А просыпается от настойчивого шепота.
– Симон! Симон!
Он мгновенно настороже.
– Я вспомнил еще одну песню, Симон, но спеть не могу, очень болит горло.
Он помогает мальчику попить.
– От красных пилюль у меня голова кружится, – говорит мальчик. – Я обязан их пить? У меня будто пчелы жужжат в голове, жжж-жжж-жжж. Симон, в следующей жизни я совершу половой акт?
– Ты и в этой жизни совершишь половой акт, когда подрастешь, и в следующей тоже, и во всех дальнейших жизнях – это я тебе обещаю.
– Когда я был маленький, я не знал, что такое половой акт, а теперь знаю. Да, Симон, когда же появится кровь?
– Новая кровь? Сегодня – в крайнем случае завтра.
– Это хорошо. Ты знаешь, что говорит Дмитрий? Он говорит, что, когда мне вольют новую кровь, моя болезнь отпадет и я встану в полной славе моей. Что такое слава моя?
– Слава – это как бы такой свет, который излучают люди, которые очень сильны и очень здоровы, как спортсмены или танцоры.
– Но, Симон, зачем ты прятал меня в шкафу?
– Когда это я прятал тебя в шкафу? Не помню такого.
– Да, прятал! Когда я был маленький, какие-то люди пришли ночью, и ты запер меня в шкафу и сказал им, что у тебя нет детей. Не помнишь?
– А, теперь помню! Те люди, которые приходили ночью, – это счетчики населения. Я тебя спрятал, чтобы они тебя не превратили в число и не занесли в свой счетный список.
– Ты не хотел, чтобы я передал им свое послание.
– Это неправда. Я это ради тебя сделал – спрятал, чтобы спасти тебя от подсчета. Какое ты собирался передать им послание?
– Мое послание. Симон, как сказать aquí на другом языке?
– Не знаю, мой мальчик, у меня плохо с языками. Я тебе уже говорил: aquí есть aquí. Одинаково, на каком бы языке ты ни говорил. Здесь – это здесь.
– Но как сказать aquí другими словами?
– Я не знаю никаких других слов для этого. Все понимают, где это – здесь. Зачем тебе другие слова?
– Хочу знать, почему я здесь.
– Ты здесь, чтобы нести свет в нашу жизнь, мой мальчик, – в жизнь Инес, в мою жизнь и в жизни всех людей, кто встречается тебе на пути.
– И в жизнь Боливара.
– И в жизнь Боливара. Поэтому ты здесь. Все вот так просто.
Мальчик словно не слышит. Глаза у него закрыты, словно он прислушивается к далекими голосам.
– Симон, я падаю, – шепчет он.
– Ты не падаешь. Я тебя держу. Это просто головокружение. Оно пройдет.
Постепенно мальчик возвращается – где бы он ни был.
– Симон, – говорит он, – есть сон, всегда один и тот же. Я все попадаю и попадаю в него. Я в шкафу и не могу дышать – и не могу выбраться. Сон не уходит. Он ждет, когда я приду.
– Мне очень жаль. От всего сердца прошу меня простить. Я не осознавал, когда прятал тебя от тех людей, что это оставит у тебя такие дурные воспоминания. Если такое тебя утешит, сеньор Арройо своих сыновей тоже прятал – Хоакина и Дамиана, чтобы их не превратили в числа. Что же за послание ты бы передал счетчикам, если б я не спрятал тебя в шкафу?
Мальчик качает головой.
– Еще не время.
– Еще не время для твоего послания? Еще не время мне его услышать? Что ты имеешь в виду? А когда настанет время?
Мальчик молчит.
Как только сестра Рита появляется на службе – безоговорочно выставляет его, Симона, из палаты Давида.
– Вы не слышали, что сказал доктор Рибейро, сеньор? Нет от вас добра мальчику! Езжайте домой! Хватит вмешиваться!
Он едет на автобусе в центр города, заказывает себе большущий завтрак, заглядывает к Инес в «Модас Модернас». Они сидят вместе у нее в кабинете в глубине магазина.
– Я всю ночь просидел с Давидом, – говорит он. – Выглядит он хуже прежнего. Лекарства тянут из него силы. Он хотел мне спеть – у него новая песня, но не смог, слишком слаб. Все время толкует о крови, о крови, которая скоро приедет поездом и спасет его. Все его надежды – на это.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает она.
– Я не знаю, моя дорогая, я не знаю. Я совсем отчаялся.
Querida. Раньше он никогда ее так не называл.
– Я собираюсь встретиться сегодня вечером с новым врачом, – говорит она. – Не из больничных. Независимым. Его рекомендует Иносенсия. Говорит, он исцелил ребенка ее соседей, когда обычные врачи сдались. Хочу, чтобы он приехал в больницу и осмотрел Давида. В доктора Рибейро у меня веры больше нет.
– Хочешь, я поеду с тобой?
– Нет. Ты все только усложнишь.
– Я, значит, все усложняю?
Она молчит.
– Что ж, – говорит он. – Надеюсь, этот независимый врач – настоящий, с настоящими удостоверяющими документами, иначе его и близко к Давиду не подпустят.
Инес встает.
– Зачем ты так негативно ко всему, Симон? Что важнее: что Давид исцелится или что мы последуем правилам и установкам этой их больницы?
Он склоняет голову, удаляется.
