Вот я уже на вышке, тут же автоматчики полезли вниз, загруженные пулемётом, двумя винтовками и патронами. Глаза у них восторженно блестели в зареве начинающегося пожара, а на лицах злые торжествующие улыбки. Ампуломёты неиствовали, вываливая по казармам весь наш запас.
Вот теперь моя работа. То, что я умею делать лучше всего. Для меня это психологическая разрядка, как бы дико это ни звучало. Груз ответственности, который давит на меня с осени прошлого года, невыносим. Я прекрасно понимаю, что, сколько бы я ни готовил своих «пионеров», их всё равно будут убивать в рейдах, и прикрыть их я не смогу, как ни старайся. Ещё я понимаю, что, организовав эту безумную атаку на лагерь, собственным приказом убью кого-то из своих пацанов и всех освобождённых нами пленных из первого лагеря. Но без нас всех пленных шталага-347 перебьют и уморят голодом уже через полгода, их здесь здорово больше десяти тысяч. Вчера ещё больше тысячи пригнали. Я потому сам на вышку и полез. Мне это очень нужно. Иначе я изнутри выгорю.
Скольких я убил за сорок минут, считать мне было некогда. Я не видел ни вырвавшихся из бараков пленных, ни разорванных на куски местных надзирателей, ни выдающих оружие своих бойцов. Ничего, кроме выскакивающих из казарм чёрных – тех, кто успел одеться, и белых – тех, кто одеться не успел, фигурок, мечущихся в огне и падающих под моими пулями.
Впрочем, головы я не потерял и вовремя заметил опасность, ну не опасность. Десяток карателей укрылись сбоку от загоревшейся с другой стороны казармы, видно, вылезли в окно и начали огрызаться из автоматов по по-прежнему продолжавшим разбегаться пленным и уже с полтора десятка их убили. Я успел завалить двоих упырей, в третьего только прицелился, как прямо туда в это место попала одна из последних ампул. Это было прямо на моих глазах. Троих сразу охватило пламя, а остальные, выскочив, почти моментально пропали под целой толпой набежавших пленных.
В это время взлетела зелёная ракета, пока только одна. Первый сигнал. Я перевёл взгляд на плац. Оглядел горящие казармы, ряды бараков и мечущихся людей. Вроде норма, нигде сопротивления нет. Винтовка у меня капризная, обоймы мне «Рысь» подгонял, ими разбрасываться не следует. Я нагнулся и принялся собирать обоймы, разбросанные по полу вышки, засовывая их в пустые карманы разгрузки. Это меня и спасло – по вышке кто-то влупил очередь из автомата.
Ёперный театр! Опять зацепило. Ёрш вашу мать! Двумя пулями ещё. Обе по касательной. Одна по руке прошла, вторая по голове, но промедол в плечо вколол, а то меня повело сразу. Пришлось перевязываться. Голова кровит сильно, левая рука слушается, но тоже течёт. Мышцу распахало вдоль кости.
Перевязаться удалось – замотал прямо поверх маскхалата, но минимум полчаса потерял. Пока перевязывался, как выпал из времени. Неудобно, чёрт возьми, и голова кружится. Слышу, лезет кто-то на вышку. Приготовил «Вальтер», а это «Гном». Оказывается, вторая ракета уже прошла, а меня нет, так что собрал он меня быстро. На промедоле меня какое-то время ещё продержит, а вот дальше могут быть проблемы. Крови очень много потерял, пока голову заматывал, из руки сильно текло. Весь маскхалат и левая сторона головы в крови, даже глаз залило. Протёр, а в глазах пелена какая-то.
Спустились вниз. Двигаюсь как в воде, всё время себя контролировать приходится, чтобы по ступенькам ногами не промахнуться. Моих автоматчиков нет, разумеется. А кто бы сомневался? Как бы это они по меня не приголубили. Любить им меня не за что, это я их на смерть послал, могли и попрощаться со мной таким образом. Теперь уже не выяснишь.
У точки сбора собрались все, даже автоматчики «Рыси» здесь, мы последние, крайние то есть. Метров восемьсот до машины меня почти на руках донесли. Ну да полуторатонный «Опель Блиц», на котором группа минёров каталась, никуда же не делся. Минёры его и подогнали, и охраняли его, пока мы не подошли.
Так и ушли. Набились как селёдки в бочку и ушли. Двенадцать человек из пятнадцати наших, двое автоматчиков «Рыси» и семеро пленных прибилось. «Ода» и Тамир уехали в самом начале на «Хорьхе», отогнать его подальше, заминировать и возвращаться самостоятельно, а «Руль» остался с танкистами. Как до машины дошли, я не помню, отрубился по пути. Видимо, перенервничал, как институтка.
Очнулся в кустах. Хочу всё сразу. Пить и прямо противоположное действие. Раздеться и шубу накинуть, потому что холодно и какой-то дундук мне голову и руку зачем-то замотал, и лежать неудобно. Затекло всё. Щас встану, всем задницу прочищу. Ёршиком. Голова ещё тяжёлая, как будто тот же дундук на меня три немецкие каски напялил. Рядом лежит кто-то. Попробовал привстать, опёрся на левую руку, боль, и отрубился опять.
Второй раз очнулся ещё, как мне сказал «Погранец», через пару часов, это он рядом лежит. Противоположное питью действие мне уже не нужно – лежу в остывающей луже, а напоил меня тот же «Погранец», только кисти рук у него обмотаны почему-то. Мне по-прежнему холодно. Шубы у меня всё равно нет, как и другого маскхалата, и памперсов.
