— Роман? — переспросил Мюллер и тут же умолк.
На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание. Оба мужчины разглядывали Даллова и размышляли. Даллова позабавила собственная выдумка. Он попытался представить себе, что день за днем исписывает в камере бумагу, чиркает перышком и стопка листов все растет, растет — его роман. Довольный, он поднял голову и выжидал.
— О чем же ваш роман? Вы собираетесь его публиковать? — поинтересовался Мюллер.
Он слегка наклонился вперед и выглядел несколько расстроенным. Его коллега, безучастно поигрывавший шариковой ручкой, проговорил, не поднимая глаз:
— Не надо, Курт.
— Дело в том, — сказал Даллов, — что в последнее утро, когда меня уже выпускали, ко мне в камеру пришел полицейский, — изобразив нечто вроде поклона в сторону Мюллера, он поправился, — то есть навестил меня, так сказать, в месте содержания, и порвал рукопись. Весь роман превратился в кучу мусора.
Шульце рассмеялся и успокоенно кивнул.
— Вас эта история не устраивает? — спросил Даллов у Шульце.
Тот покачал головой и посмотрел на своего коллегу, который все еще пребывал в нерешительности.
— Жаль, — сказал Даллов, — но нужна же мне какая-нибудь история. Все хотят знать, чем я занимался в тюрьме. А я ничем не занимался, даже думать не мог. В тюрьме вообще нельзя думать. Однако все убеждены, что целых двадцать один месяц я только и делал, что думал о будущем. Значит, необходима какая-то история. Я считал, история с романом будет самой подходящей.
— История неплоха, господин Даллов, — Шульце по-приятельски улыбнулся, — но как бы не получилось клеветы на наших товарищей. Они не рвут романов.
— Тогда какую историю вы мне посоветуете? — спросил Даллов. Разговор начал его забавлять. У него появилось ощущение, будто он сбил своих собеседников с толку.
— Говорите просто, что там нельзя думать. Звучит вполне убедительно.
— Не для всех, — возразил Даллов. — Это вопрос личного опыта. Однако за совет спасибо. Иногда правда действительно звучит почти убедительно.
Он встал, отвесил короткий поклон, взял пальто из шкафа и молча пошел к двери.
— Почему вы отказываетесь от помощи? — спросил Шульце, пока Даллов перекидывал пальто через плечо и открывал дверь. — Вам нужна хорошая работа, а значит — вам нужна помощь. Мы можем помочь.
Обернувшись, Даллов спросил:
— Но почему вы хотите мне помочь?
— Потому что мы убеждены, что такое наказание было глупым. Сегодня этого уже не повторилось бы. Кое в чем мы продвинулись вперед.
Он поднялся и тоже подошел к двери. Они стояли рядом и смотрели друг другу в глаза.
— Боже мой, — вздохнул Даллов, — разве вы можете вернуть мне эти два года?
Выйдя из кабинета, он направился по коридору к лестнице. Позади он услышал голос Шульце, просившего подождать. Однако Даллов ускорил шаг, сбежал по лестнице и захлопнул за собою большую входную дверь. Солнце по-прежнему пригревало, движение на улице усилилось. Даллов поднялся по Димитрофштрассе к своей машине. Он снова услышал оклик Шульце «да погодите же!», но голос показался Даллову настолько нереальным, будто он был лишь шумом в его ушах, поэтому он пошел дальше, не оборачиваясь.
Во второй половине дня он снова приехал в центр. Ему хотелось купить себе новые брюки, и он спросил продавщицу, что сейчас в моде. Но в конце концов он купил те брюки, которые первоначально выбрал себе сам и которые продавщица брать не советовала. Он сказал ей, что такой фасон ему все-таки привычней. Новое зимнее пальто он приобрести не решился. Не хотелось слишком тратиться, он ведь понимал, что сбережений должно хватить, пока он спокойно не примет какого-либо решения, а до тех пор не стоило жертвовать этим и без того ненадежным залогом свободы ради поспешных и не самых необходимых покупок.
В последующие дни он занялся квартирой. Провел ревизию шкафов в комнате и на кухне, перетряхнул письменный стол и комод. Он перечитал прочие бумаги и сложил в маленькой прихожей целую кипу старой одежды, бумаг и иного барахла, а вечером запихнул все это в мусорный контейнер за домом. После этого он с удовольствием поглядывал на пустые ящики. Вид чистого гладкого дерева казался ему каким-то многообещающим, придающим бодрости.
Обед он варил себе сам. Прежде он не любил возиться на кухне и с удовольствием передоверял эту работу своим подружкам либо обедал в университетской столовой или в ресторане. Но за те два года, когда его кормили лишь однообразной, плохо приготовленной тюремной едой, он решил сам научиться стряпать. Поэтому каждый день он проводил час-другой на кухне, где, положив на стол раскрытую поваренную книгу, готовил мясо со всевозможными приправами, мыл и резал овощи; он с интересом следил за тем, как варилась еда в кастрюльках на плите. В первые же дни он накупил без разбора различных пряностей и специй, а теперь пытался постичь их тайны. Эти тонкопомолотые, разноцветные порошки удивляли его своим разнообразием и тем, насколько сильно меняли вкус блюда. Он прямо-таки наслаждался процессом приготовления пищи и с привычной дотошностью научного работника заносил в поваренную книгу маленькие открытия, сделанные им самолично.
