Незадолго до полуночи он захотел рассчитаться, однако Гарри этого не позволил и повторил, что угощает Даллова. Они принимались прощаться несколько раз. Гарри проводил его до гардероба и взял с Даллова обещание прийти снова в самое ближайшее время. Даллов поехал домой на трамвае. Дома он сразу же лег спать.
Весь следующий день он провел в гараже, занимаясь машиной. Проверил мотор, вставил аккумулятор, сменил одно колесо, помыл машину. В полдень сделал перерыв, чтобы сходить в сберкассу, купить кое-что из продуктов и поесть в ресторанчике неподалеку от Выставки[10].
Уже смеркалось, когда он наконец-то привел машину в порядок и поехал за город, подскакивая на рытвинах, оставленных на асфальте морозом, и на трамвайных рельсах. За Вахау он остановился в маленьком ельнике. Он попробовал зайти в лесок, но с тесно посаженных заснеженных елок на него сразу же начали падать целые сугробы, и он повернул назад. Он прошелся вдоль опушки. Когда мимо проезжала машина, он отступал к самой кромке обочины и отворачивал лицо от слепящего света фар. Щеки и нос раскраснелись от морозца. Ельник кончился, и Даллова встретили пронизывающие порывы ветра, он повернул назад, добрел до машины, потом снова отправился к опушке. Он несколько раз прошелся туда и обратно. Хотелось разобраться в расплывчатых, смутных мыслях, неотвязных и вместе с тем никак не желавших обрести более отчетливую словесную форму.
Больше двадцати месяцев он постоянно думал о себе. Маленькая камера, ограниченные возможности занять себя чем-либо или отвлечься, немногие люди, с которыми доводилось общаться, жесткий распорядок дня, не допускавший ни отклонений, ни неожиданностей, — все это заставляло его, вначале бессознательно, а затем вопреки желанию и воле, снова и снова думать о самом себе. Вскоре он заметил, что мысли эти блуждали по замкнутому кругу. Он не мог принять какого-либо решения, так как ни одно из его размышлений не имело практического выхода, мысли начинали путаться и довольно быстро теряли свою словесную оболочку. Течение мыслей натыкалось на какую-то преграду, останавливалось на полпути, поэтому в его голове разливалась мутная взвесь из странных, беспокоящих его обрывков. Порою появлялся проблеск надежды, Даллов цеплялся за него, но то ли проблеск оказывался обманчивым, то ли цепляние слишком судорожным, а может, была утрачена сама способность аккуратно додумывать мысль до логического конца, во всяком случае, им вновь овладевала безысходная тоска. Тогда он решил отложить все раздумья до выхода из тюрьмы. Порой он боялся, что сойдет с ума.
И вот теперь он был свободен, но единственным решением, более или менее четким и разумным, оказалось решение как можно скорее забыть все эти месяцы. Он не хотел о них думать, а главное — не хотел о них говорить. Он пытался вычеркнуть их из своей памяти, освободиться от них. Он до сих пор не мог считать тюрьму наказанием, она осталась оскорблением и невозвратной утратой времени. Но так или иначе, а те два года позади, с ума он не сошел, и впредь бессмысленно хотя бы лишнюю минуту вспоминать о тюрьме и связанных с ней унижениях.
Вскоре ботинки у него промокли, да и морозец начал пощипывать уши.
После двадцати одного месяца он чувствовал лишь одно — в голове разверзлась оглушительная пустота. Он был сбит с толку, в мозгу застряло это слово «пустота», казалось, будто внутри задета стальная струна, и теперь она звенит нудно, неумолчно, отчего разламывается череп. Он даже испугался, что может оглохнуть.
Он вернулся к машине и сел за руль. Его опять порадовал ровный гул мотора. Машина хорошо перенесла два года вынужденного простоя. Мотор работал четко и надежно. Вот с кого надо брать пример, подумал Даллов.
Дома он первым делом переобулся. Потом сел в ванной перед зеркалом и долго причесывался. После этого пересчитал деньги и надел пальто. Добрался до центра на трамвае. Было почти десять часов, когда он зашел в ночной бар одного из отелей, сунул официанту несколько марок, и тот отвел его за свободный столик. Музыка играла слишком громко, в полутемном зале мелькали разноцветные блики, поэтому Даллову было трудно что-либо толком разглядеть.
Во втором часу ночи молодая женщина привела его к себе домой. На матраце в коридоре спал малыш лет четырех, который встрепенулся спросонок, когда они вошли.
— Спи, спи, — сказала женщина и погладила ребенка по головке.
Она быстро подтолкнула Даллова в комнату, чтобы погасить свет в коридоре и закрыть дверь.
— Почему ребенок в коридоре? — спросил Даллов.
Покраснев, женщина ответила:
— Это только на сегодняшнюю ночь. А обычно мы спим в комнате. В кухню укладывать его не хотелось из-за газовой плиты.
Даллов кивнул. Он собирался еще что-то спросить, но почувствовал, что больше не может связно говорить. Все расплылось, стало неясным. Он повалился на кровать и попросил женщину, чтобы она помогла ему раздеться.
На следующее утро его разбудила женщина, уже собравшаяся уходить. Он говорил с ней, не разлепляя век. Ему не хотелось видеть женщину, с которой провел эту ночь.
