Тварь сражалась со своей болью. Похоже, она не понимала, что ей нужно просто раскрыть пасть — и тогда она сможет вырвать оттуда источник своих мучений. Она прижала к морде обе передние лапы — и оторвалась от корабля. Рухнув в воду, тварь начала яростно биться головой о корпус. Но после двух-трех ударов сообразила, что таким образом с врагом не совладать.
Весь корабль содрогнулся от этих ударов. Однако в следующую минуту тварь уже повернулась на спину и закачалась на волнах. Ее задние лапы медленно дергались, но морда смотрела в небо. А вокруг головы по воде расплывались темные облака крови.
Оберн не сомневался в том, что тварь тяжело ранена. Вот только непонятно было, как можно нанести смертельную рану такому огромному существу одним ударом кинжала. Оберн ведь не целился в какую-то определенную точку — просто метнул нож в открытую пасть наугад. Возможно, ему случайно удалось перерезать крупный кровеносный сосуд, так что тварь захлебнулась собственной кровью.
Морское чудище еще шевелилось. Но видно было, это дается ему с трудом. Однако тварь сумела перевернуться на живот и, едва двигая лапами, поплыла прочь от корабля. Оберн поспешно перерезал лесу, не имея ни малейшего желания снова схватиться с тварью — даже теперь, когда она так ослабела.
Уродливый житель вод отплыл уже далеко от корабля, но не спешил погрузиться в воду, как сделала бы рыба. И направлялся он не в открытое море. Нет, тварь явно двигалась — хотя и все медленнее и медленнее, — в сторону далеких прибрежных рифов.
Оберн стоял на палубе, провожая взглядом странное существо и время от времени поглядывая на собственную руку, метнувшую кинжал.
— Хороший удар.
Снолли крепко сжал его плечо. Оберн повернулся к отцу.
— Это случайность. Я не понимаю, как маленький кинжал мог… — Он глубоко вздохнул. — Это случайность.
Отец похлопал его по спине.
— Но если тебе благоволит удача, не отказывайся от нее. Смотри-ка: эта тварь еще жива, да. Возможно, ты и не нанес ей смертельной раны, но она обратилась в бегство. И не думаю, чтобы она вернулась. За такое не жалко отдать ни абордажный кинжал, ни даже меч.
Снолли показал на ножны, которые держал в руке, и Оберн понял, что в них скрывается. Он улыбнулся и покачал головой. При других обстоятельствах он пришел бы в восторг. А теперь чувствовал только опустошенность.
— Мой меч мужчины, отец? Меч из кузницы Лаксоса? Это — настоящее сокровище. — Он снова покачал головой. — Может, мне следует по-настоящему его заслужить?
Рука отца соскользнула с его плеча и легла на рукоять оружия, висевшего на его собственном поясе.
— Воин никогда не должен оставаться безоружным. Но это хорошо, что ты не ставишь себе в заслугу достойный поступок. — Снолли вытащил из ножен свой меч, тот, который получил когда-то, стоя в кругу воинов, признавших его равным себе. — Вложи его в ножны. Его отковал Ринбелл.
— Но…
Онемев, Оберн держал в руках отцовский меч. Работа Лаксоса считалась хорошей, такой меч вручали сыну, достигшему зрелости и совершившему нечто, достойное воина, — но работа Ринбелла была лучшей из лучших. Меч Ринбелла был бесценным даром — такая честь оказывалась крайне редко.
— Бери его, вкладывай в ножны! — приказал ему отец. — Чует моя душа, тебе еще не раз придется встречаться с такими, как это чудище, так что вооружайся как следует. Одно мне сейчас попятно: эта тварь не по-настоящему морская, хотя я никогда о таких не слышал. Однако море хранит немало тайн. Но ты ведь и сам заметил: она не поплыла в открытое море, она направилась к берегу!
К Снолли и Оберну подошел капитан корабля.
— Это так, главный вождь, — сказал он, поворачиваясь в сторону высоких скал. — Посмотрите туда.
Но показывал он не на стену утесов, а на воду под ней.
На поверхности воды расплывалось огромное темное пятно. Оберн решил, что, пожалуй, почти вся кровь вытекла из чудовищной туши, уж очень ее было много. И при этом, насколько можно было различить издали, кровавая дорожка тянулась к суше.
— Между этими скалами прячутся реки, — продолжил капитан. — Одни прорезают в камне глубокие ущелья, другие низвергаются в море водопадами. Но все они бегут к морю по очень странной земле. Здесь лучше не высаживаться на берег, потому что вода таких потоков смертельна. Во многих отношениях.
— Мы сейчас плывем мимо Трясины? — спросил Снолли.
— Да. И постараемся держаться подальше от этой мерзости. — Капитан энергично кивнул. — И так будет ночь, день и еще ночь. Это — обширная земля, и она всегда была проклятьем для любого иноземца.
— Да подскажет нам нужный курс Повелитель Волн.
Оберн редко слышал, чтобы в голосе отца звучали такие ноты. И постарался припомнить все, что ему случалось слышать об этой далекой и странной земле, Зловещей Трясине.
