[87], обливая пурпурные одежды пурпурным вином.
— Мы! — раздался крик рядом с троном.
— Смерть Кощею! — К Германариху рванулись двое убийц, выхватывая из-под плащей короткие мечи.
— Стража! — взревел царь, падая в кресло, выплескивая вино в лицо палача.
— Стража! — завизжал Великий Гот, выставляя перед собой руки и колени, поджимая ноги.
— Прими смерть за сестру нашу, — прошептал один из убийц, вонзая меч в бок Германариху.
— За прекрасную Кариму! — воскликнул второй, пронзая царю ногу.
— Стража! — визгливый крик перекрыл шум в зале.
Альберих метнул копье, пронзая грудь росомона. Второй убийца успел нанести царю еще несколько колотых ран, пока его неистово рубили мечами. Мертвые тела скатились с подножия трона, но их продолжали рубить и топтать поднявшиеся из-за столов пьяные готы. Стража, опустив копья, окружила трон. Обычно, во время пиров, они стояли с внешней стороны храмовых стен. На праздники возлияний допускались ближние люди, среди которых не должно быть заговорщиков-убийц.
Альберих склонился над вжавшимся в кресло, истекающим кровью Германарихом. В серых глазах царя застыл животный страх.
— Кто? — прохрипел Германарих.
— Братья Каримы — Сар и Амий, — ответил Альберих.
— Казнить.
— Они мертвы.
— Приведите скальда и вельву, — прошептал царь, закрывая глаза. Руки впились во влажный живот, нащупали пояс и кинжал.
— Напасть на меня! — Гнев застлал сознание. — Убейте их, — прохрипел царь.
— Они мертвы, — повторил Альберих громче.
— Вывесить на крепостной стене.
Телохранителя отстранила в сторону, появившаяся предсказательница, за которой ходила слава хорошей целительницы.
— Открой глаза, Германарих.
Царь медленно раскрыл мутные, испуганные глаза. В туманной дымке увидел над собой плавающее морщинистое лицо вельвы. Старуха улыбнулась беззубым ртом.
— Ты будешь жить, Германарих. Закрой глаза.
Целительница повернулась к Альбериху и явившемуся Икмору, скальд знал толк в травах и травяных настоях.
— Освободите зал от посторонних. Икмор, мне нужна теплая вода.
— Я принесу, — вызвался телохранитель.
— Очистить зал! — отдал приказ Икмор.
Стража кинулась на протрезвевших готов, пораженных покушением на царя.
— Все прочь! Прочь!!!
Икмор взял Германариха на руки. Царь раскрыл глаза. Круглая зала, статуи богов, длинные пиршественные столы, пламя факелов, кружились перед очами Германариха в багровых туманных всполохах. Предметы то приближались, то отступали, затягиваясь кровавой дымкой.
— Я буду жить. Я буду жить, — шептал царь.
Сплетатель песен осторожно опустил Германариха на расчищенный стол. Альберих принес бадью с тепловой водой. Вельва склонилась над раненым и принялась бережно освобождать от одежды.
— Я буду жить. Я буду жить вечно.
— Сейчас увидим, — пробормотала старуха.
Германарих стиснул зубы, когда с него срезали трабею, снимали лоскутья ткани. В зал ворвался холодный степной ветер, принес запах чабреца и полыни.
— Трон поставьте к морю, — пробормотал Германарих, теряя сознание.
— Ну что? — спросил Икмор у вельвы, смывшей кровь с тела Германариха и рассматривающую раны.
— Он будет жить. Раны глубоки, но не опасны, — ответила прорицательница.
Икмор покосился на два изуродованных трупа, которые проносили мимо стражники, выполняя приказ царя — вывесить тела убийц на крепостной стене.
— Росомоны оставляют нас.
Вельва насмешливо посмотрела на скальда.
— Не только росомоны оставляют нас. Не много ли времени ты провел среди гуннов?
— Я гот. И завтра уезжаю в Восточную Киммерию, сражаться с гуннами, — запальчиво ответил скальд.
— Я вижу, — ответила вельва.
Гунны не встречали практически никакого сопротивления. Произошло несколько незначительных стычек с готами на бывшей территории Боспорского царства — готы отступили.
Вскоре часть готов, не видя иного выхода, покорились Баламберу. Винитар с небольшим войском, сумел пробиться к венедам и объявить себя новым царем готов. Но это было не надолго. Большая часть готов спешно переправлялась за Данувий, прося защиты у Рима…
На историческую арену выходил новый народ, неизвестный цивилизованному миру, но который скоро заставит содрогнуться этот мир от ужаса грядущих кровавых битв и разорений. Римская империя переживала закатный век. Скоро родится Бич Божий…
X
— Бросили! Предали! Своего царя… — Последние слова старик прохрипел, неистово круша хрустящую под ногами глину. Ниша, в которой стояла статуя проводника и пастыря Одина, была пуста.
Старик сухо закашлялся. Эхо загуляло по залу. Налетевший ветер принес запах моря, раздул в камине угли, разметал по залу желтые листья. Тяжело волоча ноги, плотнее запахиваясь в старый, грязный плащ, от сырости и холода царившего в зале, старик направился к тяжелому золотому креслу, придвинутому к камину.
Германарих тяжело сел, немигающе уставился на рыжее пламя.
