— Они бы и без меня разобрались, — скромно сказал Доминик. — Оказывается, папа шел верным путем, только я этого не знал. Такой уж я большой умник. Думал, никто, кроме меня, не сделает дело как следует. — Что бы подумали Джордж и Банти, если бы слышали его сейчас? От льстивых слов Китти ему захотелось упасть на колени и признаться ей во всех своих недостатках, просить прощения за то, что он такой нескладный, и кричать от радости, потому что казался ей гораздо более симпатичным парнем, чем себе самому.
— Я знаю, какой ты, — заявила Китти. — Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо? Никаких болей, ничего такого?
— Я совершенно здоров, только мне все равно не позволят вставать до завтра. А ты себя как чувствуешь?
— О, превосходно. В тюрьме я сбросила десять фунтов. — На этот раз ее улыбка была более теплой и ровной. — Как говорится, нет худа без добра. А что, разве я плохо выгляжу?
— Ты выглядишь изумительно, — выпалил Доминик.
— Отлично! Все благодаря тебе! — Она подалась вперед, теребя краешек стеганого одеяла. — Хотела рассказать тебе о своих планах, Доминик. Тебе первому. Насчет всех этих денег. Они мне не нужны. Я бы просто отказалась от них, но, прежде чем сделать это, я должна быть уверена, что они достанутся Лесли. В противном случае мне придется принять их и найти способ передать Лесли и Джин. Я твердо решила, что они их получат, вот только как лучше это устроить? Завтра хочу встретиться с Реем Шелли и поговорить с ним на эту тему.
— Лесли не захочет их брать, — не очень уверенно предположил Доминик, потому что плохо знал Лесли и считал нахальством со своей стороны давать Китти советы.
— Да, я знаю, не захочет. Но, думаю, все-таки возьмет, чтобы не расстраивать меня. — Она едва не сказала «расстраивать меня еще больше». Этот мальчик был так серьезен и обходителен, так чертовски мил, что Китти не хотела заставлять его страдать. — И Джин, я думаю, позволит ему это сделать, по той же причине. А я уезжаю. Если я им понадоблюсь на суде, наверное, придется остаться, пока все не кончится, но после этого я сразу же отчаливаю. Не могу я тут больше жить, Доминик, по крайней мере сейчас.
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Да, — молвил он, стараясь унять стук сердца, которое, казалось, стало слишком большим и не умещалось в груди. — Я могу это понять. По-моему, ты правильно сделаешь, если уедешь.
— Это не из-за того, что я побывала в тюрьме, боюсь смотреть людям в глаза, и все такое, — объяснила она. — Вовсе не из-за этого. Просто мне нужно вырваться отсюда.
— Я знаю, — сказал Доминик.
— Знаешь? Ты действительно знаешь, каково это — любить человека, который даже не замечает тебя?
Он не ответил, потому что к горлу подступил комок, и Доминик начал задыхаться. Но тут, похоже, до Китти дошел смысл сказанных ею слов, и она поняла, что он ответил бы ей, если бы мог это сделать. С тихим, жалобным, нежно-покаянным стоном она соскользнула со стула и опустилась на колени возле его постели, взяла его руки в свои и прижалась к ним щекой. Волосы ее волной растеклись по его коленям.
Доминик утратил дар речи. Он мягко высвободил руку и погладил Китти по голове, потом — по щеке, провел дрожащим пальцем по гладкой брови, нежным мягким губам.
— Найдешь кого нибудь еще, — сказал он тоном умудренного опытом мужчины. — Просто подожди, пока все уляжется. Вот уедешь отсюда, и все переменится. — Он слушал свой собственный голос и поражался: слова, которые должны были казаться ему горькими, звучали медоточиво, вместо ощущения утраты он испытал чувство торжества. — Не стоит сразу селиться где-нибудь. Поезди по белу свету, тогда у тебя будет больше возможностей. Ты встретишь его, вот увидишь.
