Он шагнул к доберману и склонился над ним, приговаривая «Рупрехт – хороший мальчик», медленно вытянул руку, погладил пса по затылку, по блестящей выгнутой шее. Рупрехт не отреагировал на ласку, напротив, как-то весь сжался, испуганно заскулил и, дрожа, присел на задние лапы.
– Только не подумайте, мистер Вэнс, что вы ему не понравились! – поспешил с комментарием Энрайт. – Просто наш Рупрехт – трусишка, каких мало. Всех незнакомых людей боится. А как он себя вел, когда только попал к нам! Вообразите – забился под диван в гостиной и двое суток не выходил даже поесть. Мы с женой его насильно вытаскивали, волокли на крышу, чтобы он размялся, воздухом подышал. А он потом обратно под диван прятался. Никогда не поймешь, что у этих собак на уме. Мы люди спокойные, животных любим. Всегда держали какую-нибудь собаку, и никаких проблем. Сейчас-то, когда Рупрехт попривык, он уже не так трусит. Увереннее в себе стал наш мальчик. Без посторонних, в домашней обстановке, он просто золото. Играет, ласкается…
– Наверное, со временем он совсем освоится, – обнадежил Вэнс. – Правильное, грамотное обращение творит чудеса. Но как он хорош, ваш Рупрехт! Просто загляденье. Конечно, не Канцлер Сигер фон Сигалсбург[44], но череп имеет изумительный, ни намека на рыхлость. Шея стоит высоко, круп широкий, тело мускулистое, спина сильная, ровная, чуть покатая. И размер идеальный – фунтов семьдесят, верно? Рупрехт у вас в собачьих выставках не участвовал?
– Один раз я пытался его показать, специально отвез в Корнуолл. Но Рупрехт показываться не хотел. Лег прямо на ринге и заскулил. Ну и две собаки его обошли. Досадно, потому что по статям они нашему Рупрехту и в подметки не годились. У одного был уклон от величины углов плечевых суставов, у другого – коровий постав задних ног и слишком светлые и выпуклые глаза.
– Что ж, правила не нами писаны, – изрек Вэнс.
Мы проводили словоохотливого Энрайта до дверей и распрощались. Уже в машине Маркхэма, направляясь к центру, Вэнс произнес:
– С этим Рупрехтом что-то нечисто. Вы заметили, как странно он себя ведет? Почему столь мощный пес демонстрирует робость и даже трусость? Почему боится чужих? Доберманам это не свойственно. От природы они наделены живостью, проницательностью и бесстрашием, а также энергичностью. Доберманы считаются лучшей выставочной породой крупных собак… А этот пес лег на ринге! Определенно в прошлом с ним что-то случилось. Он подвергался унижениям и, возможно, побоям…
Маркхэм стал барабанить пальцами по окну – дескать, время доклада истекло.
– Все это очень трогательно, Вэнс. Однако какая может быть связь между робким доберманом и убийством Арчера Коу?
– Понятия не имею! – с оптимизмом ответил Вэнс. – Но, как я уже говорил, в этом деле упомянуты две собаки, и одна из них запугана и робка, а другая – избита.
– За уши притянуто, – проворчал Маркхэм.
Вэнс только вздохнул:
– Такой же характер носит связь между обстоятельствами убийств в доме Коу. – Он закурил, взглянул на часы. – Время ужинать. Карри обещал приготовить филе камбалы по рецепту парижского ресторана «Маргери». На гарнир – картофель-фри спиральками, на десерт – тепличная клубника. Как вам меню? Присоединитесь ко мне? Откупорю ваше любимое «Шато д’Икем» девяносто пятого года.
– Весьма заманчиво.
Маркхэм дал указания шоферу.
– Только сначала вам придется проставить мне двойной бренди. Причем «Наполеон». Для поднятия моего кошмарного настроения.
– Хотите забыться? И правильно. До завтрашнего утра не случится ничего такого, ради чего потребуется напрягать мозг.
Но тут Вэнс ошибся. В ночь на пятницу дело об убийстве братьев Коу обогатилось новым зловещим обстоятельством. Маркхэм поехал к нам ужинать, мы просидели до одиннадцати вечера, болтая обо всем на свете – от рисунков Георга Гросса[45] до новой теории миграции и расового статуса Гриффита Тейлора[46]. Маркхэм откланялся, пообещав завтра в десять утра заехать за нами. А ровно в половине третьего ночи зазвонил телефон. Я с трудом очнулся от глубокого сна и несколько минут не мог сообразить, откуда шум, и ответить на звонок. На другом конце провода Маркхэм требовал позвать Вэнса. Я отнес телефонный аппарат к нему в спальню. Не вставая с постели, Вэнс взял трубку. Послушал, поставил аппарат на пол, зевнул, потянулся и откинул одеяло.
– Черт побери! – воскликнул он, хватая колокольчик для вызова прислуги. – Грасси ранен! Холодным оружием!
Глава 16. Окно гостиной
(Пятница, 12 октября, 3.00)
Когда мы с Вэнсом прибыли в дом Коу, Маркхэм и сержант Хис были уже там. На крыльце с мрачным видом сидел детектив из убойного отдела. Он глянул на нас исподлобья и отвернулся – мы для него являлись источником неприятностей, вестниками беды. В тот момент я не понял, чем вызвано такое отношение.
