Джин стояла посреди шоссе и неистово махала руками, когда вдруг услышала надрывный рев «райли», пробиравшегося по проселочной дороге. Приглушенный расстоянием надрывный вопль Лесли заставил ее вздрогнуть. Она бросилась на обочину и напряженно вгляделась в черный туннель, образованный кронами деревьев. Нет, это не фургон. Что там у них случилось? Где Лесли? Что он делает? Ни в коем случае нельзя упускать эту Гамилтон. Джин подбежала к расшатанным воротам и, подставив плечо под верхнюю перекладину, подняла их и прижала к прочному столбу. На воротах еще сохранился толстый деревянный засов, и Джин с грохотом задвинула его, а сама забилась под живую изгородь и наблюдала, как «райли» во весь опор мчится к препятствию.
Перекладины разлетелись, один из столбов покосился от удара. Трава и щепки со свистом брызнули во все стороны. «Райли» не хватило скорости, чтобы сразу же сбить барьер, машина буксовала, тщетно стараясь снести разломанные ворота. Дребезжало треснувшее лобовое стекло, одна фара оторвалась и отлетела прочь, мотор заглох. Джин сжалась в комочек и даже заткнула уши от страха.
В конце концов она опасливо выбралась из кустов и заметила приближающийся фургон, он враскачку поднимался по склону, приближаясь к затихшему «райли». Джин разглядела растрепанные волосы Лесли, его встревоженное лицо и безвольно покачивающуюся голову Доминика на старом коврике Барни Уилсона. Обе полицейские машины стали у обочины, из них проворно выскочили пятеро в штатском и тут же овладели положением. Двое приблизились к разбитой машине, двое других принялись разбирать сломанные ворота, а пятый — это был Джордж Фелз — направился к «бедфорду». Он влез в кабину, сел рядом с сыном и, положив его болтающуюся голову на руку, осторожно ощупал ее.
Доминик очнулся, сразу же ощутил страх и боль и почувствовал, что его, как ребенка, держат на руках, и чьи-то пальцы нежно поглаживают ему голову, изгоняя из нее дикую боль, пульсировавшую, подобно ударам отбойного молотка. Доминик с благодарностью приник к этой руке и поспешил зажмуриться, чтобы подавить слезы.
— Мамочка, голова болит! — ворчливо промычал он и услышал в ответ нежный голос отца:
— Да, старичок, я знаю. Лежи тихо, мы что-нибудь придумаем, скоро пройдет.
От удивления он резко открыл глаза, чтобы убедиться, что это не сон, но тут же снова закрыл их, потому что даже ничтожное усилие причиняло сильную боль. Доминик все-таки успел увидеть нависшее над ним лицо, и у него не осталось никаких сомнений: это был отец. Что ж, если он воспринимает окружающее, значит, дела не так уж плохи.
Доминик парил где-то за порогом сознания, но все равно вспомнил о единственно важном для него сейчас деле.
— Это не Китти, — невнятно промямлил он, но отец все понял. — Теперь ты знаешь, да?
— Да, Дом, теперь мы знаем. Все в порядке, все отлично, ты просто отдыхай. — Он уже погружался в оцепенение, из-под прикрытых век на руку Джорджа медленно скатывались слезинки. Вдруг какой-то кошмарный шум вырвал его из забытья, и Доминик встрепенулся. Кто-то громко и злобно хохотал, грубо, истошно, с подвыванием.
Он вытаращил глаза, натянутые нервы его затрепетали. Он посмотрел в окно, увидел Лесли и Джин на фоне широченных плеч Дакетта, а чуть дальше — какое-то дикое существо в разорванном черном костюме. На щеке зиял порез, длинные черные волосы упали на лицо. Окровавленная Менада бессильно потрясала скованными руками, а ее искаженные яростью уста выплевывали яд, уже давно отравивший душу этой женщины.
— Да, это я, я убила его. Мне плевать, пусть все знают. Думаете, вы меня напугали своими обвинениями? Я убила его неумышленно, так что и не надейтесь повесить меня за это. Я знаю законы. Он отнял у меня двадцать лет жизни! — хрипло кричала она. — Уж сколько раз я могла бы выйти замуж, но нет, я все надеялась на него! Двадцать лет служила ему подстилкой, терпела, ждала, когда эта старая кошелка, его жена, околеет…
Доминик задрожал в объятиях отца и начал всхлипывать. Он ничего не мог поделать, подавить слезы не удавалось. Мисс Гамилтон разом утратила все достоинство, всю свою холодную корректность. Это было невыносимо. Доминик спрятал лицо в складках отцовского пальто и заныл, как ребенок, но это не помогло заглушить крики секретарши.
— … а потом все ждала, уже после ее смерти. И никакой награды. Ничего не добилась в жизни, только ждала и ждала своего часа. И что же я от жизни получила? А потом вдруг звонит мне она, эта дура, кричит, умоляет, чтобы я ей помогла — это я-то! — и ноет, что, мол, он задумал жениться на ней! А что же тогда получала я, я, которая отдала ему столько лет своей жизни? Ничего, никаких прав — только все ту же рутину: днем — печатай ему на машинке, ночью, если он того пожелает, принимай его в своей постели. А вожжи-то в руках у нее, у нее! Да, я убила его, — выкрикнула она и поперхнулась. — Но ему и этого мало. О, если бы он был в сознании, если бы чувствовал каждый удар, каждый удар! Будь моя воля, я бы убила его десять раз за то, что он сделал со мной!
