— Но куда?
— В надёжный дом, до которого он не сможет добраться сегодня. Но завтра утром ты можешь сам отвезти его туда.
— Каким же образом?
— Я куда-нибудь пошлю Жерома часов в восемь, а предварительно велю ему подогнать к заднему крыльцу нашу магазинную повозку. Мы вынесем Виктора Леклера и усадим его в повозку. В это время наши мастерицы ещё не приходят, мы можем действовать на свободе. Ты сядешь на козлы и поедешь на улицу Дракона. Там на углу улицы Юшетт Виктор Леклер выйдет из кареты и тебе останется только вернуться обратно.
— А если меня арестуют по дороге?
— Здесь тебя хорошо знают и не сделают этого! А раз ты будешь далеко от места покушения, то кому придёт это в голову? Наконец, надо рискнуть, чтобы так или иначе выйти из положения, в которое мы попали.
— Это верно. Чёрт бы побрал этого Виктора Леклера! Кто мог подумать! Он был кроток, как барышня. Казалось, что это всё устроили террористы. Разве он из них?
— Нет! Он роялист! Он мне всё рассказал. Они хотели уничтожить Бонапарта, чтобы вернуть короля.
— Какая глупость! Стало быть, Людовику XVI не из-за чего было отрубать голову? Больше короля во Франции не будет. Нам достаточно первого консула. Как мне досадно, что я ошибся насчёт Виктора Леклера. Я считал его деловым малым... А он заговорщик... Вот и доверяй после этого людям...
— Хочешь его видеть?
— Да, конечно.
— Хорошо. Поднимемся потихоньку. Я уже перевязала его, но у него лихорадка.
— Он серьёзно ранен?
— Ему почти оторвало руку.
— Бедный малый!
Таким образом, начав бичевать злодейский поступок Виктора Леклера, Лербур, по свойственной людям переменчивости, кончил тем, что стал скорбеть о ране, которую тот получил.
Супруги поднимались в мансарду, где на матрасе лежал Виктор Леклер, бледный, как смерть, от потери крови. Увидя входившего Лербура, молодой человек хотел приподняться. Всё лицо его исказилось от страшной боли.
— Не двигайтесь. Вы должны лежать неподвижно, чтобы не разбередить рану. Вот мой муж хочет вас побранить.
— Потом, не теперь! — прервал её Лербур, растрогавшийся при виде раненого. — Когда он будет в состоянии меня слушать... А теперь нужно быть спокойным... Какое несчастье, что мы не можем лечить его здесь! Недели через две он бы совсем поправился... Но это невозможно! Ах, Леклер, Леклер! Вы пускаетесь в безумное и преступное предприятие! А я вам так верил! Теперь уж нельзя больше никому верить!
— Послушай, друг мой! — прервала его мадам Лербур.
— Да, ты права! Я увлёкся... Но он так виноват... Мы постараемся его выгородить как-нибудь... До завтра... Постарайся заснуть...
— Я останусь около него. Иди вниз один, — сказала Эмилия мужу. — Я сейчас к тебе приду...
Ещё раз рассыпавшись в дружеских уверениях, Лербур пошёл в свою комнату, а Эмилия села около раненого и, взяв его руку в свои, старалась успокоить, ободрить его, вдохнуть в него мужество. От её прикосновения, словно под таинственным влиянием её любви, возбуждение, в котором находился Сан-Режан, стало мало-помалу затихать, нервы успокоились, кровь была уже не так горяча. Раненый чувствовал общее изнеможение и задремал. Эмилия видела, как дрожали его ресницы, как закрылись его глаза. Дыхание стало медленнее, и благодетельный сон, уничтожающий все страдания, принёс ему забвение.
Проснувшись, как обыкновенно, в шесть часов утра, Лербур пошёл в мансарду, в которой он вчера видел Сан-Режана. Он застал там свою жену, которая перевязывала раненого. Молодой человек чувствовал себя много лучше и не сомневался, что у него хватит сил выдержать переезд. Он стал извиняться перед Лербуром за неприятности, которые он ему доставил.
— Эти неприятности стали бы ещё больше, если б вы оставались здесь, — сказал торговец с простотой, походившей на мужество. — Но, Леклер, вы должны дать мне честное слово в том, что, если вы благополучно выберетесь из этого дела, то уже никогда более не предпримите чего-нибудь подобного!
— Клянусь вам, — сказал роялист с печальной улыбкой. — Когда имеешь несчастье напрасно пролить столько крови, то остаётся только исчезнуть куда-нибудь или умереть. Пусть будет со мною, что угодно Провидению. Но я проклинаю самого себя и хотел бы искупить свою вину. А это могу сделать только молитвой или своей смертью.
— Ну, не падайте духом, Леклер. В вашем возрасте люди не уходят в монастырь, чтобы предаваться раскаянию и размышлениям. Люди жертвуют собою за общее благо и совершают какой-нибудь самоотверженный подвиг и таким образом снова возвращают уважение к себе. Но теперь всё дело в том, чтобы как-нибудь спастись... Вы должны пойти...
— Особенно для того, чтобы не навлечь опасность на вас, дорогой Лербур. Я был бы в отчаянии, если б моя гибель увлекла за собой и вас... Доброта, которую вы мне оказываете, переполняет моё сердце благодарностью.
— Не будем говорить больше! Мы поговорим об этом потом, если Бог приведёт увидеться. Я оставляю с вами мою жену, а сам пойду вниз, чтобы приготовить всё к вашему отъезду.
И с наивной доверчивостью добряк оставил Эмилию с молодым человеком.
