«Я как президент сегодня не располагаю никакой информацией, – а информация у меня довольно обширная, – которая подтвердила бы, что кто-то где-то приготовил нам хунту или какую-нибудь другую диктатуру… Нет, подобной информации у меня нет».
В тот вечер оба выступления были полностью переданы по телевидению. Я смотрел их затаив дыхание. Где тот Шекспир, кому по силам оказалось бы постичь загнанную вглубь эмоциональную силу такого поединка двух государственных мужей! Пять с половиной лет назад они вместе взялись за трудное дело. Шеварднадзе добился великолепного успеха в решении внешнеполитических задач перестройки, а Горбачев ныне явно перешел к отступлению на внутреннем фронте. Мне казалось, что я довольно хорошо знаю Шеварднадзе, чтобы понимать: он не трус, не отступник. Да, он явно чувствителен к критике, но, будь надежда на победу, он продолжал бы сражаться. Шеварднадзе, должно быть, почувствовал, что Горбачев готов принести его в жертву ретроградам, копившим силу для наступательного удара.
Любопытно, что Горбачев, высказываясь по поводу отставки Шеварднадзе, подтвердил это. Он признался в намерении выдвинуть Шеварднадзе в вице-президенты. Но ведь то был новый пост с неясными обязанностями. То был бы пинок вверх – при том условии, что съезд одобрил бы его выдвижение, а ведь даже это могло бы не обойтись без неприятной схватки.
Больше года шли пересуды, будто Шеварднадзе могут перевести на другую работу. Он идеально подошел бы на должность премьер-министра, где его чувствительность к настроениям нерусских национальностей в какой-то мере компенсировала бы слепоту Горбачева. Но раз Горбачев отдал предпочтение правительству правого толка, невозможно было представить себе, чтобы на Шеварднадзе пал выбор стать главой такого правительства.
Меня интересовало, не было ли каких других причин. Шеварднадзе явно надеялся, что его призыв к «демократам» вновь взяться за дело, пока не станет слишком поздно, сплотит их. Но была ли у него информация о планах путча? Или о планах со стороны Горбачева принять на себя диктаторские полномочия? Этого знать мне было не дано.
Хотя Шеварднадзе согласился остаться в министерстве иностранных дел «на несколько дней», пока не будет назначен его преемник, встретиться с ним сразу не удалось. В поисках дальнейших объяснений поступка Шеварднадзе я посетил Сергея Тарасенко, одного из ближайших его помощников. Тарасенко сообщил мне, что в течение года Шеварднадзе не раз всерьез подумывал об отставке. Его решению предшествовала целая серия событий, убедивших его, что советское правительство идет к расширению применения силы, в чем лично он участвовать не желал. Особенно его огорчило, что Горбачев мало чем помог ему, когда военные дали обратный ход некоторым соглашениям о контроле над вооружениями, которые он готовил, а сам Горбачев одобрял. Лукьянов интриговал в Верховном Совете с целью выставить Шеварднадзе в дурном свете, придерживая направленные на ратификацию договоры, а затем представляя их в последнюю минуту депутатам с лживыми обвинениями, будто МИД не сумел внести их вовремя. Он же назначал слушания на такое время, когда Шеварднадзе не было в стране и он не мог ответить на возникавшие вопросы. Тарасенко не верил, что Лукьянов повел бы себя так, если бы Горбачев всецело поддерживал Шеварднадзе.
Тарасенко подтвердил, что Шеварднадзе заранее ни с кем не советовался, за исключением своей жены, детей и своих помощников – Теймураза Степанова и самого Тарасенко. Все они единодушно согласились с тем, что ему следует уйти.
Я спросил Тарасенко, располагал ли Шеварднадзе особой информацией о грозящем путче. О каком-либо конкретном заговоре он не знал, услышал я в ответ, но чувствовал, что есть группировки, намеревавшиеся силой удержать страну в целости и что Горбачев нынешней своей политикой играет им на руку. Горбачев, возможно, считал, что выигрывает время, но в конечном счете его оттеснили бы в сторону те, на кого он опирался. Учитывая эти обстоятельства, Шеварднадзе не мог оставаться в правительстве. Он счел, что лучше послужит стране, сплачивая демократические силы извне.
…Часто, когда обществу приходится одолевать фундаментальные трудности, демагоги прибегают к ухищрениям, заявляя, будто трудностей этих в действительности нет, а домыслы о них состряпаны злобными чужаками. Следуя этому шаблону, председатель КГБ Чебриков время от времени публично выражал недовольство тем, что Соединенные Штаты ведут тайную подрывную деятельность против Советского Союза. Между тем, после того как на смену ему пришел Владимир Крючков, подобные публичные обвинения стали редки. В конце концов, в интересах Горбачева было убедить страну, что его внешняя политика преуспевает в ликвидации трений с Соединенными Штатами.
