— Ладно, проходите, — раздраженно сказал Даллов и открыл дверь гостиной.
Предложив гостям стулья, он убрал со стола стакан и тарелки, после чего запахнул поплотнее халат и сам подсел к столу.
— Мы уже дважды навещали вас, но, к сожалению, не заставали дома, — сказал Шульце.
Даллов посмотрел на него, однако ничего не ответил. Ему отчетливо слышалось ровное тиканье старенького будильника с книжной полки. Встав, он подошел к ней, взял будильник, аккуратно завел, поставил обратно. Потом он снова сел. Оба мужчины следили за ним.
Поскольку Даллов молчал, заговорил Шульце:
— Мы зашли, чтобы еще раз предложить работу. Может, вы передумали?
— И это все? — спросил Даллов.
Он поднялся, подошел к двери гостиной и распахнул ее.
— Погодите. Сядьте, пожалуйста. Нам надо поговорить, — сказал Шульце.
С лиц обеих мужчин не сходила вежливая улыбка.
Выждав несколько секунд у распахнутой двери, Даллов сказал:
— Уходите, прошу вас. Мне нечего вам сказать, и мне ничего от вас не надо.
Мужчины продолжали сидеть, не переставая улыбаться. Даллова злило то, что он впустил их в квартиру.
— Сядьте, пожалуйста, — повторил Шульце.
— Уходите же, наконец! — повысил голос Даллов.
Оба мужчины старались удержать улыбку на губах, однако улыбка эта постепенно исчезла, оставив напряженное выражение лиц. Мужчины встали и вышли из гостиной.
Теперь уже безо всякого дружелюбия Шульце обернулся к Даллову и сказал:
— Мы можем вам помочь. Но можем и доставить неприятности.
— Это мне известно, — сдержанно отозвался Даллов.
— Мы еще дадим о себе знать, — проговорил Шульце, переступив порог квартиры.
С лестничной клетки повеяло холодом. Почувствовав озноб, Даллов потер руки и сказал:
— Лучше не надо.
Он закрыл дверь. Пройдя в спальню, он прямо в халате лег на кровать и принялся размышлять об этом утреннем визите.
Весь день он провел дома. Полистал книги, почитал старые письма, на которые уже не надо было отвечать и новости из которых вызывали у него лишь смутные воспоминания или недоумение. Он наскоро приготовил завтрак и без особого аппетита поел, продолжая просматривать бумаги. Стряпня разонравилась ему уже через несколько дней, и теперь каждодневной работой на кухне он занимался без прежней охоты.
Вечером он ушел из дома. На трамвайной остановке он долго разглядывал расписание и схему маршрутов, решая, куда бы поехать. Подошел трамвай, он сел в вагон, а когда трамвай уже тронулся, сообразил, что все еще не знает, куда ехать и зачем он вообще сел на этот трамвай. Тем не менее он остался в почти пустом вагоне, разглядывая подростков, парней и девушек, которые столпились на передней платформе и нахально обжимались. При этом девчонки вели себя не менее агрессивно и нагло, чем ребята. Они изъяснялись совсем немногими, часто повторяющимися словами, которые отчасти даже забавляли Даллова тем, что в нормальном обиходе они воспринимались бы как ругательства или даже оскорбления, у подростков же они явно служили знаками симпатии и расположения. Одна из девушек то и дело хватала парня между ног, тот вроде бы и отталкивал ее, но, с другой стороны, чувствовал себя польщенным.
Даллов даже слегка подался вперед — до того удивляло его поведение подростков. Они обратили на него внимание, стали зло поглядывать и обмениваться какими-то репликами по его адресу. До него долетали только обрывки слов, однако он сразу же отвернулся и уставился в окно. Он почувствовал, что подростки двинулись вдоль вагона к нему. Продолжая глядеть в окно, он напряженно ловил звуки за спиной. Неожиданно его ткнули головою в стекло. Обернувшись, он увидел ухмыляющуюся девушку. Рядом стояли ребята, вид у них был настороженным и угрожающим. Даллов сразу же вновь отвернулся к окну. Он услышал, как подростки пошли дальше. Один из них на какой-то миг навалился Даллову на плечо. Он не повернул головы. Это же еще дети, твердил он себе, не драться же с детьми.
Доехав до центра, Даллов понял, куда он, собственно, направляется. Когда трамвай остановился у Главного вокзала, он встал и, протискиваясь через уже входящих в двери людей, выбрался из вагона. Он пошел к вокзалу. Там он поискал на первом этаже, не открыт ли какой-либо из магазинчиков. Затем поднялся по лестнице к перронам, но и тут все киоски были уже закрыты. Тогда он зашел в привокзальное кафе и встал у стойки, ожидая, пока к нему подойдет буфетчик. Когда тот освободился, Даллов попросил у него коробку конфет. Буфетчик указал головой на застекленную полку позади, где лежали круглые пачки печенья и запыленные коробки конфет. Даллов сделал отрицательный жест.
— Нет, мне хотелось бы чего-нибудь получше, — сказал он.
— Мне и самому хотелось бы, — незло отозвался буфетчик.
Он вернулся к мойке, а Даллов еще поглядел на полку, затем вышел из кафе и спустился по лестнице на улицу. Трамвая пришлось ждать долго.
— Надеюсь, не помешаю? — сказал он вместо того, чтобы поздороваться, когда Элька открыла дверь на его звонок.
