Ричард тихонько покачал головой.
— Совсем нет. Он был слишком взволнован, чтоб лицедействовать. Кстати, он почему-то не появился в гостях.
— Наверное, передумал, — предположила Френсис.
— Может быть. Или посчитал, что не стоит с нами лишний раз видеться. Это вернее, — угрюмо сказал Ричард.
Френсис прижала его руку к себе.
— Не вешай носа, Ричард, или ты беспокоишься, как бы я не испортила тебе обедню. Знаешь, какое от жены главное неудобство? От нее никуда не денешься. — Ричард удостоил ее подобием улыбки.
Солнце садилось, покрывая бронзовой краской верхушки деревьев. Спортивные площадки опустели. Они неторопливо возвращались домой под звуки повисшего над серыми стенами и островерхими крышами колокольного звона.
Глава 3Прощай, спокойствие
Остаток недели прошел незаметно. Френсис занималась уборкой дома. И даже умудрилась второпях съездить в Лондон за одеждой, которая была ей «просто необходима». Ричард заканчивал шлифовать работу, ее нужно было представить шефу до конца семестра, от Питера Голта не было никаких вестей.
— Значит, пора действовать, — заметил Ричард в среду за завтраком.
В то утро он купил билеты до Парижа и проконсультировался в банке насчет дорожных чеков и французской наличности. Он волновался о расходах по их непредсказуемому путешествию. Управляющий банком, всегда охотно предоставлявший кредит, встретил его сдержанной улыбкой. Банк согласился выдать мистеру Майлсу удостоверение о кредите. Ричард даже не поинтересовался, кто его должен подписать. А управляющий отнесся к этому как к пустой формальности.
Вечером Ричард отыскал на полке справочники Бедекера с картами. У него была превосходная коллекция справочников, он приобрел ее, едва успев обосноваться в Оксфорде, когда начал проводить свои летние отпуска в путешествиях по горным деревушкам. Он разложил карты вокруг себя на полу и, закурив трубку, погрузился в их изучение. Его беспокоило такое соображение: смогут ли они миновать Пиренеи и Майорку. Питер намекнул что-то насчет Центральной Европы. Это было бы лучше в смысле безопасности; он хорошо изучил по этим картам маршрут и знал, что на них можно положиться. Одежды следует взять минимум, не надо перегружать чемодан.
Вошла Френсис с распущенными по плечам волосами.
— Не переутомляйся, дорогой, — сказала она с притворной озабоченностью. — Я уже валюсь с ног. Пришла попросить тебя подточить карандаш. — Она протянула ему жалкий огрызок.
— Боже, что ты делаешь с карандашами? — воскликнул Ричард. — Ты что их, жуешь?
За четыре года супружеской жизни Френсис привыкла пропускать подобные шуточки мимо ушей. Она поглядела в записную книжку, которую держала в руке, и пробежала глазами заранее составленный список вещей. Ричард любовался ею, она закусила губку, стараясь собраться с мыслями. В такие минуты, при виде ее незащищенности волна нежности охватывала его; и тут же становилось страшно, стоило подумать, что бы было, если б он никогда не повстречал ее.
Френсис вытянула ноги.
— Вот ведь какое дело, — сказала она. — Завтра после отъезда Энни сразу же сложу свои вещи. Наступает трудная минута, Ричард. В прошлые отпуска все было иначе. Она знала, что должна возвратиться к октябрю. А сейчас, кажется, чувствует, что больше сюда не вернется. Пока укладывалась, затопила все вещи потоком слез. Я велела ей сходить попрощаться с друзьями. Такой кухарки у нас больше не будет. Грустно на душе стало. Я к ней очень привязалась так же, как и она к нам. Она хочет, чтоб gnädige Frau und Herr Professor[15] оказали честь и посетили ферму ее отца, когда окажутся нынешним летом в Инсбруке.
Ричард закончил оттачивать карандаш.
— Ее семья не поддерживала нацистов, не так ли?
— Не поддерживала… Но у меня такое чувство, что они переменились. Энни предпочитала о них не говорить, когда вернулась прошлым летом. Только раз проговорилась. Будто бы сестра сказала ей, что, если она возвратится в Англию и разразится война, ее тут побьют до смерти камнями. Так, по ее словам, было в 1914 году. Разве не страшно?
— Ладно, думаю, если нация допускает создание концентрационных лагерей, ей трудно поверить, что остальные люди не пользуются теми же самыми методами. Не горюй, старушка, кто виноват, что невежественная масса так думает? Ведь только мнение цивилизованных людей имеет значение.
— Да, но похоже, цивилизованные люди будут распяты невежественной толпой лишь за то, что не обратили внимания на ее существование. Знаешь, Ричард, игнорировать зло — не лучший способ от него избавиться. — Она очертила карандашом узор на ковре. — Извини, дорогой. Я устала, расстроена. Эти дни только и разговоров, что о политике. Как-то тревожно на душе, у всех одинаковое настроение; трудно забыть, что пришлось пережить в сентябре.
Ричард постучал по зубам мундштуком трубки.