В 1990 году кое-кто из шумливых ура-патриотов на Съезде народных депутатов, в особенности полковники Виктор Алкснис и Николай Петрушенко, принялись уверять, будто ЦРУ истратило «миллиарды» на расшатывание Восточной Европы и ее отторжение от советской орбиты, Алкснис еще и заявлял, будто располагает доказательствами тайного плана ЦРУ развалить Советский Союз. Немногие обращали на это внимание, понимая, что подобные обвинения не имеют смысла, хотя мелкие группировки сталинистов и крайних шовинистов взялись повторять их и даже утверждать, будто Горбачеву, Яковлеву и Шеварднадзе платит ЦРУ.
С горбачевским «уходом вправо» КГБ вновь обратился к широковещательным обвинениям западных секретных служб в попытках расчленить Советский Союз. В декабре Крючков выступил с двумя речами, в которых затронул тему подрывной деятельности США. Эти обвинения были возмутительно неуместны: они не только оказались лживыми, но к тому же никак не вязались с советской внешней политикой. Подобные заявления могли лишь подорвать веру в способность Горбачева придерживаться соглашений, им достигнутых.
В конце декабря я попросил о встречах с председателем КГБ Крючковым и с помощником Горбачева по внешнеполитическим вопросам Анатолием Черняевым для обсуждения этой проблемы. У меня не было никаких иллюзий, будто я сумею уговорить Крючкова прекратить лгать, однако я понимал: нельзя позволить советским сановникам пребывать в заблуждении, будто даже самое возмутительное обвинение, если оно не получает немедленного отпора, имеет основание. Более того, я знал, что, по крайней мере, Черняев способен понять, какой ущерб наносят такие разговоры американо-советским отношениям, и надеялся, что он посоветует Горбачеву призвать Крючкова к порядку.
Встреча с Крючковым состоялась сразу после Нового года, и 3 января около полудня я сидел напротив него за длинным столом заседаний в просторном кабинете председателя в новом здании КГБ на Кузнецком мосту, прямо через улицу от печально знаменитой Лубянки.
После первых мало значащих фраз я уведомил Крючкова, что мы обеспокоены некоторыми из его высказываний, почему я и решил встретиться с ним. Затем я взял текст одного из его выступлений, опубликованный в «Правде», и процитировал из него выдержки, на которых собирался заострить внимание.
Коснувшись обвинения в том, будто разведывательные службы США ведут тайную деятельность по подрыву СССР, я заявил, что, если его подчиненные утверждают такое, ему следовало бы их уволить, ибо никаких подлинных доказательств, что это так, быть не может. Подобная деятельность противоречила бы нашей нынешней политике, суть которой постараться помочь упорядоченному переходу к демократии и здоровой рыночной экономике.
Крючков вел также речь о сборе экономической информации, называя это опасным шпионажем. В большинстве стран мира, пояснил я, данные о валютных запасах и сводные сведения о полезных ископаемых, топливе и продовольствии имеются в открытом доступе и регулярно публикуются государственными и частными организациями. Если Советский Союз намерен войти полноправным партнером в систему мировой экономики, он должен научиться оглашать такого рода информацию, а не считать сбор ее враждебным актом.
Поскольку Крючков привел как пример операций ЦРУ деятельность радиостанции «Свобода», я указал, что она уже десятки лет не связана с ЦРУ, действует безо всякой секретности и открыто финансируется Конгрессом. Политика этой радиостанции воспрещает использование подстрекательских материалов, Если в радиопередачах допущены ошибки, администрация радиостанции «Свобода» готова пойти на их исправление при условии, что конкретные примеры нарушений этой политики будут доведены до ее сведения.
Высказывание Крючкова о том, будто Советский Союз становится жертвой нечистоплотных иностранных бизнесменов, не только неточно, сказал я ему, оно еще и затруднит Советскому Союзу осуществление вожделенной политики привлечения иностранных инвестиций. В любой стране известная доля сделок в бизнесе терпит неудачу и их исполнение не всегда совершенно, но для того и существуют коммерческие механизмы, чтобы справляться с этим. Просто нет оснований кивать на какой-либо провалившийся контракт как на свидетельство международного заговора против Советского Союза. Иностранные дельцы, вероятно, смогут отыскать по крайней мере такое же число контрактов, дурно исполняемых со стороны советских предприятий, однако никто не выдвигает абсурдных обвинений, будто это является намеренными действия ми по подрыву западных правительств.
Что же касается заявления Крючкова, будто Соединенные Штаты наладили тайные связи с организациями рабочих, то я указал, что связи, у нас имеющиеся, совершенно открыты и пристойны. Мы не поддерживаем тайных отношений и не пытаемся манипулировать этими движениями, мы стараемся лишь – на правительственном уровне – разобраться в них, а наши профсоюзы – сотрудничать с ними.
Закончил я разбор речей Крючкова общим замечанием: попытка приписать трудности Советского Союза иностранному влиянию во всевозможных проявлениях нетолько не достигнет цели (поскольку корни этих трудностей уходят в родную почву), но и осложнит их преодоление.