Каждый вечер он отправлялся в город и заходил в какой-либо ресторан, где танцевали. Он всегда садился у бара, понемножку пил и разглядывал женщин. Сам танцевал редко и лишь для того, чтобы уговорить партнершу провести с ним ночь. Если партнерша отнекивалась или же не нравилась ему, он ее больше не приглашал, а продолжал сидеть в баре и глядеть по сторонам. После каждого такого похода он спал с новой знакомой, но никогда не оставался у нее до утра. Не хотелось просыпаться рядом с чужой женщиной; кроме того, он опасался утренних разочарований, боялся, что его оттолкнет вид ненакрашенного лица. Он довольно часто менял рестораны: отчасти — чтобы выбор был побольше, отчасти — чтобы избежать встреч с теми, с кем уже провел ночь.
Уже через две-три недели он совсем прекратил эти походы по барам. Один и тот же ритуал знакомства притуплял в нем всякое любопытство, и теперь он предчувствовал скуку еще до того, как собирался заговорить с женщиной и отпустить ей пару комплиментов. Удивительно, до чего быстро утолился тот голод, который томил его и мучил целых два года мечтами во сне и наяву, до чего быстро угасло желание, оставив лишь оскомину. Поначалу он даже пытался бороться с собой и убеждал себя, что надо наверстать упущенное. Но однажды вечером, уже одевшись на выход, он засиделся на кухне, так и не найдя в себе сил накинуть пальто и выйти из дома. Ему стало дурно, и он ждал, что его стошнит. Просидев с полчаса, он решил не ходить сегодня в танцбар и не искать знакомств, после чего сразу же почувствовал, что дурнота куда-то исчезла. В тот вечер он выпил один бутылку вина и развлекал себя разглядыванием старых фотографий.
Следующим вечером он поехал к Эльке. Несколько раз позвонил в ее дверь, на звонок Элька не вышла, и он почувствовал одновременно с разочарованием облегчение. Сев в машину, он около часу ездил по городу. Прибавил звука в радиоприемнике и громко подпевал мелодиям. Ехал он медленно, выпавший снег на плохо расчищенных улицах смерзся, заледенел, дорога стала скользкой, машину заносило на каждом повороте.
Пересекая в четвертый раз Байришерплац, он заметил, что за ним едет полицейская машина. Он сбавил скорость и принялся следить в зеркальце заднего обзора за полицейскими. Потом он свернул в боковую улицу, ведущую к университетской клинике, и вновь возвратился на Байришерплац. Полицейская машина не отставала. Улица была тихой и пустынной, лишь вагончик трамвая прошел в сторону Выставки. Неожиданно полицейская машина прибавила скорость, обогнала Даллова, и ему сделали знак остановиться. Он сразу же остановился, приглушил радио. Полицейская машина затормозила метрах в двадцати впереди и потом сдала назад. Из нее вылезли двое полицейских, подошли к Даллову. Он опустил окошечко и вопросительно посмотрел на них. Они велели ему выйти из машины. Он выключил фары, затем мотор, вытащил ключ зажигания, после чего медленно поднял окошечко. Потом он вылез из машины. Один из полицейских, маленький, толстый, потребовал документы и долго изучал их. Наконец он поинтересовался, что это делает тут Даллов в такую пору.
— Езжу, — ответил Даллов.
Толстяк посоветовал не хамить и что-то переписал из водительских прав Даллова в свой блокнотик. Затем он потребовал удостоверение личности и вновь что-то переписал в блокнот. Даллов молча смотрел на него.
Держа в руках документы Даллова, толстяк вместе с другим полицейским дважды обошел машину. Они внимательно рассматривали ее, даже присаживались на корточки, чтобы заглянуть под днище. Затем они вновь подошли к Даллову. Тот, кто держал документы, велел ему сесть в машину и посветить фарами и подфарниками. Один полицейский стал впереди, другой позади. Лица у них были испытующими, непроницаемыми. Затем они сошлись у левой дверцы и снова попросили его выйти из машины.
— Машина у вас не в порядке, гражданин, — сказал толстяк.
Даллов вопросительно взглянул на него.
— Правый грязеуловитель поврежден. Так дальше ехать нельзя.
Все вместе сделали несколько шагов назад. Оказалось, что у резинового брызговика, висевшего над задним колесом, оторвался угол.
— Но, — возразил было Даллов, однако сразу же приумолк, заметив ухмылки.
— Вы хотели что-то сказать? — поинтересовался толстяк.
Даллов мотнул головой.
— Придется заплатить штраф. На двадцать марок согласны? — Не ожидая ответа, полицейский принялся заполнять квитанцию. — А еще я вам выпишу предупреждение, — добавил он. — Перед следующей поездкой неисправность должна быть устранена. В виде исключения сегодня можете доехать до дома. Но только в виде исключения и прямо домой.
Даллов заплатил штраф, принял квитанцию и свидетельство, так и не сказав ни слова.
— Счастливого пути, — козырнул толстяк и направился со своим молчаливым напарником к патрульной машине.
Даллов сел в машину. Закрыв дверь и услышав громкий рокот мотора, он почувствовал, что еле сдерживает злость и вот-вот сорвется. Некоторое время он неподвижно просидел за рулем, хотел успокоит