Глава XVII
Доминик не помнил, как его везли в фургоне. Джордж заботливо держал сына на руках, а Лесли ехал с такой осторожностью, как впоследствии рассказывала Джин, будто вел карету скорой помощи, полную рожениц. Врач заявил, что у мальчика легкое сотрясение мозга. Ничего страшного, память восстановится. Его уложили в постель и напоили каким-то зельем, от которого прошла боль, а с нею исчезло и все окружающее. «С ним все в порядке, — заверил врач. — Завтра подержим его на легком успокоительном, и к вечеру он у нас будет огурчик».
Ночью он один раз проснулся, отбиваясь от кого-то, возбужденно что-то крича. Банти принесла ему попить, и он жадно проглотил воду, спросил, что случилось, и снова уснул у нее на руках. Перед рассветом он начал бурно всхлипывать во сне, но, смочив горячий лоб сына водой, лаская и увещевая его, Банти постепенно добилась того, что приступ прошел. Наутро Доминик проснулся голодный, с ясной головой и пожелал поговорить с отцом.
— Только вечером, — твердо сказала Банти. — А сейчас он занят, хлопочет об освобождении мисс Норрис. Ты ведь об этом беспокоился, да? Пусть это тебя не волнует, не нервничай, все в порядке.
— Ох, мама! — с легкой обидой упрекнул ее Доминик. — Ты так спокойна. — Ты на меня не очень сердишься, а?
— Ну, ты же знаешь, — дружелюбно сказала Банти, вынимая градусник, подтвердивший, что температура у него нормальная, — так, немножко.
— Только немножко? Мам, послушай, я перерасходовал свои средства. Эти перчатки стоили двадцать три одиннадцать. Вот уж не знал, что они такие дорогие. Как насчет обращения с требованием о возмещении убытков?
— Что ж, ладно, сыщик не должен тратиться при исполнении своих обязанностей, — успокоила его мать, заметив, что бодрость и веселье Доминика слишком нарочиты. — Странно, что ты не пошел в лавку к Хейвордам. Они бы записали покупку на мой счет.
— Ах ты, черт! — смущенно воскликнул Доминик. — Вот не сообразил!
К вечеру ему разрешили разговаривать без ограничений. Позже с него, возможно, снимут показания, а пока надо дождаться отца и рассказать все ему.
— Как там, все в порядке? — спросил Доминик, даже не подождав, пока Джордж подвинет стул к кровати. — Китти освободили? — Он не мог справиться с дрожью в голосе, когда произносил ее имя.
— Да, освободили, все в порядке. — Джордж больше ничего не добавил. Остальное расскажет она сама. Доминик прекрасно понимал, что сделал для нее. Да и Джордж не собирался умалять славу сына. — Тебе больше не надо беспокоиться, дружок. Ты своего добился. Как твоя голова?
— Побаливает. И трудно поворачивать шею. Но в общем-то все ничего. Чем это она меня ударила?
— Ты не поверишь: резиновым кастетом, начиненным свинцовой дробью. Любимое оружие юных стиляг-хулиганов.
— Не может быть! — Доминик разинул рот от удивления. — Где она могла достать такую штуку?
— Неужели не догадываешься? У мальчишки из своего же клуба. Отобрала у него несколько недель назад, да еще отчитала за незаконное ношение оружия. — Жаль, что Альфреду Армиджеру уже не оценить этой иронии. Ну, и что же навело тебя на ее след?
— В общем-то, это заслуга Джин. Я подумал, что все причастные к этому делу лица знали мистера Армиджера много лет, и меня удивило, почему это вдруг одному из них в тот вечер стало невмоготу его выносить. И я решил, что настоящим мотивом должно быть нечто важное, полностью меняющее жизнь этого человека. Поэтому, когда мы узнали о том, что Китти звонила кому-то, вероятно, будущему убийце, я понял, что мотив следует искать в этом телефонном разговоре. Тогда я выстроил потрясающее дело против мистера Шелли и решил проверить версию на Лесли и Джин. Но Джин сказала: нет, так быть не могло. Она сказала, что Китти обратилась бы не к мужчине, а к женщине. Она сказала, — Доминик придал своему голосу твердости, чтобы со всей присущей мужчине авторитетностью воспользоваться лексиконом взрослых, — что Китти недавно испытала нечто вроде острого чувства негодования, когда этот старый негодяй стал предлагать ей свою любовь, даже не любовь, а просто хладнокровную сделку. И, понимаешь, дело усугублялось тем, что… — Он повернулся и уставился в стену. Ему трудно было сказать такое даже теперь. Все усугублялось тем, что Китти еще любила Лесли, и наглое предложение его отца выйти за него замуж наверняка потрясло ее. — В общем, Джин сказала, что в подобных обстоятельствах она сама обратилась бы за помощью к женщине. — Он был рад тому, что голос его не подвел — ведь он еще не совсем оправился и, если не следил за собой, легко срывался на крик.
— Понимаю, — молвил Джордж, вспомнив, как ночью Банти теми же фразами переориентировала его и пустила по следу той же добычи. — Стало быть, ты подумал о женщине, которая была постарше, хорошо ей знакомой и бывшей тем вечером рядом.
— Да. И я подумал, что же Китти могла такого сказать, отчего ей вдруг захотелось убить мистера Армиджера. И начал копать. — Да, именно здесь можно было что-то найти. Мальчишки мало что упускают из виду; даже достойный презрения слушок — и тот аккуратно регистрируется их пытливым умом. — Готов спорить, — продолжал Доминик, — что Китти даже не знала, что там болтают о нем и мисс Га