— Нет.
— Готы тоже не знают жалости к врагам, — Германарих отыскал в переднем ряду Винитара. Тот принял кубок с вином и с поклоном передал царю.
— Благодарю. — Германарих стукнул кубком по ручке кресла. — Отряды готов уже имели несколько стычек с гуннами на берегах Танаиса[77]. Готы храбрые и беспощадные воины! — Германарих отпил из кубка. — Гунны к нам не придут. Мы придем к ним. — Царь весело поглядел на присутствующих.
— Кто устоит против наших многотысячных фрамей под предводительством хёвдингов[78]?
— Хэй! Хэй! — одобрительно закричала челядь.
— Никто! — проорал Винитар.
Икмор молчал. Он видел царя гуннов Баламбера: смуглый, кривоногий человек, с двумя длинными черными косичками, над тонкогубым ртом кошачьи усики, хитрые черные глазки. Как все степняки, он редко слезал с маленькой степной лошадки, приученной к длинным переходам и лишениям. Он сказал скальду: «Передай своему повелителю Эрманариху, что у него всё ещё остается шанс присоединиться со всем царством к империи гуннов и стать младшим братом». Раскосые глаза превратились в щелки, усики вытянулись в прямую линию. «Иначе придем мы, чтобы взять то, что нам положено по праву: военную добычу, скакунов и ваших женщин». Послание Баламбера скальд поостерегся передавать буйному Германариху.
Король готов поднял руку, призывая окружение к молчанию.
— Лучше расскажи нам, Икмор, чем вооружены хунны?
— Прежде всего, гунны это всадники, пеших воинов они не содержат. Гунны ловко стреляют из длинных луков. Стрелы делают из камыша или дерева. Часто наконечники стрел отравлены. Перед нападением они выпускают во врага тучи стрел. Еще у них есть длинные тонкие копья. На древке, пониже острия, гунны привязывают пучки человеческих волос с головы убитого врага. Но самое важное оружие — бичи.
— Что?
— Бичи, — повторил Икмор. — К короткой деревянной или кожаной рукоятке гунны привязывают несколько крепких ремней из буйволиной кожи с большими узлами на концах, в которые зашивают куски свинца или камни. Я видел, как они ловко ими управляются.
— Они вооружены бичами! — Германарих рассмеялся. — С таким оружием они хотят воевать против нас?
Икмор пожал плечами.
— Может быть у них хорошие доспехи? — спросил Винитар.
— Нет. Сверху они носят широкие плащи, стянутые ремнями. Если распустить ремни плащ может покрыть не только всадника, но и его лошадь. Под плащами: короткие куртки из недубленой конской шкуры, без рукавов; широкие пояса. Руки и ноги у них ничем не закрыты, обуви гунны не знают.
— Достаточно! Не желаю о них слышать! — объявил Германарих. — Это не соперник. Бичи, конские шкуры, — он пожал плечами и приложился к кубку.
— А как они выглядят? — поинтересовались из толпы.
— Низкорослые, кривоногие, с темно-коричневой кожей. Волосы у них темные и прямые. — Икмор закрыл глаза, перед ним предстал облик Баламбера: — Низкий покатый лоб. Скулы сильно выдаются вперед. Узкие черные глаза. Вместо бороды несколько клочков жестких волос…
— Хватит нас пугать. — Прервал Германарих. — Ты потратил два года впустую. Я понял, что с этими уродцами нам не встретиться на поле боя, гунны поостерегутся готского оружия. — Он посмотрел на Винитара:
— Пусть росомоны пошлют свои сотни к Танаису. Не только готам нести тяготы соседства с гуннами. Где Тарм?
— В землях антов. Там опять неспокойно, — ответил Винитар.
Германарих допил вино, невидяще уставился в степь.
— Когда вернется, я хочу его видеть, — он погладил ножны меча. Меч привез Винитар в подарок с войны с росами и утверждал, что некогда он принадлежал риксу Бусу. — И гуннов постигнет моя кара, — весело подумал царь готов. Он рассмеялся, и кивнул Винитару.
— Налейте одноглазому мое вино. Икмор, ты до сих пор, не слышал про войну Винитара с росами? Пусть он расскажет, а ты, скальд, сочинишь дайну (песнь) о том, что готы нигде не знали и не знают поражений.
— Расскажи Винитар. — подхватили готы.
Хёвдинга вытолкнули к трону.
Винитар степенно разладил отпущенную рыжую бороду.
— Мы долго преследовали трусливых варваров. Они избегали прямого сражения и заводили нас все дальше и дальше, во владения Тапио и Миэллики[79]…
Альберих, стоявший в цепи охранников перед троном, скривил лицо и крепче сжал длинное копье. Вранье Винитара и его пустое бахвальство надоело слушать, он то знал, как все было на самом деле. Никогда не забудет Альберих тот день, как лежал на поле боя и ему в глаза, улыбаясь, заглядывал чубатый рос, что-то говорил…Он готовился к смерти, а ему оставили жизнь.
IX
— Принц выстрелил в любимого коня тем, кто не последовал его примеру, он приказал отрубить головы. — пробормотал Германарих, подавая сигнал рукой.