От тоски, угрызений совести, слёз и бессонницы её лицо носило следы глубоких страданий. Сан-Режан сам страдал от этого, но не мог ни утешать её, ни оправдывать себя. Страдания молодой женщины были искуплением их преступного счастья.
Она помогла Сан-Режану встать и одеться. Они были одни, но им и в голову не приходило поцеловать друг друга. Казалось, что-то встало между ними и что с этого времени любовь уже не будет доставлять им радость. Сан-Режан с мрачной тоской посмотрел на Эмилию.
— Разве не лучше было бы для меня, если б я сам погиб вместе с моими жертвами? Посмотрите, какова теперь моя жизнь, если даже вы с затаённым ужасом стараетесь отдалиться от меня? Послушайте, дайте мне пистолет, я выйду на улицу, чтобы не навлечь на вас подозрений, и в ста шагах отсюда пущу себе пулю в лоб.
— Несчастный! Как можете вы быть столь жестоким и обращаться ко мне с подобной просьбой! — воскликнула Эмилия с горечью. — Я только и думаю о том, чтобы вас спасти. А вы отчаиваетесь во всём... Дайте мне по крайней мере время, чтобы оправиться от столь ужасного потрясения. Я принадлежу вам, увы! Вы знаете отлично, что я буду разделять с вами все опасности, будь что будет. Я боюсь только за своего мужа. За что заставлять рисковать этого доброго, благородного человека...
— Да, вы правы. Во что бы то ни стало мы должны выгородить его. Рискнём всем, чтобы спасти его...
И он протянул ей руку с видом примирения.
— Вот и хорошо. Вот каким я хотела бы вас видеть. Теперь пора ехать. Простимся. Быть может, мы уже больше не увидимся.
И они с жаром обнялись, как будто это был действительно их последний поцелуй. Затем Эмилия повела Сан-Режана и, спускаясь впереди него по лестнице, свела его на второй этаж. Здесь она сказала ему:
— Подожди здесь одну минуту. Я посмотрю, где мой муж.
Она быстро спустилась на полутёмный первый этаж. Через секунду она снова показалась на лестнице и сделала ему знак идти за ней. Во дворе уже стояла магазинная повозка Лербура, вся заваленная кусками материи. Сан-Режан с трудом уселся между ними.
Последний взгляд Эмилии, последнее пожатие руки Лербура, и занавеска повозки опустилась. Лербур сел на козлы и шагом выехал на улицу С.-Оноре. Прохожие уже сновали по ней во все стороны — приказчики, направлявшиеся в свои магазины, рабочие, шедшие в свои мастерские. Торговцы уже снимали ставни со своих окон. Торговка зеленью, укладывая груды капусты, картофеля и моркови, крикнула Лербуру:
— Уже в путь, гражданин Лербур? О, вы, как все труженики, встаёте спозаранку.
— Я еду в контору почтовых дилижансов, соседка. Они ведь не будут меня ждать...
— Ага, вот и жандармы, которые делают обыск!
Отряд жандармов подъезжал к церкви Св. Рока. Лербур шагом направился к Пале-Роялю, заговаривая на каждом шагу с местными обывателями. Он слышал, как обойщик Санваль сказал жандармскому офицеру:
— Это гражданин Лербур, хозяин магазина «Bonnet Bleu». Если его подозревать, то тогда нужно арестовать всех. Это лучший из всех благонамеренных людей.
Благодаря такому отзыву, Лербур избежал осмотра своей повозки. Холодный пот лился у него по спине, когда он ехал среди жандармов. Он вздохнул свободно лишь тогда, когда был уже на набережной. Там он сильно хлестнул лошадь и через несколько минут был на углу улицы Дракона. Тут он остановился, заглянул внутрь повозки и сказал:
— Леклер, мы приехали. Можете ли вы выйти?
— Я думаю, что могу. Посмотрите, не следит ли кто-нибудь за нами.
Лербур спрыгнул с козел на набережную. Ничего подозрительного не было.
— Момент благоприятный, — сказал он. — Выходите.
Занавеска, скрывавшая спереди внутренность повозки, открылась, и Сан-Режан осторожно спустился на землю. Он обернулся к Лербуру и с волнением, от которого дрожал голос, сказал:
— Прощайте! Моя жизнь принадлежит вам, благородный человек. Вы рисковали собой ради моего спасения. Поезжайте. Не оставайтесь здесь ни одной минуты более...
И он пошёл по улице. Лербур был потрясён этой разлукой. Он боялся, что из всего этого выйдет, и обвинял себя в том, что он не достаточно сделал для этого человека, которого любил, как родного сына. Твёрдость шагов Сан-Режана успокоила Лербура. Он подавил вздох и, увидев издали, что молодой человек без всяких приключений вошёл в дом N 35, сел на козлы, стегнул лошадь и по набережной, Елисейским полям и площади Революции вернулся домой, жив и невредим.
XIII
Юный Виллье с примерной быстротой и аккуратностью исполнил поручение, которое ему дал Фуше. Он взял извозчика и приказал ему ехать в больницу Милосердия. Приходилось проезжать страшный в те времена квартал Мобер, где легко могли остановить экипаж и ограбить пассажира.
Доехав благополучно до ворот этой старинной больницы, построенной ещё при Людовике XIII сзади Ботанического сада, Виллье от имени министра полиции приказал разбудить директора. Он в нескольких словах посвятил его в историю покушения, которая была здесь ещё неизвестна. Директор сейчас же позвал дежурного врача. Гражданина Виллье повели по длинным, бесконечным коридорам в палату, где лежал бледный, умирающий Браконно.