Всякому, даже элементарно знакомому с советскими правилами, было бы ясно, что при всех добрых намерениях Бессмертных никак не мог предупредить Горбачева, Вся связь между советскими официальными лицами контролировалась КГБ, а одним из главных заговорщиков был начальник КГБ. Бессмертных – следует отдать ему должное – сказал Бейкеру, что поскольку в деле замешаны упомянутые лица, он никак не сможет ничего сообщить Горбачеву, и если мы хотим предупредить Горбачева, это следует сделать мне. Такой метод действий должен был бы быть ясным с самого начала, и было величайшим безумием ставить Бессмертных в известность о секретнейшем сообщении, когда он ничего не мог предпринять. Даже будь у него надежная связь, он не спешил бы передавать неподтвержденное сообщение о своих коллегах по кабинету министров, исходящее из иностранного источника.
Если Бейкер поступил необдуманно, то президент Буш поступил опрометчиво. Позвонив по телефону Горбачеву, чтобы заверить его, что Ельцин вел себя вполне лояльно в Вашингтоне, он сказал, что сообщение о заговоре исходит от Попова. И это было произнесено по телефону, прослушиваемому КГБ! Такого я не ожидал от бывшего главы ЦРУ, который гордился своим профессионализмом и осуждал любую утечку самой пустяковой информации, но это говорит о том, насколько глубоко он был увлечен Горбачевым.
Позже Попов рассказал мне, что во время следующей встречи с Горбачевым – по иронии судьбы это произошло за официальным ужином, когда президент Буш в июле посещал Москву, – Горбачев погрозил ему пальцем и сказал: «Что это вы рассказываете сказки американцам?» А когда перечисленные Поповым люди пытались всего через три недели отобрать у Горбачева власть, фамилия Попова стояла одной из первых в списке лиц, подлежащих аресту Страшно даже подумать о том, к каким последствиям могли привести необдуманные слова президента Буша, если бы переворот удался.
Ну а Горбачев? Он терял при этом больше всех, а держался как сомнамбула, бездумно расхаживая по жизни и не обращая внимания на окружающих. Он отмахнулся от предупреждений, сделанных в декабре Шеварднадзе, и даже обиделся на него, пожертвовал таким преданным помощником, как Бакатин, проигнорировал советы Александра Яковлева и других, помогавших ему разрабатывать перестройку, и продолжал доверять вероломному Крючкову и наглому клоуну Павлову.
По словам Черняева, сообщение, которое я принес 20 июня, лишь на мгновение озаботило Горбачева, хотя он и пошутил по поводу того, какие доверчивые люди американцы, А потом вспомнил, что накануне Евгений Примаков предупреждал его не слишком доверять КГБ и своей охране. Горбачев склонен был отмахнуться от подозрений Примакова, считая их порождением бюрократической ревности, но Черняев посоветовал президенту обратить на это внимание. Он сказал, что слышал сообщения о подозрительных передвижениях военных по Москве.
Тем не менее, несмотря на жесткую речь, произнесенную 21 июня в Верховном Совете, Горбачев не предпринял никаких шагов, чтобы помешать начальнику своей охраны участвовать в перевороте.
Бессмертных вернулся в Москву 21 июня и сопровождал Горбачева на другой день, когда тот возлагал венок к могиле Неизвестного солдата. Во время краткого пребывания наедине Бессмертных упомянул о своем разговоре с Бейкером в Берлине и спросил, получил ли Горбачев от меня сообщение. Горбачев сказал, что да, и добавил, что дал хорошую встряску «этим чинушам». Затем он спросил, упоминал ли Бейкер о том, на какое время намечен переворот, и Бессмертных ответил, что никакой даты упомянуто не было, но Бейкер сказал что-то вроде того, что «это может произойти в любой день». Бессмертных считал, что Горбачев понял, о ком в сообщении шла речь, но впоследствии выяснилось, что Горбачев, похоже, имел в виду руководителей группы «Союз», которых он критиковал в своей речи перед Верховным Советом.
Двадцатого июля Борис Ельцин усилил свою борьбу против коммунистических структур, издав указ, который потенциально уничтожал компартию – в нем запрещалась организационная деятельность политических партий в государственных учреждениях на территории РСФСР. Проведение в силу этого указа наносило смертельный удар по коммунистической партии России.
Организации компартии вели активную кампанию против Ельцина, и этот указ был его отмщением. Но это была не просто личная вендетта. Подлинно демократическая многопартийная система управления не могла развиться в стране, пока какая-то одна партия продолжала пользоваться всеми благами, будучи организацией, распространенной по всей стране и косвенно поддерживаемой монополистическими государственными структурами.