— Всеми покинут. Одни спасают жизнь среди гуннов, другие, прозвавшись вестготами, ушли за Данувий, просить службы у Рима. Какой позор! Нет империи готов. Скоро и имя нашего племени исчезнет. Нет народа, нет и Германариха, — старик рассмеялся. — О, Один, одноглазый слепец.
В углу зала, смех подхватили непонятным карканьем. В багровом отсвете камина показалась согбенная, карикатурная фигурка вельвы.
— Я тебя не покинула, — прокаркала вельва.
— А, прорицательница, — протянул Германарих. — Пошла прочь!
— Сам виноват, что тебя все оставили. Всех разогнал.
— Стража! Анхельм! — закричал Германарих. — Гоните её прочь!
— Никого нет, кроме нас с тобой.
— А ты, почему осталась? — Не дожидаясь ответа, Германарих закричал:
— Фридигерн! Изменник, неужели ты думаешь, что у Валента[88] снискаешь новую славу Амалам? Я прикажу разорвать тебя на части дикими конями!
— Нет его, — вельва присела, ссутулившись подле камина, положила на угли несколько поленьев. Рассыпала гадальные кости.
— Что видишь?
— Вижу, что на тебе слава готов не закончится, — ответила гадалка.
— Ложь!
— Правда. На Одине-Одноглазом слава готов не закончилась и на Германарихе не закончится. Фридигерн выбрал правильный путь — на запад. Восточные готы, что примкнули к гуннам, растворятся среди этого племени и вместе с ним со временем и сгинут.
— Это я нашел Азгард. Наша одаль[89] здесь.
— Свитьод[90] тоже когда-то была нашей Родиной. Земля не так важна, как народ, заселивший её. — Вельва собрала косточки.
— Ты спрашивал меня, почему я осталась? Чтобы воздать тебе царские почести, после кончины.
Германарих рассмеялся, смех превратился в кашель.
— Я бессмертен, — прохрипел старик. — Меня пытались убить, но я выжил. Я не помню, сколько мне лет. Ни один смертный не прожил и не прошел столько дорог, сколько я. Знаешь, как росы прозвали меня? Кощеем Бессмертным.
— И бессмертные умирают, — пробормотала вещунья, протягивая к огню руки, больше не обращая внимание на невнятное бормотание старика.
— Кощей, — Германарих долго кашлял. Золотой обруч сорвался с головы, звякнул на каменных плитах, зазвенел кружась и покатился золотым кольцом к стене, в которой зияла пустая ниша.
Царь готов проводил его пустым взглядом. Откинул от глаз спутанную седую прядь. Взялся за рукоять меча и тяжело поднялся.
— Мой меч, самый преданный товарищ, — прохрипел Германарих. — Как я люблю оружие, если умеешь им пользоваться, оно никогда не подведет. — Старик улыбнулся, погладил рукоять.
— Кажется, когда-то ты принадлежал одному росскому азу Боосу, или Бусу, не важно. Он был одним из первых, кто не побоялся и осмелился выступить против готов с оружием в руках. — Германарих покачал головой. — С этими росами никогда не было покоя. В последнее время анты, глядя на соседей, стали неохотно выплачивать дань. Некоторые кланы отказываются, покидают насиженные места и уходят в глухомань пущи. — Германарих тяжело вытащил меч из ножен, занес над головой, грозя синему безоблачному небу.
— Жаль, не успел выйти против вас в поход и вывести под корень. Я никогда не знал жалости и не ведал пощады. Только так можно вселить во врагов страх и покорность. — Старик заковылял к золотому обручу. Замер, перед висящим на стене полированным щитом. Всмотрелся в незнакомого, изможденного старца, похожего на базарного бродягу-попрошайку.
Сильный порыв ветра влетел в зал, принес горький полынный запах вместе с дымом пожарищ. Осень выдалась сухой и знойной.
— А может, это идут гунны? Тысячная конница степняков подняла над собой серое облако пыли и ветер гонит его сюда? Впереди на белой кобылице царь Баламбер, правнук царевича Модэ.
Германарих хищно раздул ноздри, открыл рот и посмотрел на отражение в щите. Там был совсем другой, старый человек, незнакомец — лицо изрыто морщинами и шрамами, метками боевых годов. Серые волосы всклокочены, сальные пряди торчат по сторонам, давно забыли о гребне. Глаза выцвели, серый цвет растворился в бесцветии. Во взгляде не осталось былой твердости и сосредоточенности — блуждающий, неуверенный, в нем застыл страх.
— Нет, это не я. — Отражение покачало головой. Германарих хрипло рассмеялся, отворачиваясь.
— Гунны! — прохрипел старик. Один, ты оставил меня и в сердце поселил страх перед проклятыми степняками. Страх перед продолжением жизни… — Он вновь обернулся к щиту. На него смотрело бледное лицо, с трясущимися губами, затравленным взором. Германарих понял, что ни за что на свете, с таким двойником, не захочет встречаться с гуннами, видеть их ненавистные лица.
— Новые повелители вселенной, — прошептал старик. — Победители готов.
Он опустил глаза, увидел корону и склонился, чтобы поднять. Кряхтя, долго ловил обруч, наконец тяжело поднялся. Возложил венец на голову и посмотрел в щит, надеясь увидеть другого человека. Бледные губы ухмыльнулись, бесцветные глаза застыли, смотрели твердо: отражение — царь.