Гэмбл, бледный, трясущийся, в шлепанцах и длинной фланелевой рубахе, впустил нас в дом и провел наверх. Достигнув второго этажа, мы прошли в переднюю часть дома, туда, где находилась комната Грасси. Шторы были опущены, горело электричество. В изножье кровати, не сводя глаз с распростертого Грасси, стояли Маркхэм с Хисом. На стуле сидел мужчина лет сорока, низенький, плешивый, деловитый, похожий на доктора Алексиса Каррела.
– Позвольте представить – доктор Лобзенц, – сказал Маркхэм. – У него кабинет неподалеку отсюда, на Семьдесят первой улице, вот Гэмбл за ним и послал.
Доктор Лобзенц поднял взгляд, чуть склонил голову и продолжил свое занятие[47].
Грасси лежал на спине, облаченный в белоснежную пижаму из натурального шелка. Он был бледен, одна рука шарила по одеялу, словно под действием гиосцина. Слева на простыне расплылось кровавое пятно дюймов двенадцать в диаметре. Кровь измарала и пижамную куртку.
Глаза Грасси были закрыты, губы шевелились – итальянец бормотал что-то бессвязное. Левый рукав был оторван, на локтевом сгибе левой руки белела тугая повязка, впрочем, уже испачканная сочащейся кровью. Врач наконец закончил дело и поднялся.
– Боюсь, пока больше ничем ему помочь нельзя, мистер Маркхэм. Я немедленно вызову «Скорую», пусть его доставят в больницу.
– Благодарю вас, доктор, – сказал Маркхэм и обратился к Вэнсу: – Грасси ранен в левую руку. Доктор Лобзенц говорит, рана неопасная.
Вэнс пристально смотрел на бледное лицо итальянца. Не поднимая глаз, он спросил:
– Какие мышцы и сосуды повреждены?
– Задета двуглавая мышца, перерезаны сухожилия в локтевой ямке. Удар пришелся на медиальную подкожную вену и вызвал обильное кровотечение. К счастью, артерия не пострадала.
– Каким оружием, по вашему мнению, был нанесен удар? – продолжал Вэнс.
Доктор Лобзенц колебался:
– Рана рваная, странной формы. Ножом такую рану нанести невозможно. Скорее был использован инструмент наподобие толстого шила.
– Например, клинок с четырехгранным лезвием?
– Да, очень может быть. Я же говорю – края раны рваные, крови столько вытекло, что и контуров толком не разглядишь. Точнее можно будет сказать после тщательной промывки раны.
– Не утруждайтесь определять форму раны, доктор. Значит, вы его в больницу забираете?
– Да, причем немедленно. Я сделал временную повязку – марлевый компресс под бинт. В домашних условиях невозможно продезинфицировать рану и уж тем более наложить швы. А без швов кровотечение не уймешь. Впрочем, к завтрашнему утру пострадавший будет в порядке.
– Вы давали ему какое-нибудь лекарство?
– Он был крайне возбужден, поэтому я дал ему тройную дозу амитал-натрия. Препарат его успокоит, так что завтра он сможет вернуться в дом. Рука, правда, будет несколько дней на перевязи. Главное – избежать инфекции.
Вэнс по-прежнему смотрел на Грасси.
– А можно ли, доктор, задать ему несколько вопросов, пока мы ждем «Скорую»?
Лобзенц склонился над своим пациентом, пощупал пульс, заглянул в зрачки:
– Задавайте. Он в состоянии отвечать. «Скорая» приедет через полчаса, не раньше.
С этими словами доктор Лобзенц вышел в коридор, где маялся дворецкий.
– Откуда у вас можно позвонить? – спросил доктор.
Едва он покинул спальню, как Грасси открыл глаза, посмотрел на нас и заерзал в постели, пытаясь принять сидячее положение. Вэнс помог ему, взбил подушки, расправил простыню.
Взгляд Грасси скользил по нашим лицам. Казалось, итальянец никак не ожидал увидеть в своей спальне всех нас.
– Слава богу, вы здесь! – выдохнул он, останавливая взгляд на Вэнсе. – Будто мало нам двойного убийства, негодяй еще и на меня покушался! Ужас! Хоть бы поскорее выбраться из этого кошмарного дома! – Грасси поежился, закрыл глаза. – Возмутительно! Произвол! Сущий произвол! Я, конечно, наслушался историй об американских беззакониях, но случившееся со мной превзошло все мои опасения.
– По крайней мере вы живы, – утешил Вэнс.
Казалось, Вэнс напрочь забыл о присутствии раненого и крайне интересуется планировкой и предметами обстановки. Он внимательно оглядел дверь, подергал ручку, затем воззрился на туфли Грасси, стоявшие под кроватью. Открыл платяной шкаф, заглянул внутрь. Приблизился к восточному окну, поднял и вновь опустил жалюзи. Снял крышку с корзины для белья, чуть ли не обнюхал содержимое. Зафиксировал в памяти расстановку мебели. Выключил и опять включил электричество.
Веки Грасси были полуопущены, но я видел – он следит за каждым движением Вэнса. Когда Вэнс щелкнул выключателем, Грасси приподнялся на локте.
– Что вы ищете? – спросил он капризным тоном. – Какое вы имеете право пользоваться моей беспомощностью? Если в этой варварской стране так принято, тогда по крайней мере объясните, что конкретно вам надо, и я скажу, где лежит эта вещь.
Под сарказмом в голосе Грасси отчетливо слышались нотки волнения.