рой этап заседания, проводившегося 8–9 декабря, и он наглядно свидетельствовал о растущем разочаровании в Горбачеве и о быстром укреплении организованной оппозиции.
В Демократической России насчитывалось 300–400 тысяч активных членов. Ее отделения на местах, как утверждалось, в сорока городах издавали около пятисот газет общим тиражом в полмиллиона экземпляров. (Если эти данные верны, то многие из этих газет должны были иметь совсем крошечный тираж, поскольку в среднем на издание выходило по тысяче экземпляров.) Впрочем, неофициальной общенациональной газете организации Демократической России приписывался тираж в полтора миллиона.
В ходе заседания Попов заявил, что надежды на создание «коалиции центр-левые» с Горбачевым ныне похоронены и, стало быть, от демократов требуется стать в оппозицию нынешнему правительству и наладить массовую партийную организацию. Еще в октябре Попов оптимистически смотрел на то, что сам называл коалицией «центр-левые», имея в виду союз между Горбачевым и Ельциным.
На заседании был принят ряд резолюций, призывавших к передаче власти от центрального правительства, контролировавшегося Горбачевым, правительству РСФСР и другим союзным республикам. Внутри РСФСР одобрялась скорая и радикальная реформа, в том числе передача земли частным владельцам, распределение государственной собственности между гражданами и новая конституция РСФСР, предусматривающая избираемого президента. Участники одобрили также ведение переговоров о заключении договоров между республиками и призвали создать структуру для политического сотрудничества с демократическими группами в других союзных республиках.
В дополнение Совет представителей осудил применение силы в прибалтийских государствах и предупредил о надвигающейся диктатуре самых реакционных сил, к каковым отнесли номенклатуру Коммунистической партии, элиту армии и КГБ и заправил военно-промышленного комплекса, под руководством «инициатора перестройки, действующего как диктатор».
Ссылка на Горбачева была наиболее радикальным его осуждением со стороны этой группировки, всего шесть месяцев назад считавшей его союзником.
На следующей неделе два самых видных экономиста в бывшем Горбачевском Президентском Совете открыто объявили, что расстаются с ним. Станислав Шаталин заявил, что отныне не считает себя членом Горбачевской команды. Николай Петраков, второй экономист и член Совета, безжалостно исхлестал Горбачева в открытом письме.
Такими заявлениями большинство из делавших их извещали о переходе в команду Ельцина.
19 января я записал в дневнике:
«Все эти наличные заявления, появившиеся вслед за интервью Бакатина «Комсомольской правде» в среду, доводят до крещендо острую критику Горбачева многими бывшими ближайшими его сподвижниками. Станет ли он принимать это близко к сердцу или (что скорее) попросту сочтет их доказательством личной измены и упрямо продолжит следовать курсом, какой, похоже, взял? Если только последнее окажется верным, то я должен быстро пересмотреть свои прежние выводы о том, что он удержится у власти».
На следующий день, 20 января, Москва стала свидетельницей крупнейших за все время демонстраций, их организовала Демократическая Россия. Кое-какие антигорбачевекие лозунги, положим, появлялись и на предыдущих демонстрациях, но все же эта была первой крупной в Москве демонстрацией целиком антигорбачевской. Резолюция, зачитанная толпе под громкие крики одобрения, требовала: Отставки Горбачева и Язова
• Вывода советских войск из Литвы
• Роспуска Верховного Совета СССР и Съезда народных депутатов
• Иностранную помощь только республикам, а не союзному правительству
Ельцин в демонстрации не участвовал, но многими считался героем дня и, как кто-то сказал, «последней великой надеждой России». Толпа скандировала его имя всякий раз, когда оно упоминалось. Геннадий Бурбулис зачитал Ельцинское послание, где говорилось, что диктатура, о которой Шеварднадзе и другие предупреждали, подступила вплотную. Горбачев мешает демократическим реформам и сделал опасный шаг, защищая применение силы ради самочинного Комитета национального спасения и против законно избранных представителей народа. Оппозиция, однако, должна пользоваться только мирными, парламентскими средствами. «Мы не дадим центральному правительству никакого повода обратить силу против нас», – заявил Ельцин.
23 января наше посольство получили письмо президента Буша, в котором он подробно обозначались шаги, которые придется предпринять президенту США, если сила по-прежнему будет в ходу в прибалтийских государствах. На следующее утро первым делом я обратился с просьбой о встрече с Горбачевым для вручения письма, и чуть позже утром Анатолий Черняев по телефону уведомил, что Горбачев примет меня в час дня.
Горбачев, на вид утомленный, но спокойный и улыбающийся, принял меня в том здании Кремля, где находился Совет Министров и где теперь были устроены служебные помещения президента, Я приехал один, поскольку содержание письма было деликатным и я счел, что в отсутствие коллеги, делающего по ходу записи, разговор получится более откровенным. Мы сели друг против друга за стол заседаний, а Черняев устроился слева от Горбачева в конце стола.
