– Надеюсь, у вашего живчика нет никаких странных измышлений, – говорит Инес. – Хватит с Давида учителей со странными измышлениями. Пусть с ним обращаются, как с любым нормальным ребенком.
Доктор Рибейро смотрит на нее вопросительно.
– Давид – паренек смышленый, – говорит он. – Нам с ним пока не выдалось времени как следует поболтать, но я все равно вижу, что он исключительный. Уверен, они с сеньорой Девито поладят.
– Давид достаточно пострадал от того, что с ним обращаются как с исключительным, доктор. Нормальное обучение – вот чего мы для него просим. Если хочет быть исключением – художником, бунтарем или кем угодно в этом духе, – пусть будет им позже, когда вырастет.
Сеньора Девито – такая юная, малюсенькая и тонкокостная, что едва достигает Инес до плеча. Ее кудрявые светлые волосы дыбятся нимбом у нее над головой. Она воодушевленно принимает их у себя в кабинетике: по размерам он – не больше шкафа.
– Так вы, значит, родители Давида! Он называет себя сиротой, но вы сами знаете, какие они, дети, в этом возрасте – чего только не придумают. Вы видели доктора Рибейро, а значит, в курсе, что Давид с нами тут пробудет сколько-то. Важно, чтобы его ум оставался деятельным. Не менее важно, чтобы мальчик не отставал по учебе, особенно в естественных науках и математике. По математике отстать очень легко, а потом ни за что не наверстаешь. Вы очень нам поможете, если привезете учебники Давида.
Он, Симон, поглядывает на Инес.
– Нам нечего привезти, – говорит он. – Не буду объяснять почему – все слишком сложно. Скажу попросту вот что: Давид, пусть и не сирота, последнее время учился в приюте «Лас Манос». Люди, содержащие «Лас Манос», не очень-то доверяют книгам.
– По моему мнению, – говорит Инес, – ему надо начать учебу целиком заново, с букваря и счета, словно ум у него – чистый лист, как если б Давид был младенцем. Его нужно натаскивать с основ, чтобы время, пока он в больнице, не ушло впустую. Вот что я предлагаю как родитель.
В крошечном кабинете сеньоры Девито они всего несколько минут, но в нем уже словно бы нет воздуха. Голова у него, Симона, кружится.
– Вы не против, если я открою дверь? – спрашивает он и открывает дверь.
Золотые локоны сеньоры Девито мерцают на свету.
– Я сделаю для вашего сына все от меня зависящее, – говорит она. – Но обязана предупредить уже сейчас… – Она подается вперед над своим узким столом, на котором нет ничего, кроме игрушечной птички из бусин и проволоки, сидящей на палочке и взирающей на них блестящими черными глазками. – Я обязана вас предупредить…
– О чем вы обязаны нас предупредить? – спрашивает он.
– Я обязана вас предупредить, что в такое трудное время… – Она качает головой. – Конечно, Давиду нужен букварь и все прочее. Но в такое время ребенку нужно нечто большее, чем букварь. Ему нужна рука, на которую он может опереться.
Она ждет, смотрит на них многозначительно, ждет, пока они усвоят сказанное.
Говорит Инес:
– Сеньора, за его краткую жизнь Давиду было предложено достаточно рук для опоры, он отверг их все. А вот подобающего образования ему не предложили. Человеку, у которого нет своих детей… у вас же нет своих детей, верно?
– Нет, нету.
– Легко кому-то вроде вас говорить нам, что́ Давиду нужно, а что нет. Но я знаю его лучше, чем вы, и говорю вам, что ему надо учить уроки, как любому нормальному ребенку. Вот и все. Я свое слово сказала. – Она берет сумку, встает. – Всего хорошего.
Он догоняет Инес уже в коридоре. Вид у нее величественный. Возможно – вид человека самонадеянного, возможно – упорствующего в заблуждениях, возможно – негодующего, но тем не менее величественный: вид женщины, которая с первого же взгляда, какой он бросил на нее, показалась ему истинной матерью мальчику.
– Инес! – окликает ее он.
Она останавливается и разворачивается к нему.
– Что? – спрашивает она. – Как на этот раз ты собираешься мне перечить?
– Я не собираюсь перечить. Напротив, я хочу сказать тебе, что я за тобой, целиком за тобой. Куда поведешь, туда я и двинусь.
– Правда? Ты уверен, что не пойдешь на поводу у красотки, которую пожирал глазами?
– Я пойду за тобой, тебя буду слушаться – и больше никого. Что еще могу я добавить?
Приближаясь к детскому отделению, они слышат голос Давида, ровный, уверенный.
– Он знал, что это клетка, а не карета, но все равно позволил колдуну запереть себя, – говорит Давид. – Он знал, что, когда б ни пожелал…
Они с Инес замирают на пороге. У изножья кровати Давида, слушая его, сидит молодая женщина, упитанная, словно голубь, в сестринской форме. Вокруг нее столпились другие дети из отделения.
– Он знал, что, когда б ни пожелал, он сможет удрать, потому что еще не изобрели замо́к, способный удержать его. И тогда колдун щелкнул кнутом, и два здоровенных коня потащили карету, где в клетке сидел благородный рыцарь. Коней звали Перл и Тень. Перл был белый, Тень – черный, оба равны друг другу по силе, но Перл был конем тихим, рассеянным, он вечно думал о чем-то, а Тень – лютым и неукротимым, то есть он вечно хотел бежать своей дорогой, и потому колдуну иногда приходилось стегать его, чтоб слушался. Эй, Инес! Эй, Симон! Вы слушаете мою историю?
