Порой ему мерещился целый заговор. Странные и подозрительные совпадения в отказах и мотивировках вроде бы подтверждали его догадку, однако он не только не решался заикнуться об этом, но и всячески гнал от себя подобную мысль. Однако он не раз вспоминал Шульце и Мюллера, предполагая, что каким-то образом они тут замешаны, хотя убедительных доводов в пользу своих подозрений он так и не смог найти. Более того, он побаивался обнаружить у себя симптомы мании преследования, поэтому гнал от себя подобные мысли.
В конце апреля он прекратил поиски. Он почувствовал немалое облегчение, когда, приняв ночью такое решение, проснулся утром свободным от необходимости участвовать в недостойной игре, где его унижали, пичкали ложью и отговорками.
Его спокойствие отравляла лишь мысль о том, что денег ему хватит самое большее на год, а что он будет делать потом — это он представлял себе еще хуже, чем месяц назад. Но год — долгий срок, сказал он себе, за это время может произойти немало перемен. Поэтому беспокоиться сейчас преждевременно и глупо.
Он много думал о себе. Только теперь он осознал, насколько глубоко задели его безрезультатные поиски работы. За эти полмесяца с ним случилось что-то такое, чему он энергично и успешно сопротивлялся два тюремных года. А вот сомнительные, необоснованные, подозрительные отказы доконали его. Он жалел себя, это было ему противно, но в то же время чем-то приятно, отчего он и не мог подавить это чувство жалости.
Он подумывал навестить Эльку, но отбросил эту мысль, опасаясь, что к Эльке его толкала именно жалость к самому себе. Ему не хотелось плакаться, не хотелось, чтобы она его утешала.
Он твердил себе, что должен справиться со своими проблемами сам. За последние две недели он несколько раз бывал у Эльки. Дважды оставался на ночь и спал с Элькой на коротком матрасе за шкафом в коридоре. Утром он вставал с ней и ребенком, они вместе завтракали и выходили из дома. Он рассказывал Эльке о своих поисках работы, но она то ли не понимала его, то ли не верила в серьезность его намерений.
— Если ты действительно хочешь работать, то почему только шофером? — спросила она однажды.
— А почему бы и нет? — ответил он. — Профессия не хуже других.
— Вечно одно и то же, — сказала она, помогая дочке надеть пальто, — когда мужчины говорят о работе, видно, что взрослеть они не собираются.
Даллов нежно коснулся ее спины, шеи, потом нагнулся к девочке, чтобы засунуть ее ручку в рукав пальто, и спросил:
— А какая разница? Неужели женщины говорят о работе иначе?
Она надела дочери шапку, завязала ее. Потом взяла дочку на руки, протянула ее Даллову и сказала:
— Вот какая разница.
Даллов рассчитывал на другой ответ, поэтому, чтобы ничего теперь не говорить, обнял Эльку, поцеловал ее и девочку в лоб. Удивительно практичная женщина, подумал он, тем более не стоит ее донимать моими проблемами, у которых попросту нет решения.
Он проводил их до трамвайной остановки, на прощание пообещал Эльке вскоре снова зайти.
— Только позвони мне сначала на работу, — попросила она, — чтобы я знала, ждать ли вечером гостей.
В тот день, когда Даллов решил прекратить поиски работы, он, не дожидаясь вечера, пошел в кафе, где работал Гарри. Там он подсел поближе к еще закрытому бару, заказал рюмку водки и кофе. Когда официант принес их, Даллов попросил позвать Гарри.
— Он сидит наверху с шефом, — сказал тот с недоброй усмешкой. — Проверяют счета.
Даллов принялся разглядывать публику. За круглым столом возле пианино, как всегда, сидели художники и профессора Высшей школы изобразительных искусств; громкоголосые и самодовольные, они нахально пялились на проходящих мимо женщин, часто и оглушительно хохотали, отчего остальные посетители умолкали и поворачивали головы к этому единственному круглому столу.
Даллов знал их по прежним временам, еще до тюрьмы. Они приходили сюда регулярно, ежедневно между тремя и пятью часами, пили кофе и шампанское за столом, который оставляли специально для них; они вели себя довольно развязно и шумно, но официанты их любили за щедрые чаевые. По мнению Даллова, они были на зависть довольны собой и всем миром.
Выпив водки и кофе, Даллов повторил заказ вновь появившемуся официанту. Он чего-то ждал, хотя сам не знал, чего именно. Он давным-давно открыл для себя, что проще всего и лучше всего ждать в кафе: тут незаметно летят часы, а с ними проходит и томительное, мучительное, гнетущее чувство ожидания чего-то, что никогда не сбудется, ибо этого вообще не существует.
Через час из кухонной двери появился Гарри. Махнув Даллову, он подошел к круглому столу, чтобы поздороваться за руку с каждым из сидящих там мужчин. В своей обычной позе официанта, спина чуть согнута, голова склонена, кончики пальцев левой руки опираются о стол, он проговорил с ними несколько минут. Он пошутил с ними, затем знаком подозвал другого официанта, попросил присмотреть и за его клиентами. Тот нехотя согласился, после чего принес пива. Рядом со стаканом он поставил на стол пустую тарелку с ножом и вилкой, поскольку пиво тут подавали только к горячему блюду и пустая тарелка со скрещенными ножом и вилкой позволяли в обход запрета приносить пиво своим постоянным клиентам.