Она мотнула головой и посторонилась, пропуская его в коридор. Однако он помедлил на пороге, разглядывая ее. А она мне нравится, подумал он, даже очень.
Он шагнул через порог. На этот раз матраса в коридоре нет, весело отметил он про себя.
— Проходи на кухню, — шепнула Элька и указала на открытую дверь.
— Ребенок уже спит? — догадался Даллов.
Она кивнула и приложила палец к губам. Не стоит связываться с женщиной, подумал он, у которой однокомнатная квартира и в комнате спит малыш. Он даже захотел сразу же распрощаться и уйти. Его пугал долгий вечер на кухне, разговоры с одинокой женщиной, которая, вероятно, чувствует себя брошенной и несчастной; потом последуют робкие поцелуи у окна или он попробует обнять ее, пока она будет ставить чайник на плиту. Он будет тискать ее, полезет под юбку, она станет отбиваться, говоря, что они разбудят ребенка. Затем она упрекнет его, что пришел он только за этим, а он будет отрицать. Придется сесть за стол, и вся игра начнется сначала. А может, он признается: да, он пришел именно за этим. Тогда она либо рассердится, либо расстроится, либо разочаруется, значит, опять-таки придется попридержать руки, извиниться, попробовать ее утешить, только минут через десять все неизбежно начнется сызнова. Он неслышно вздохнул. Лучше уйти сразу, сказал он себе, тогда не будет этого долгого, мучительного вечера. Тем не менее он прошел на кухню и сел на тот же самый стул, на котором уже сидел три недели тому назад.
На деревянной тумбочке стоял включенный телевизор, на столе лежало детское белье, в кухне пахло едой.
— Я тебя не ждала, — сказала Элька после того, как закрыла дверь. Подойдя к телевизору, она выключила его. Потом взяла со стола белье, положила его в тумбочку.
— Выпьешь что-нибудь? — спросила она.
— Мне хотелось тебя увидеть, — сказал он.
Она печально улыбнулась и остановилась перед ним.
— Однако ты не спешил.
— Я уезжал, — соврал он, — надолго уезжал.
Теперь они сидели напротив и смотрели друг на друга.
— И я очень хочу спать с тобой, Элька, — сказал он.
Не отводя глаз, она глухо проговорила:
— А я вот не знаю, хочу ли.
Он кивнул, стараясь изобразить понимание.
— Расскажи о себе, — попросил он.
— Мне двадцать семь лет. Была замужем, развелась. У меня есть дочка. Работаю в книжном магазине, — быстро и безучастно сказала она, отчего у Даллова невольно возникло впечатление, будто она отвечает на анкету.
Даллов улыбнулся, спросил о дочери. В ответ он услышал, что зовут ее Корнелия, ей три с половиной года. Он почувствовал себя неловко, это чувство усилилось почти до боли, когда Элька в свою очередь захотела, чтобы он рассказал о себе.
Когда он упомянул про свою ученую степень, Элька лишь сказала:
— Лет десять тому назад это произвело бы на меня впечатление. Теперь я знаю: ничего тут особенного нет, зато твоей жене самой приходится забивать гвоздь в стену и чинить выключатель.
Даллов усмехнулся.
— Я не женат, но в остальном ты права. Специальность у меня не очень впечатляющая. Занимаюсь новой историей, точнее, изучаю, как в прошлом веке печатались подпольные газеты социал-демократов и как их переправляли через Бодензе. Или как пражские рабочие и ремесленники, вооруженные только метлами и ведрами с песком, сражались против пушек Виндишгреца. Когда от науки остаются лишь такие легенды, заниматься ею весьма докучно.
Потом он рассказал о своем аресте, о суде, о тюрьме.
Элька спросила, вернулся ли он в университет; он ответил, что был уволен, работать еще не начинал и еще не решил, когда начнет и куда пойдет; тут она горестно вздохнула и сказала:
— Даже не знаю, почему мне так везет на мужчин, которые бегут от работы.
Даллов вопросительно взглянул на нее, поэтому она добавила:
— Два года назад я развелась. Надоело мне кормить мужа. Вот я и ушла от него, чтобы совсем уж не перестать его уважать.
Даллов по-своему понял ее намек.
— Не беспокойся. Я привык сам заботиться о себе.
— Да я ничего и не говорю, — сказала она, — если б дело было только в этом…
Она не закончила фразу, продолжая пристально глядеть на него, пока он не отвел глаз и не принялся рассматривать свои пальцы. А она действительно хороша собой, подумал он, приятный сюрприз.
— И что же ты собираешься делать? — поинтересовалась Элька.
Все еще глядя на пальцы, он спросил себя, чего бы она хотела услышать. А потом сказал, причем сказал правду:
— Хочу с тобой спать.
— Ты повторяешься, — улыбнулась она.
— Знаю, — сказал он, — на сей раз я делаю это с удовольствием.
— Выпить хочешь?
Он кивнул. Она подошла к холодильнику.
— Бутылка пива и бутылка сельтерской, больше ничего у меня нет.
Они вместе выпили пива. Он коснулся пальцем ее руки, она руку не отняла.
— А завтра утром уйдешь и опять заявишься только через месяц, — сказала Элька.
Даллов шумно вздохнул и задумался. Что сейчас ни скажи, прозвучит довольно серьезно.