Молодая медсестра подскакивает и, втянув голову в плечи, виновато семенит прочь.
Дети, облаченные в больничные небесно-голубые пижамы, не обращают на Инес и Симона внимания, нетерпеливо ждут, когда Давид продолжит рассказ. Самая маленькая среди них – девочка с хвостиками, не старше лет четырех-пяти, старший – крепкий мальчик, у него уже намечаются усы.
– Они ехали и ехали, пока наконец не приехали к границе новой неведомой страны. «Тут я брошу тебя, Дон Кихот, – сказал колдун. – Дальше лежат владения Черного Принца, туда даже я страшусь проникать. Предоставлю белому коню Перлу и черному коню Тени влечь тебя в твои дальнейшие приключения». С этими словами колдун напоследок хлестнул кнутом, кони понеслись и потащили Дон Кихота в его клетке в неведомую землю.
Давид умолкает, смотрит в пространство.
– И? – подает голос маленькая девочка с хвостиками.
– Завтра я увижу дальнейшее и расскажу, что произошло с Дон Кихотом.
– Но с ним же ничего не случилось, да? – спрашивает маленькая девочка.
– Ничего плохого с Дон Кихотом не случается, потому что он хозяин собственной судьбы, – говорит Давид.
– Это хорошо, – отзывается маленькая девочка.
Глава 11
Он выводит Боливара в парк на привычную прогулку, и тут к нему подбегает ребенок – мальчонка из квартир наверху, к которому он, Симон, благоволит давно: ребенок с ума сходит по футболу, но еще слишком мал и в играх не участвует. Зовут его Артемио, но мальчишки прозвали его Эль Перрито – «щеночек».
– Сеньор, сеньор! – окликает он Симона. – Это правда, что Давид скоро умрет?
– Нет, конечно же. Ни разу не слышал подобной чепухи. Давид в больнице, потому что у него болят коленки. Как только у него с коленками станет лучше, он вернется к нам играть в футбол. Сам увидишь.
– То есть он не умрет?
– Разумеется, нет. Никто не умирает от больных коленок. Кто тебе сказал, что он скоро умрет?
– Другие ребята. Когда он вернется?
– Я тебе сказал: когда поправится.
– Можно повидать его в больнице?
– Больница очень далеко. Нужно сесть в автобус, чтобы туда добраться. Даю тебе слово: Давид скоро вернется. На следующей неделе – или через одну.
Он пытается выбросить юного Артемио из головы, но разговор этот не дает ему покоя. С чего дети взяли, что Давид смертельно болен?
Приехав в детское отделение наутро, он замирает перед дверью. Человек в белом облачении больничного санитара сидит на кровати Давида, едва ли не головой к голове с мальчиком, они вместе смотрят на что-то, лежащее на покрывале между ними. И лишь когда человек поднимает голову, он, Симон, потрясенно осознает, кто это. Это Дмитрий, человек, убивший учительницу Давида – он удавил ее, и его посадили под стражу на всю оставшуюся жизнь, но вот он вернулся, словно злой дух, преследовать ребенка – и они теперь вдвоем играют в кости!
Он, Симон, решительно шагает вперед.
– Руки прочь от этого ребенка! – кричит он.
Мирно улыбаясь и убирая кубик в карман, Дмитрий отступает. Другие дети в палате ошарашены, одна малышка принимается плакать, вбегает медсестра.
– Что здесь делает этот человек? – требует ответа он, Симон. – Вы разве не понимаете, кто это?
– Успокойтесь, – говорит медсестра. – Этот человек – санитар. Он прибирает в палатах.
– «Санитар»! Он осужденный убийца! Ему место в психиатрическом отделении! Как его допускают сюда, без охраны, к детям?
Молодая медсестра встревоженно отшатывается.
– Это правда? – шепчет она, а заплакавший ребенок ревет еще громче.
Заговаривает сам Дмитрий.
– Все до последнего слова, что говорит этот господин, – правда, сударыня, каждое слово. Но, прежде чем делать поспешные выводы, задумайтесь. Почему вы считаете, что суд в его мудрости обрек меня на заключение не в одной из многочисленных тюрем, а в этой больнице? Ответ очевиден. Он прямо у нас перед глазами. Чтобы меня можно было исправить. И исцелить. Потому что больницы – они для этого. И я исцелен. Я новый человек. Желаете доказательство? – Он лезет в карман и извлекает оттуда карточку. – Дмитрий. Таково мое имя.
Медсестра всматривается в карточку, передает ему, Симону. Город Эстрелла. Министерство здравоохранения, – читает он. – Сотрудник номер 15726М. Фотография Дмитрия, голова и плечи, чистосердечный взгляд в объектив.
– Уму непостижимо, – шепчет он. – С кем тут можно поговорить – из начальства?
– Можете поговорить с кем пожелаете, – говорит Дмитрий, – но я тот, кто есть. Как, по-вашему, человеку избавиться от беса, что сидел у него на плече много лет и нашептывал скверные советы ему на ухо? Сидя в одиночной камере день и ночь, тоскуя? Нет. Ответ – в добровольном черном труде, том, какого приличная публика чурается. Вот почему я здесь. Я мету полы. Я драю туалеты. И тем самым преображаю себя. Становлюсь новым человеком. Плачу свой долг обществу. Заслуживаю себе прощение.