— Мы увидимся сегодня вечером? — спросила она.
Даллов пробормотал в ответ что-то неразборчивое.
— На кухонном столе ключ от квартиры, — сказала она. — Возьми его, если захочешь прийти. А если нет, то закрой дверь и брось его в прорезь для почты.
За дверью послышался голос ребенка.
— Мне пора, — сказала женщина. — Надеюсь, увидимся.
Даллов вновь пробормотал нечто невнятное, так и не открыв глаза. Услышав, что дверь комнаты открылась, он попытался разглядеть женщину. Он успел увидеть ее спину, бедра, ноги. Довольный, он закрыл глаза и облегченно вздохнул. Когда хлопнула входная дверь, он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Окно выходило во двор, где росло несколько деревьев, стояла перекладина, чтобы выбивать ковры, и большой четырехугольный контейнер для мусора. Тогда он выскочил в кухню, встал у окна сбоку, чтобы самого его не было видно. Ждать пришлось не долго. Молодая женщина с ребенком пересекла улицу. Дойдя до противоположного тротуара, она остановилась, подняла голову и посмотрела на окна своей квартиры. Даллов отпрянул назад. Переждав секунду, он снова высунулся и смотрел вслед женщине с ребенком, пока они не скрылись из виду.
— А она ничего, — сказал он себе и засмеялся.
Он прошелся по квартире, чтобы оглядеться. В ванной он нашел махровый халат, который тут же накинул себе на плечи. Когда босым ногам стало холодно, он напялил на них маленькие плюшевые шлепанцы, валявшиеся около ванны. Потом он отправился на кухню завтракать. На столе нашлось накрытое полотенцем вареное яйцо, тут же стоял в термосе горячий кофе. Даллову было приятно сесть за накрытый стол, но еще приятнее было побыть сейчас одному.
В дверь несколько раз позвонили. Даллов не шелохнулся. Лишь услышав с лестничной клетки удаляющиеся шаги, он встал и вышел в коридор. На полу у двери лежала телеграмма. Он поднял ее, положил перед собою на стол и продолжил завтрак. Потом зажег сигарету, попытался найти пепельницу. После безуспешных поисков он решил стряхивать пепел в яичную скорлупу. Он взял телеграмму, заглянул в адрес. «Эльке Шютте», — прочитал он вслух. Он попытался разобрать телеграмму, не распечатывая ее. У него ничего не получилось, и он положил телеграмму на стол. Затушил сигарету, нашел в одном из ящиков острый нож. Этим ножом он осторожно вскрыл телеграмму, стараясь не порвать бумагу. «Буду восемь вечера. Привет. Рудольф», — прочитал он. Сунул телеграмму обратно в конверт, смочил клейкую полоску и запечатал. Телеграмму он положил в коридоре на пол так, чтобы она вновь оказалась у самой двери. Потом прошел в ванную. На стиральной машине лежали чистое полотенце и новенькое мыло в бумажной обертке. Из пластмассового стаканчика торчала зубная щетка в целлофановой упаковке. Даллову опять стало приятно, что о нем так позаботились. Он открыл створки зеркального шкафчика и принялся вытаскивать баночки и флакончики, проверяя их содержимое. Принюхиваясь, он слегка закрывал глаза. Рядом в ящичке он нашел электробритву. Он с интересом взял ее в руки. «Любопытно, — подумал он, — кому она принадлежит? Рудольфу? А может, она предназначена для ножек самой Эльки? Или для случайных знакомых вроде меня?»
Одевшись, он вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Он хотел было бросить ключ в прорезь, но потом передумал, снова открыл дверь и вернулся в квартиру. На кухне он оторвал от блокнота лист бумаги, подсел к столу и написал: «Зайду вечером в ближайшие дни. Ключ оставил у себя. Целую. П.».
Перечитав записку, он задумался. Затем подписал ее своим полным именем и фамилией — Ханс-Петер Даллов, а рядом добавил номер телефона. Тут ему пришло в голову, что с тех пор, как вернулся в город, он еще ни разу не пользовался своим телефоном и, возможно, его вовсе отключили, поэтому на всякий случай приписал «работает паршиво». Записку он положил на телеграмму у двери. Потом нагнулся и переложил телеграмму поверх письма. Такая последовательность показалась ему более правильной. Выйдя из квартиры, он запер дверь. Ключ он взял с собой.
В трамвае он записал в карманном календаре фамилию и адрес Эльки. Интересно, мальчик у нее или девочка? Он постарался вспомнить, каким был голос ребенка, но толком не сумел. Он помнил лишь, что тот проснулся, когда они с Элькой проходили ночью по коридору, но тогда он почти не взглянул на ребенка. Даже не помнил, как он выглядит. А когда Даллов смотрел из кухонного окошка, то его интересовала только женщина.
У себя дома он надел свежую рубашку. Затем подошел к телефону, снял трубку. Послышался гудок. Он поднес трубку к уху и подумал, что такой же гудок звучал по его номеру почти два года, если кто-либо вообще звонил сюда. Эта мысль развеселила его. Потом он набрал какой-то номер наугад и, довольный, прислушался к ответному гудку. Прежде чем он положил трубку, в ней проворчал чей-то голос. Даллов удивился. Он ни с кем не собирался разговаривать, просто хотел проверить, работает ли аппа