— Да, трудно, — протянул он. — Я не забуду, как помогал рыть в парке траншеи, или наклеенные на окна полоски бумаги, или полотенца, которые нам велели держать возле ведра с водой. Все время, пока я копал, раздумывал, а принесут эти траншеи какую-нибудь пользу, и отвечал, они не понадобятся. А про полотенце я вообще позабыл. Что еще? А теперь такие ублюдки, как фон Ашхенхаузен, являются сюда со своими улыбками и поклонами. И удивляются, почему это люди их не приветствуют. Они целый год пугали нас бомбами, потом заставили подписать с ними соглашение, а теперь ждут, что мы будем, как друзей, встречать их с распростертыми объятиями. И все это произошло в течение девяти месяцев. Поэтому-то, Френсис, я и согласился на предложение Питера. Пусть я всего-навсего микроскопическая песчинка в самом маленьком колесике нацистской машины, с меня и этого будет довольно. — Он встал и начал расхаживать по кабинету.
— И я так же считаю. Знаю, о чем ты задумался. И не пытайся оставить меня дома. Я еду.
— Я боюсь за тебя.
— Ричард, дорогой, ты же знаешь, все твои опасения не стоят выеденного яйца. И на этот раз дело обернется заурядной шуткой. Давай взглянем на себя со стороны. Что будет? Мы явимся в Париж и узнаем, что такого человека не существует. Я три вечера кряду буду надевать красную розу, и ты выливать на стол контрэ, пока посетители кафе не начнут показывать на нас пальцами. Потом мы продолжим путешествие, проклиная на чем свет стоит Питера, который научился в Бухаресте столь отменно шутить.
Ричард захохотал.
— Ты меня почти уговорила, Френсис. Но мы-то с тобой знаем, почем фунт лиха. Прогулка окажется далеко не развлекательной.
Она поднялась с пола и подошла к окну. Оно было распахнуто настежь. Френсис выглянула наружу и с наслаждением вдохнула запах росистой земли. В конце сада серебрилась сирень. Подошел Ричард и обнял ее за талию. Оба молча разглядывали освещенный луной сад. Френсис взглянула на мужа. Мысли его смешались.
— Хочешь знать, о чем я подумал, — наконец сказал он, прочтя ее мысли тем непостижимым путем, который приобретают вместе живущие люди, — я подумал, нам надо сохранить в памяти это видение. Может быть, мы не раз еще о нем вспомним.
Френсис кивнула. Кругом благоухали сады, воздух был напоен ароматом цветов. По стенам вились тяжелые ветви роз и жимолости, в ярком свете луны белели цветы. Пустые тени деревьев загораживали очертания соседских домов, сквозь тьму пробивался, свет незашторенных окон. Гигантские вязы охраняли покой парка Магдалины.
Неожиданно Френсис предложила:
— Ричард, пойдем к реке; на полчасика.
— Земля сырая. Ты бы оделась.
— Хорошо. И пяти минут не пройдет. — Она порывисто поцеловала его и вышла из комнаты. Он слышал, как по лестнице застучали ее каблуки, хлопнула в спальне дверка шкафа. Так значит, и у Френсис появилась то же самое ощущение, ей захотелось попрощаться.
Она вскоре вернулась, надела свитер, брюки, обмотала шею шелковой косынкой. Короткий путь до причала они шли молча. С трудом, словно лунное сверкание лишило их энергии, вытащили из сарая байдарку. Махая вразнобой веслами, быстро поплыли вверх по узкой реке. С окружающих полей поднимался белый туман, окутывая корни растущие по краю берега ив.
— Когда я читаю Вергилия, я всегда думаю, что Стикс вот именно такая река, — сказала Френсис. И вдруг: — Ричард, что ты думаешь делать в Париже?
— Звук по воде хорошо разносится, — напомнил он ей. В подтверждение этих слов они услышали громкие голоса и смех девочки, а уже потом увидели плывущие им навстречу две плоскодонки.
— Всему свое время, не так ли, Ричард? Кстати, я думаю, тебе понравится шапочка, которую я купила вчера в Лондоне. Маленькая белая плоская матросская шапочка с черной ниспадающей сзади накидкой, к ней очень подойдет ярко-красная роза. — Она услышала, как сзади рассмеялся Ричард. — Практично, а?
— Очень, — сказал он и снова засмеялся. — Боже — только женщине подобное придет в голову.
Френсис опять стала серьезной.
— Ричард, думаешь, будет этим летом война?
— Можно лишь предполагать. Президент завтракал вчера с Галифаксом. Он сказал…
— Галифакс?
— Да. Он сказал, никто в кабинете не знает. Все зависит от одного человека.
Френсис молча глядела вдаль. Когда она заговорила, голос у нее дрожал от волнения.
— Я ненавижу этого человека. С какой стати счастье всего цивилизованного мира должно от него зависеть? С какой стати, например, я, английская женщина, должна от него прятаться, когда, помню, в сентябре месяце решила покатать детишек Симонса на этой байдарке и должна была прятать их под кустами, пока воздушный налет не закончился? Сложила в корзину одеяла, полотенце, коробки с провизией и шоколадом. Вот уж поистине пикник с благословения Гитлера. Нельзя без страха и ужаса взирать, как люди забывают о своем назначении. Всякий раз при виде этих зарослей я недоумеваю, неужто никто не может защитить детишек Симонса. Почему немцы так безропотно подчиняются? Один человек приказывает всем. Подумай, Ричард, фермер глядит на свою землю и ферму, построенную его предками, и тоже недоумевает. Горожанин глядит на свой дом, свое дело и заработок и тоже недоумевает. И родители смотрят на детишек и недоумевают. Я ненавижу, Ричард, этого человека и людей, подобных ему.