Чудаку этому, который в собственной луже лежит, тридцать с хвостиком лет, а ссытся он по-прежнему как младенец. Вот как «Погранцу» лежать рядом с этим зассанцем? Впрочем, а куда ему деваться? Он даже отползти никуда не может. Потому что этот долбодон обожжен горючей жидкостью от ампуломёта! Я когда это услышал, даже выругаться нормально не смог. Лично я к такому готов не был. Я ж его с ребятами поставил ампуломёты таскать. Эта железяка пятнадцать килограммов весит. Мы две установки с собой взяли и все боеприпасы, что к ним были. Я же специально «Погранца» туда поставил, чтобы он никуда не влез.
То, что сделал «Погранец», не поддаётся описанию и осмыслению. Более того, это полностью противоречит здравому смыслу. Договорившись с расчётами ампуломётов, чтобы они не долбили в определённый угол плаца, он забрал у них два шара с горючей жидкостью и с тремя своими бойцами ломанулся к дому коменданта, стоящему недалеко от казарм.
Не глядя на стрельбу, а ведь мы с «Рысью» стреляли во всё, что шевелится. Несмотря на мечущихся пленных и охранников и не обращая внимания ни на что, кроме своей цели. И ведь пробился гадёныш! Как его пленные не прибили? Вот везунчик! Прихватив коменданта за бейцы, «Погранец» вырезал всех, до кого дотянулся, выгреб все документы. И ведь что придумал! Я ведь думал, что это я контуженый отморозок. Но этот. Этот! Малого петровского загиба не хватит для определения этого человека.
«Погранец» вытащил коменданта на улицу и разбил о его голову шар с горючей жидкостью, а второй шар отправил в дом. Красавец! Я честно так и сказал. Я бы до такого не додумался. Мне бы в голову такое не пришло. Я только не понял, зачем он коменданта на улицу потащил? В доме же проще. Так ему и сказал, а руку пожать ему не могу, на него несколько капель жидкости попало, и обе кисти у него замотаны, и левая нога в придачу.
У «Погранца» ещё двое ранены, кроме него. Один в правую руку, второму, уже на выходе, один из пленных палкой в голову зарядил. Хорошо, боец чуть повернуться успел, а то так с палкой в голове остаток жизни бы и проходил. Пленному потом объяснили по ходу дела, что он своего освободителя отоварил. Этот же пленный потом этого бойца на руках к машине и притащил и сейчас за нами ухаживает.
Тоже здоровый дядя. Чуть-чуть поменьше «Старшины» размерами. Бойца до грузовика он притащил на руках со всем, что на него было навешано, а навешано на всех них всегда очень много. Тридцать пять килограммов экипировки – это самый минимум, который таскает боец даже в самый простой рейд.
Зато все бойцы «Погранца», да и сам «Погранец» довольны до жути. Они же думали, я лаяться буду, подарки раздавать в виде нарядов на кухню. Какая кухня на ухо? Мы ещё до неё не добрались. Потом обязательно, как же без кухни? А лаяться я сейчас не могу, у меня голова кружится и в сон клонит. На этой лирической ноте меня вырубило опять.
Наша безумная атака удалась. «Сержу» с «Гномом» даже удалось нас всех собрать и вывезти в район недавно выбитого хутора. Только до самого хутора мы не добрались и сидим сейчас в лесу. По дорогам шарится столько возбуждённого народа, что «Серж» не рискнул дальше ехать. В район концлагеря стягиваются все кому не лень. Даже по этой второстепенной дороге в восьмидесяти километрах от концлагеря периодически проскакивают местные полицаи, а что творится там, я даже представить себе не могу. Там город рядом, там бойня сейчас. И организовал и осуществил эту бойню я, и жить мне с осознанием этого остаток жизни.
Загнав машину в перелесок, «Серж» отправил «Рысь» к нам на базу пешком, с наказом привести на хутор Клауса и группу поддержки, а то наша инвалидная команда сама передвигается с трудом. «Рысь» ушёл один, ему помощники не нужны. Уже поздним вечером мы загрузились в грузовик и ещё через несколько часов неспешно доползли до полуразваленного хутора.
Здесь нас уже встречали «Рысь», «Фея», Сара и Клаус. Хорошо, что не Санта Клаус, а то я решил бы, что меня в рай занесло, но при наличии Сары и «Феи» всё почти как в раю. Девчонки привычно, в четыре руки помыли, перевязали и переодели меня. «Рысь» сказал, что мой маскхалат годится только на помойку. Уложили обратно и красотками обложили, так что мне все завидуют.
Сегодня двенадцатое июня. Максимум через двадцать дней мне надо отправлять Виталика с Верой, а я на ноги встать не могу, а главное, лежу и думаю. Чего это я вдруг так вскинулся с этим концлагерем? Как будто я не знал о двадцати шести миллионах погибших в этой войне? О тех же пленных, которые сотнями в день умирали и умирают в шталаг-340 в Даугавпилсе? Ради чего я убил «Руля»? Во имя чего там, под Резекне, до сих пор убивают пленных, которых я, только я и никто другой выпустил, вооружил и бросил? Для чего я обрядил в форму НКВД пятьдесят человек и пустил их под нож? Они ведь даже уйти далеко не могли. Тем же танком управлял «Руль», а сами танкисты через два часа боя на двести метров от танка отойти не смогут. Да ладно, чего я сам себя уговариваю? Всё это я сделал специально, для этого и форму из блиндажа забирал. Не попались бы пленные, пришлось бы отлавливать полицаев и подставлять их.