Партийные чиновники яростно требовали, чтобы Горбачев издал указ, отменяющий постановление Ельцина, но он отказался. Это было еще одним доказательством того, что он намеревался порвать со сторонниками жесткой линии. Аппаратчикам пришлось удовлетвориться принятием на пленуме резолюции, осуждающей указ Ельцина, но это, конечно же, не имело законодательных последствий.
Тем временем несколько зачинателей перестройки стали создавать политическое движение вне компартии. Некоторые из них, как, например, Эдуард Шеварднадзе и Александр Яковлев, формально все еще были членами компартии. Другие, как мэр Москвы Гавриил Попов и мэр Ленинграда Анатолий Собчак, только что вышли из партии. Они создали Движение за демократические реформы, и многие видные политические деятели примкнули к нему.
Многие подозревали, что это движение было создано в качестве политической альтернативы для Горбачева, чтобы он мог возглавить его, если утратит свой пост в компартии. Его основатели хотели продемонстрировать, что можно организовать поддержку реформ за пределами компартии. Если им это удастся, их движение могло стать приютом для ориентированных на реформу коммунистов в случае раскола компартии на предстоящем съезде, что к лету 1991 года казалось неизбежным.
В конце июля я обсудил будущее Движения за демократические реформы с Гавриилом Поповым, одним из его организаторов. Он сомневался, чтобы демократы смогли в ближайшие три-пять лет встать у кормила страны. Это объяснялось отсутствием в их рядах дисциплины и разобщенностью движения, а кроме того Попов понимал, что советские органы устрашения продолжали существовать и в них по-прежнему преобладали аппаратчики-коммунисты. Наиболее неотложной задачей Попов считал ликвидацию контроля со стороны компартии в армии, в судах и средствах массовой информации. Это, конечно, было одной из целей указа Ельцина, но до тех пор, пока Горбачев не издаст аналогичный указ, это едва ли могло коснуться армии и КГБ.
Попов видел в Движении за демократические реформы возможную организацию для объединения демократических сил, но у него вызывало досаду то, что руководители движения не могли решить, превращать его в политическую партию или нет. Сам Попов считал, что оно должно стать партией, иначе его следует распустить. Тем не менее он считал, что демократы, несмотря на свою неспаянность, занимают преимущественное положение, являясь движущей силой. Больше всего его беспокоит, сказал он, не деятельность коммунистов-консерваторов, а потенциальная угроза, исходящая от таких реакционеров, как Владимир Жириновский. Если уровень жизни будет по-прежнему ухудшаться, партии, вроде партии Жириновского, могут не только придти к избирательным урнам с хорошими результатами, но получить прямую поддержку военных и милиции.
Каковы бы ни были недостатки Попова как политического лидера, он оказался первоклассным политическим аналитиком.
На протяжении мая, июня и июля представители девяти республик, подписавших декларацию в Ново – Огарево (как правило, президенты республик), работали с Горбачевым и его помощниками, шлифуя текст приемлемого для всех союзного договора. Седьмого июня в «Известиях» появилось интервью с Григорием Ревенко, которому Горбачев поручил заниматься переговорным процессом; из этого интервью явствовало, что на согласование потребуется куда больше времени, чем предполагалось в мае. Ревенко сказал, что нынешний проект будет в июне направлен в Верховные Советы республик для обсуждения и конечная стадия переговоров начнется в июле. На это, заявил Ревенко, может уйти несколько месяцев, но он надеется, что договор может быть подписан до конца года.
А тем временем республики, не дожидаясь союзного договора, предпринимали самостоятельные действия, «Известия» писали в том же номере, где было помещено интервью с Ревенко, что украинский Верховный Совет принял резолюцию, в которой республике предлагалось взять контрольная всеми фирмами и организациями на украинской территории, которые до тех пор контролировались Москвой. Никакой компенсации центру за это не предусматривалось.
Украинский парламент в своих действиях исходил из декларации о независимости, которая была принята в предшествующем году, и объяснял свои действия тем, что центральные министерства начали превращать предприятия в акционерные общества, не передав республикам собственность на них. Горбачев и центр расплачивались теперь за то, что не ликвидировали монополии и не приватизировали предприятия или не передали контроль над этим процессом республикам. А в республиках – по мере того, как ослабевала центральная власть – росли требования контроля над находящимися на их территории государственными предприятиями. Это больше, чем что-либо другое, объединило местную коммунистическую экономическую номенклатуру с прежде антагонистически настроенными к ней движениями за независимость, возглавляемыми националистами. Всего год назад эти силы на Украине противостоял и друг другу А сейчас они объединились, чтобы противостоять империалистическому центру. То, что происходило на Украине, могло произойти и во многих других республиках.
Восемнадцатого июня Ревенко объявил, что проект Союзного договора представлен Верховным Советам республик, хотя некоторые вопросы все еще вызывают споры. Сюда входили наиболее острые: система налогообложения, контроль над вооруженными силами, владение природными ресурсами и статус бывших автономных республик, в частности, Татарстана.