Она не двигалась, позволяя ему утешать себя и прислушиваясь к голосу, в котором уже начинали проскальзывать низкие зычные мужские нотки. Весь день она гадала, что бы ему принести, но решила, что подарка, способного достойно увенчать его триумф, попросту не существует, а потому в конце концов пришла с пустыми руками. И, сама того не ведая, вручила Доминику искупительный дар своего неприкаянного, одинокого «я», нуждавшегося в ободрении, чтобы пуститься в плавание по новому курсу.
— Знаешь что, — тихонько проговорила она, щекоча губами его ладонь. — Ты совершенно прав. Так я и сделаю.
— Поезжай в Индию, поезжай в Южную Америку, во все эти страны с чудесными названиями. Везде есть люди. Хорошие люди. Тебе только нужно впустить их в свое сердце.
— Нашлись бы даже такие же славные, как ты, — сказала она и улыбнулась ему, поуютнее притулившись щекой к его ладони. Китти не знала, надо ли ей стараться продлить его удовольствие и просить помочь составить план путешествий в дальние страны. В конце концов она решила, что это ни к чему. Она могла сделать для него только одно: подвести черту и навсегда уйти из его жизни, оставив прекрасное воспоминание, которое никогда не будет омрачено. Конечно, он будет переживать, но недолго, и переживания эти принесут ему радость. Не то что мои собственные! — с грустью подумала Китти. Уж как я страдала, день за днем, месяц за месяцем, без конца! Сама виновата, сама виновата! С ним этого не случится, я не допущу.
— Именно так я и сделаю, — сказала она. — И, когда я найду его, ты будешь первым, кто узнает об этом.
Она приподнялась и неуверенной рукой ласково провела по его выстриженному затылку. Доминик едва почувствовал, как ее пальцы касаются повязки. Лицо Китти расплылось перед глазами. Доминик набрал в грудь воздуха и вдруг обнял ее, крепко прижав к сердцу. Он неумело поцеловал ее в шею и губы. Неумело, но вовсе не неуклюже, с порывистой невинной страстью.
Губы его были гладкими, свежими и прохладными, они творили чудеса, даря ей надежду и радость, смех и нежность. Китти не выскальзывала из объятий, ласково поддерживая Доминика, но вот он опомнился и мягко, но решительно отстранил ее. Девушка изящным плавным движением поднялась с колен и отступила на шаг.
— Прощай, Доминик! Спасибо тебе за все! Я тебя никогда не забуду.
Она уже вышла из комнаты, и дверь тихонько закрывалась за нею, когда он негромким, сдавленным от волнения голосом произнес: «Прощай, Китти! Счастливо тебе». Он не обещал помнить ее вечно, но она знала: скорее греки забудут Марафон, чем он забудет ее.
Когда полчаса спустя к нему заглянула Банти, Доминик крепко спал, свернувшись калачиком на подушках. На губах его играла легкая довольная улыбка, как у сытого младенца.
Китти сдержала слово. Спустя девять месяцев, в разгар лета, Доминик увидел возле своего прибора красивую открытку с видом гавани Рио-де-Жанейро. Текст гласил:
«Я нашла его, и ты первый, кто узнал об этом. Его зовут Ричард Бэйнем, он инженер. В сентябре свадьба. Очень счастлива. Да благословит тебя Бог! С приветом Китти».
Доминик озадаченно прочел послание, начертанное совершенно незнакомой рукой. Было утро, он еще толком не проснулся и поэтому не сразу понял, о чем идет речь. Девять месяцев — срок немалый. В конце концов он растерянно пробормотал: «Китти?» И тотчас, уже совсем другим тоном добавил: «Ах, Китти!» Вот и все. Но он не выбросил открытку, а тщательно запрятал в свой бумажник, и больше никто никогда не видел ее. А потом встал из-за стола и отправился по своим делам. Глаза его горели от воспоминаний, и казалось, что Доминик разом сделался на несколько дюймов выше — настоящий мужчина с блестящим будущим и совсем неплохим прошлым.