— Долго он не протянет, — сказал Гарри и скривил рот, изображая сожаление. Он имел в виду своего шефа. — Тут теперь зарабатывают только официанты и повар, а старику приходится даже приплачивать из своего кармана. Теперь он начинает экономить даже на заказе продуктов. Это конец.
Гарри залпом выпил пиво и закурил сигарету.
— Самое позднее через полгода придется ему продать кафе, — добавил он. — Нам теперь даже зарплату своевременно не выплачивают, только аванс. Шеф уже покойник, но признавать этого не желает.
Говоря, Гарри оглядывал зал и следил за своими товарищами, которые скользили между столиками с маленькими серебряными подносами.
— А когда тут закроют, что станешь делать? — спросил Даллов.
Гарри усмехнулся, продолжая поглядывать на посетителей и официантов.
— Надеюсь, полгода старик еще протянет, а потом я и сам уйду.
Даллов подождал, пока Гарри не повернет лицо к нему.
— Заведешь свое дело?
Гарри промолчал.
— Дорого заплатил?
— Ну ты и вопросы задаешь, — пробормотал Гарри.
Он подал знак официанту, вылил остатки пива из бутылки в стакан, отдал бутылку коллеге и заказал себе еще пива.
— Первого октября ко мне перейдет пивная в Плагвице. Хорошее место для пивной. Нынешнему хозяину уже за семьдесят. Мы с ним договорились.
Он снова усмехнулся.
— Один будешь вести хозяйство? — спросил Даллов.
— Нет. На кухню возьму повариху, одного официанта. Только никого из тутошних мошенников.
— Я как раз подыскиваю работу, — сказал Даллов, вроде бы между прочим, и помешал ложечкой кофе.
Гарри удивленно посмотрел на него, задумался.
— Даже не знаю, что сказать, — медленно проговорил он. — Вряд ли ты долго продержишься. Не по тебе это дело. Хочется тебе помочь, но ведь мне-то нужен такой мужик, чтобы умел ладить с народом. Ты для этого не подходишь, Петер.
Он посмотрел на Даллова огорченными, извиняющимися глазами.
— А в остальном как дела? — спросил Даллов. — Как семья поживает?
Гарри поднял брови и сделал некий многозначительный жест. Официант принес бутылку пива, открыл ее, наполнил стакан. Потом спросил, когда же Гарри переоденется и приступит к работе. Ничего не ответив, Гарри уставился на него, пока тот не ушел. Затем он сказал Даллову:
— Все в порядке. Все отлично. А вообще-то — старая песня. Вечное брюзжание. Сам знаешь.
Он закурил сигарету.
— Чудная выходит арифметика, — сказал он мрачно. — По-моему, бабы нас крупно обдурили. Сам подумай, если бы все мужики и впрямь были такими кобелями, как нам об этом твердят, а женщины — сплошь верные и преданные, то откуда тогда берутся шлюхи? К кому, интересно, бегают эти самые кобели? Неужели только мужики помешались на случке? А ведь именно это нам внушают женщины. Только цифры не сходятся. Если все мужики на белом свете валяются по чужим кроватям, то кто же лежит с ними в тех самых кроватях? Стало быть, если мужчины сплошь бабники, как нам талдычат об этом, то и среди женщин не десяток шлюх, а остальные, дескать, примерные, верные супруги — нет, баб, которые хвостом вертят, ничуть не меньше. Одурачили нас, крупно одурачили. Нам вбили в головы, будто распутничают только мужики, чтобы воспользоваться нашими угрызениями совести. Так что не сходятся в этой арифметике концы с концами.
Он допил пиво, кивнул в ответ на приветствие с дальнего столика. Потом взглянул на Даллова и спросил:
— А ты как считаешь?
— Похоже, ты прав, — улыбнулся Даллов, — только сейчас меня больше занимают другие проблемы. А в этих играх я два года не участвовал, тут поневоле многое видится иначе.
— Говорю тебе, нас обдурили. Внушили нам, будто мы кобели. Да так ловко, что мы сами поверили. Только не выходит это по арифметике-то. Но вот продолжаем жить с постоянными попреками. Науке бы этим заняться, была бы для нас польза. Ну да ладно.
Он встал, затушил сигарету:
— Мы еще увидимся, я только переоденусь.
Гарри медленно двинулся меж столиков, выискивая знакомых, чтобы раскланяться с ними. Те, польщенные вниманием старшего официанта, спешили в свою очередь с ответными приветствиями. В конце концов он исчез в узкой боковой двери. Даллов знал, что оттуда шла лесенка к раздевалке для обслуживающего персонала.
Спустя минут десять Гарри вновь появился в зале. Теперь на нем, как и на остальных официантах, были бордовый фрак, узенькая бабочка, черные брюки. Улыбнувшись Даллову, он скрылся на кухне.
Даллов заказал четвертую рюмку водки и лимонад. Он следил за тем, как сменяют друг друга посетители кафе: те, кто зашел выпить кофе, уступали свои места нарядно одетым парам, которых официанты проводили к заказанным столикам и которые, судя по всему, намеревались просидеть здесь весь вечер.