Альберих выбежал из храма и поднял фрамею — стальной наконечник сверкнул на солнце. В поле засуетились люди. Заголосила, раздирая легкие, женщина.
— Гей! — яростно выкрикнул кат[80].
Дважды щелкнул особый кнут, впиваясь колючками в черные крупы диких коней. Жеребцы рванули в разные стороны. Короткий вскрик женщины взметнулся в небо туда, где в вышине выписывал плавные круги орел, прикрывая серым крылом солнце. Скакуны уносили в степь разорванные половины того, что раньше было телом.
Германарих привстал с трона, облизал пересохшие губы. Глаза пока не подводили столетнего старика, он хорошо видел тянущиеся за дикими жеребцами две алых дороги, разбегающиеся в разные стороны.
Аз[81] готов удовлетворенно ухмыльнулся и опустился в кресло. Посмотрел на бледное лицо возвратившегося телохранителя.
— Все, Альберих, умерла прекрасная Карима. — Германарих ободряюще улыбнулся. — Предатели заслуживают лютой смерти, запомни. Бог не бывает строгим, бог всегда справедлив.
Альберих кивнул. В зале, под темной нишей со статуей Одина, громко расхохоталась вельва. Она рассыпала перед собой сухие гадательные косточки и кружила перед ними в медленном танце. Германарих брезгливо поморщился:
— Старуха совсем из ума выжила. Вели позвать Икмора и подать вина.
— Слушаюсь. — Альберих с облегчением покинул площадку перед троном.
Царь готов плотнее запахнулся в трабею[82], нахохлившись, уставился в степь. Казнь свершилась и люди поспешно расходились. Некоторые поднимали головы, оглядывались на дворец и быстро отворачивались, словно чувствовали на себе тяжелый, гнетущий взгляд Великого Гота.
— Сурт-Черный с юга едет с огнем, пожирающим ветви… — пела вельва, танцуя в углу.
— Заткнись, — глухо проворчал Германарих.
Старая вельва не слышала и продолжала петь:
— Солнце сверкнет в ответ на мечах богов — светлых асов и ванов!
— Проклятая старуха, — пробормотал Германарих.
Царь нахмурился, было от чего хмуриться — гунны, через Киммерийское море, Таврию и Перекоп, вышли готам в тыл. Германарих послал против них искусного и отважного вождя росомонов Тарма, но тот оказался — О, Один! — неблагодарным предателем, забывшим про верность клятвы своему повелителю. Сказывают, что Тарм стал одним из первых людей Баламбера. Пришлось срочно объявлять вайан[83] и поднимать восточные лагеря готов, стягивать с ближайших фюльков[84] воинов на защиту ставки. Грядет большая война. Гонцы разосланы по западным лагерям для сбора войска.
Великий Гот потер руки — возвращаются славные времена, — думал он. — Наконец-то настоящий противник. На готов давно никто не осмеливался нападать.
Вернулся Альберих, поставил на подлокотник трона кубок, наполнил его из гидрии[85] дорогим алым напитком. Алая струя напомнила телохранителю две короткие дороги, протянувшиеся в степи. Он посмотрел на Великого Аза. Германарих хмурился, думал о чем-то своем, не замечая телохранителя.
— Прекрасной и доброй была Карима, жена Тарма, — шепча, отступил Альберих. — Великий Гот, ты так и остался Кощеем. Росомоны лучшие союзники, которых мы имели. Теперь они все уйдут, вслед за Тармом.
Телохранитель передал служке гидрию и прислушался к пению прорицательницы.
— Солнце померкло, земля тонет в море, срываются с неба светлые звезды. Жар нестерпимый до неба доходит. — Вельва устало опустилась на корточки, сгребла в мешочек гадальные кости. Прошептала:
— Волк поражает Одина. Наступает Рагнарок. Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется жадный. — Прорицательница поднялась и направилась к трону Германариха.
— Что скажешь старуха? — царь с презрением посмотрел на гадалку.
— Правду. Ты в опасности. Готы в опасности. Наступают сумерки богов, — вынесла приговор вельва.
Германарих отпил из кубка, на подбородок упала алая капля. Потекла, оставляя красный след. Царь обтерся рукавом.
— Иди прочь.
— Наступают сумерки богов, — повторила вельва удаляясь.
Германарих допил вино.
В зал вошел Икмор. Он едва скрывал свое недовольство: вот уже год, изо дня в день он приходит в храм Германариха и поет эпиталамы[86].
Вечером, как обычно, во дворце пировали. Вино лилось рекой. Готы и приглашенные иноплеменники кричали здравницы столетнему царю, похвалялись боевыми подвигами и грядущими победами. Возливалось жертвенное вино к подножию Одина, Тора, Хеймдаля, Фрейру и другим богам-асам.
Раскрасневшийся, разгоряченный вином Германарих восторженно оглядывал зал. Сердце его наполняла гордость за своих боевых вождей, за непобедимый народ.
— Ха, кто сказал, что слава готов меркнет?! — пьяно воскликнул царь, взмахивая золотым ритоном