находится лавка. Так вот, я поговорил с хозяином, — и Иванов-второй описал Василия Егорова Ферапонтова, — мутный, скажу вам, человек. Чтобы содержать лавку в том виде, как у него, надо крутиться. А у этого хозяина за целый день побывал только один посетитель, да и то только я, сославшийся, что не туда попал. Потом явилась девица, в которой я опознал горничную господина Преображенского…