Королева Иса посмотрела на металлический поднос, богато изукрашенный драгоценными камнями, который сквайр так осторожно поставил на стол в ее покое. На подносе стояли два блюда под крышками, не уступающие своим великолепием подносу, небольшой кубок и фляжка под стать ему, и небольшое открытое блюдо с двумя красными шариками крупных ягод, сезон которых еще не наступил, но которые вырастили для королевского стола в оранжерее. Иса кивнула, давая понять сквайру, что больше не нуждается в его услугах, и тот ушел. У королевы забурчало в животе — но она не спешила снять одну из крышек или взяться за лежавшую рядом ложку.
Ее терзал совершенно непонятный голод. Ей хотелось наброситься на еду и проглотить все в один миг — однако она сдерживала себя. У нее не было желания так же обрюзгнуть, как Борф. Однако и есть ей было необходимо, ибо несмотря на то, что ей повиновались потусторонние силы (а может быть, именно из-за этого), она чувствовала потребность основательно подкреплять свое тело. То, что случилось прошедшей ночью… Иса медленно подняла руку и посмотрела на нее. Пальцы чуть заметно дрожали, но королева справилась с неуместной слабостью. Воодушевленная видом двух Великих Колец, украшавших ее пальцы, она выпрямилась и решительно протянула руку к блюду с кашей. Это были пропитанные медом зерна овса, сдобренные несколькими видами трав. Да. Иса принялась за завтрак, приготовленный в соответствии с ее вкусами и пожеланиями.
Пусть расползаются слухи. Со слухами никому не справиться, их ничто не в силах удержать. Еще до наступления полудня все в замке, вплоть до последней судомойки, начнут шептаться о том, что произошло этой ночью. А из замка слухи поползут в столицу, а из столицы растекутся по всему Ренделу…
Иса поджала губы. А потом снова посмотрела на Кольца. По крайней мере, с этим никто не станет спорить, это признает любой и каждый: Великие Кольца сами совершают выбор, и их решение служит благу страны. Конечно, Борф по-прежнему остается королем, и лорды будут повиноваться в первую очередь именно королю, а не женщине — любой женщине. Но с этим она справится.
И с Борфом она теперь справится без труда. Остается только объединить раздираемые завистью и интригами Дома с их заносчивыми и мстительными правителями. На четырех она может твердо рассчитывать, в основном благодаря тому, что уже давно тонко намекнула им на то, что одобряет их амбиции. Еще три семьи скорее всего никогда ее не признают, так что их лучше просто устранить. Устранить. Королева энергично жевала, не замечая вкуса еды — она слишком углубилась в свои планы, забыв об окружающем.
Борф тоже завтракал — а его мысли были поглощены видением, явившимся ему прошлой ночью. Король почти ничего не ел, зато жадно пил вино.
Алдита. Она снова пришла к нему — и на этот раз побыла с ним немного дольше.
Как и раньше, он сначала увидел лист Ясеня, а потом лист принял облик его любимой. Она подошла к нему, улыбнулась и поцеловала.
— Борф, — тихо сказала она. — Любимый.
Она светилась в темноте.
— Останься со мной. Все меня предали.
— Я побуду здесь столько, сколько смогу. Но знай, я всегда с тобой, даже если ты меня не видишь.
— Ты придешь еще?
— Я буду приходить всякий раз, как мне позволят.
— Жена меня презирает, а сын ждет не дождется моей смерти. А я… больше всего я хочу быть с тобой.
— И будешь — когда настанет срок. Наберись терпения.
— Но ты ушла! Мне сообщили о твоей смерти.
— Да. Это правда. И все же я здесь, с тобой.
— Ты предупредишь меня, если мне будет грозить опасность?
— Опасность есть всегда.
— Да, но где? Я прикован к постели, и мне никто ничего не рассказывает.
— Ты ничего не можешь изменить, любимый мой. Тебе осталось только ждать.
— Ждать чего? — Борф с трудом приподнялся на локте. — В чем смысл всего этого?
— Ты поймешь, когда придет время.
— Мои Кольца исчезли.
— Знаю. Это их обычай. Твое время ушло, мои любимый.
— Как мне все это надоело! Королева. Флориан. Люди, которые набиваются в мою спальню и ждут, когда я наконец испущу последний вздох. Мне нужна только ты.
— Я уже пообещала тебе, любимый: мы будем вместе… когда придет срок.
— Но когда?
— Тебе осталось сделать еще одно дело, но время для этого еще не наступило. А потом ты присоединишься ко мне, и мы уйдем в Вечность рука об руку.
— А что я должен сделать?
— Узнаешь.
— А когда ты снова ко мне придешь?
Но она лишь едва слышно, как вздох, повторила: «Узнаешь». А потом еще раз поцеловала его и растаяла в темноте.
Борф заставил себя сосредоточиться на еде. Если он должен еще что-то сделать, ему понадобятся силы, чтобы дожить до этого момента. Он с отвращением посмотрел на поднос. Хлеб, вино, слишком сильно разбавленное водой, и жидкая подслащенная каша. Трапеза для больного. Он поморщился — но начал есть.
9
Зазар двигалась по хижине быстрее обычного, но видно было, что она прекрасно знает, что делает. Их самые вместительные дорожные мешки лежали на полу открытые, и в их многочисленные карманы и петли знахарка пристраивала то, что брала с полок, из ящичков, коробок и двух шкафов, стоявших в самом темном углу лачуги. Храп Кази утих, старая карга шмыгнула носом и сползла с циновки, протирая глаза и прогоняя остатки глубокого сна, который наслала на нее Зазар.