После того, как мы обменялись приветствиями, я объяснил, что мне поручено вручить письмо от президента Буша. Вручив Горбачеву экземпляр на английском, я построчно перевел текст на русский язык. Буш указывал, что он действовал с великой сдержанностью после волнений в Литве и других прибалтийских государствах, однако на него оказывается все больший нажим с тем, чтобы он что-то предпринял. В 1990 году он принял заверения Горбачева, что сила не будет пущена в ход, и на этой основе одобрил ряд программ в поддержку экономической реформы в Советском Союзе. Однако невозможно будет продолжать эти программы перед лицом запугивания, нажима и применения вооруженной силы в государствах Прибалтики. Если только положение там не изменится, президенту не останется ничего другого, как приостановить шаги, начало которым им уже положено. Он прибегнет к этому не как к наказанию, а потому, что реформа в таком случае лишилась бы основы. Буш призывал Горбачева остановить растущую волну насилия и вернуться к прежней политике примирения.
Когда я закончил читать текст, Горбачев спросил: «Он сказал, что уже предпринял эти шаги или еще предпримет?»
«Он сказал, что предпримет, если…», – ответил я.
Горбачев некоторое время помолчал, потом, ничего не говоря о письме, спросил: «Джек, скажите мне. Какой видится вам ситуация здесь?»
Вопрос застал меня врасплох. Была у меня надежда найти способ и поделиться кое-какими из своих сомнений по поводу его последних решений, только я не ожидал, что Горбачев сам предложит это сделать. Заготовленной речи у меня не было, как не было и указаний, не считая самого письма, но я часто размышлял о различных вещах, которые, похоже, шли не так. Возможность высказаться о них прямо была слишком искусительной, чтобы спасовать.
Говоря, я не делал никаких пометок, но сразу по возвращении со встречи бегло записал основные моменты, и теперь, когда пишу, эти записи приводят в движение мою память. Во-первых, сказал я, я испытываю огромные затруднения, пытаясь выявить разумное обоснование политических мер, принятых им за последние несколько месяцев. Я с давних пор был убежден, что он искренне стремится к фундаментальной реформе у себя в стране, о чем я постоянно уведомлял свое правительство. Между тем, в последнее время я нахожу, что у меня концы с концами не сходятся. Знаю, что он по-прежнему настаивает на продвижении перестройки вперед, и знаю, что это в его интересах и в интересах страны, но то, что происходит у меня на глазах, не отвечает этим представлениям. Факты, похоже, показывают, что его политика изменилась, но я никак не могу сообразить, что могло бы побудить его менять политику, а потому с неохотой допускаю, что это произошло. Однако я никак не могу свести его бесконечные словесные выпады против демократов и против Ельцина с провозглашенной целью перестройки.
Обратившись к Литве и ее соседям, я заметил, что военный нажим поляризовал положение, подорвал переговорную основу и создал потенциал насилия. События там тяжким бременем легли на президента Буша: на него давят Конгресс, пресса и общественность в целом. Он часто подчеркивал, заметил я, что решения следует искать в рамках Конституции, Разумеется, в общем, абстрактном виде с этим спорить никто не станет, но ему следовало бы постараться понять точку зрения людей, считающих, что, коль скоро в Союз их загнали силой, значит они его Конституцией не связаны, Даже в этом случае интересы обеих сторон удовлетворил бы закон о референдуме как событии, решающем, быть отделению или нет. Нынешний закон на самом деле отрицает право на отделение, а не осуществляет его.
Наконец, я обратил внимание, что сторонним наблюдателям вроде меня избранные в прибалтийских государствах лидеры не кажутся грозящими насилием. Они, похоже, понимают, что достичь своих целей способны лишь ненасильственными средствами, и демонстрируют замечательную выдержку. Насилие, свидетелями которого были мы, развязали советские силы, находящиеся под командой Москвы – и всецело в его власти. Я, положим, не сомневаюсь в его приверженности мирному, переговорному решению этих проблем, и все же никак не могу объяснить своему правительству, как последние действия согласуются с его целями.
Проговорив так минут пятнадцать, я облегчил душу. Горбачев, который внимательно выслушал весь мой монолог, поблагодарил меня за откровенность без какого бы то ни было признака иронии.
Что же касается моего затруднения с пониманием последних событий в Советском Союзе, то Горбачев призвал меня принять во внимание «полную серьезность» того, что происходит. «Постарайтесь помочь вашему президенту понять, – продолжил он, – что мы на грани гражданской войны. Моя главная задача как президента предотвратить ее». Временами ему придется делать такое, что могло бы показаться необъяснимым. Следует ожидать периода, когда нужно будет «петлять то туда, то сюда».