Глава 19
Поскольку в больнице существует свой регламент, кого оповещать в чрезвычайных случаях, его, Симона, и Инес не вызывают к его постели, когда пульс у Давида становится прерывистым, дыхание – затрудненным и врачи начинают готовиться к худшему. Звонок поступает в кабинет доктора Фабриканте в приюте, а оттуда – к сестре Луисе в лазарет. Сестре Луисе недосуг, она занимается мальчиком с лишаем, и, когда приезжает в больницу, Давида уже объявили мертвым, причину смерти предстоит установить; палата, где он умер, закрыта до особого распоряжения (так гласит табличка на двери) для всех, кроме уполномоченного персонала.
Сестру Луису просят подписать заявление о приемке на себе всех обязанностей по организации похорон. Она благоразумно отказывается и желает сперва посовещаться со своим начальником, доктором Фабриканте.
Когда он, Симон, приезжает в тот день после обеда, он натыкается на то же распечатанное сообщение: «ЗАКРЫТО ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ». Он пробует дверную ручку, дверь заперта. Он спрашивает на стойке информации: Где мой сын? Женщина за конторкой делает вид, что не знает. Его, судя по всему, переместили, – вот все, что она готова сказать.
Он возвращается к палате, пинает дверь, пока не ломается замок. Постель пуста, палата безлюдна, в воздухе – запах антисептика.
– Его здесь нет, – говорит голос Дмитрия у него за спиной. – И поверх этого тебе придется заплатить за поломку двери.
– Где он?
– Хочешь посмотреть? Я тебе покажу.
Дмитрий ведет его лестничным маршем в подвал, затем по коридору, заваленному картонными коробками и заброшенным оборудованием. На кольце с ключами выбирает один, отпирает дверь с отметкой № 5. Давид лежит голый на столе с мягкой обивкой – на таких обычно гладят белье, в изголовье у него гирлянда праздничных огней, мигает то красным, то синим, в ногах – букет лилий. Истощенные конечности с распухшими суставами смотрятся в смерти менее несуразно, чем в жизни.
– Я принес и огоньки, – говорит Дмитрий. – Мне кажется, они уместны. Цветы – из приюта.
Ему, Симону, кажется, что у него из легких выкачали воздух. Это все подстроено, – думает он, но ощущает за этой мыслью панику. – Если подыграю, – думает он, – если сделаю вид, что все по-настоящему, тогда оно кончится, Давид сядет и улыбнется и все будет как раньше. Но самое главное, – думает он, – Инес нельзя об этом знать, Инес надо защитить, ее это сокрушит, сокрушит!
– Убери огоньки, – говорит он.
Дмитрий не шевелится.
– Как это произошло? – спрашивает он, Симон. В комнате нет воздуха, он едва слышит собственный голос.
– Его больше нет, как сам видишь, – говорит Дмитрий. – Органы этого тела не смогли больше выдерживать, бедное дитя. Но в более глубоком смысле он есть. В глубоком смысле он все еще с нами. Вот во что я верю. Убежден, ты чувствуешь то же самое.
– Не лезь рассказывать мне о моем ребенке, – шепчет он, Симон.
– Это не твой ребенок, Симон. Он принадлежал нам всем.
– Уходи. Оставь меня с ним.
– Мне нельзя, Симон. Мне надо запереть комнату. Таково правило. Но не спеши. Прощайся. Я подожду.
Он, Симон, заставляет себя смотреть на покойника: на изможденные конечности, уже понемногу синеющие, на вялые пустые ладони, на сжавшийся, ни разу не примененный половой орган, на лицо, замкнутое, словно в задумчивости. Он прикасается к щеке – неестественно холодной. Прижимает губы ко лбу. Затем, не понимая как и почему, он осознает себя на полу, на четвереньках.
Пусть все закончится, – думает он. – Пусть я проснусь, пусть это будет конец. Или пусть я никогда не проснусь.
– Не спеши, – говорит Дмитрий. – Это трудно, я знаю.
Он звонит из вестибюля больницы в «Модас Модернас». К телефону подходит Иносенсия. Голос ему, Симону, не принадлежит, нужно прилагать усилия, чтобы его услышали.
– Это Симон, – говорит он. – Скажите Инес, чтоб ехала в больницу. Скажите, чтоб ехала немедленно. Скажите, я буду ждать ее на парковке.
По его лицу, по виду его Инес мгновенно понимает, что случилось.
– Нет! – кричит она. – Нет, нет, нет! Почему ты мне не сказал?
– Тише, Инес. Крепись. Давай руку. Примем это вместе.
Дмитрий околачивается в коридоре, высматривает их.
– Мне очень жаль, – бормочет он. Инес отказывается обращать на него внимание. – Идите за мной, – говорит Дмитрий и быстро шагает вперед.
Цветные огоньки не убрали. Инес смахивает их на пол, лилии тоже; слышен хлопок – лопается лампочка. Она пытается взять мертвого ребенка на руки, голова у него перекатывается вбок.
– Я подожду снаружи, – говорит Дмитрий. – Оставлю вас спокойно горевать.
– Как это случилось? – спрашивает Инес. – Почему ты мне не позвонил?
– Они от меня это скрыли. Они скрыли это от нас обоих. Поверь мне, я позвонил сразу же, как только обнаружил.
– То есть он был один? – спрашивает Инес. Она опускает стиснутое тело на стол, сводит мертвые ноги, складывает безвольные руки. – Он был совсем один? А ты где был?