«Если аристократия рискует выродиться из-за отсутствия потомков, то плебс постарается её заменить», — подумал Аврелий, всей душой презиравший законы Августа, которые тот издал, чтобы увеличить рождаемость в среде аристократов.
Вскоре сенатор оказался в сердце квартала, пользующегося в Риме самой дурной славой.
Даже ему, человеку, который родился и вырос в этом городе, нелегко было найти в Субуре нужный дом: огромные инсулы не имели ни названия, ни какого-либо номера. Патриций, однако, шёл с надеждой, что указания Кастора хотя бы отчасти оправдают золотые монеты, которые он заплатил ему.
Хитрый грек после бесчисленных возлияний в тавернах и долгого, изнурительного пребывания в кресле брадобрея сумел более или менее верно определить, где обитает сестра Коринны. Он, как никто другой, умел разговорить людей, извлекая из их памяти воспоминания, затерявшиеся в самых далёких её уголках.
Теперь, следуя его наставлениям, Аврелий всё дальше углублялся в тесные зловонные улочки с перенаселёнными домами, где ютились как законные, так и незаконные обитатели.
Ноги сенатора утопали в грязи, а брызги от ручных тележек уже испачкали его плащ. Никакая гужевая повозка или подвода не имела права появляться на улицах Рима днём[44].
И хотя оделся он скромно, его благополучный облик не ускользал от внимательного взгляда бедняков, живших в этом квартале. Тщательно выбритое лицо, причёска, крепкое здоровое тело, сильное благодаря гимнастике и массажу, — всё, безусловно, выдавало в нём господина — богатого и знатного столичного жителя.
Желая заработать, разные странные торговцы хватали его за полы плаща, пытаясь задержать, чтобы показать свой товар. В то же время целые толпы оборванных, грязных ребятишек осаждали его, выпрашивая милостыню, а проститутки, самые жалкие, из тех, что обслуживают лишь рабов и бездомных, глазели на него из открытых настежь каморок, где полуголыми ожидали клиентов.
Несколько мальчиков предлагали ему провести время со своей матерью-вдовой или сестрой-девственницей, а гомосексуалы пытались привлечь внимание своей увядшей красотой.
Аврелий с трудом продвигался в этой толпе, которая теребила его, беспокоила и в то же время восхищала: это был город в городе. Субура казалась ему мрачным логовом, где безо всякой надежды ютились бедняки.
Необычайно высокие дома — цены на земельные участки в центре Рима были немыслимыми — почти не пропускали свет в зловонные переулки, и стоило лишь поднять взгляд, как он невольно упирался в тесное сплетение деревянных балконов, опасливо нависавших над головой неосторожного прохожего.
Аргументы Клавдия об угрозе пожаров представали тут со всей очевидностью. Аврелий смотрел на тонкие ободранные стены и хилые деревянные балясины, на дома, теснящие друг друга, и открытые очаги на каждом углу.
Никакие пожарные не успеют вовремя добраться сюда, в эти переулки, заставленные лотками и тележками, чтобы погасить большой пожар. И вдруг он искренне порадовался, что проголосовал за постановление, предложенное императором.
Пройдя ещё немного, сенатор оказался в каком-то тупике и узнал таверну продавца рыбы, о которой говорил Кастор, и рядом вход в полуподвал.
— Раки, крабы, пикша, лини! — прокричал продавец при его появлении, а потом, разглядев в нём человека богатого сословия, шёпотом добавил: — Могу достать и мурен!
Не удостоив его даже взглядом, Аврелий спустился по истёртым ступеням в полуподвал.
От резкого запаха мочи, щёлока и густого пара, заполнявшего комнату, на глазах выступили слёзы.
За широким щербатым мраморным столом какая-то хмурая девушка разбирала на кучи гору белья. Крепкая женщина средних лет взяла одну из них и понесла в кладовку, откуда тянуло дымом и паром.
— Клади вещи на стол, — сердито приказала девушка, даже не взглянув на Аврелия.
Прежде чем заговорить, он рассмотрел молодую прачку. Голова повязана платком из грубой ткани, на лбу капли пота. Высокие скулы, тускло-зелёные глаза и сильно старившая её глубокая складка между бровей. Тонкие руки, торчавшие из бесформенной серой туники, если и были когда-то изящными, то теперь выглядели грубыми, красными, со сморщенной от тяжёлой работы кожей.
Молча глядя на девушку, Аврелий попытался представить очаровательную куртизанку Коринну после десяти лет такой тяжёлой работы. Он вдруг вспомнил её руки. Несмотря на тщательный уход, оливковое масло и разные кремы, на них до сих пор оставались эти легко различимые следы.
И всё же в этом искажённом горечью лице прежде времени постаревшей девушки, которая трудилась за столом, Аврелий узнал знакомые черты убитой куртизанки.
Глаза были такие же, хотя опухшие и погасшие, и так же точно она склоняла голову набок. Только губы выглядели иначе. У Коринны они были полные и чувственные, а у девушки, что стояла сейчас перед ним, тонкие и жёсткие, словно затвердевшие от злости или обиды.
Девушка подняла глаза и мельком, слово неохотно, взглянула на посетителя, но Аврелий был уверен, что от неё не ускользнул его облик обеспеченного человека.
— Ты ещё здесь? Что тебе надо? — грубо спросила она.
— Я — сенатор Аврелий Стаций и ищу некую Клелию.
Ни имя, ни титул, похоже, не произвели впечатления на бедную прачку из Субуры.
— Это я. Ну и что? — девушка с подозрением посмотрела на него.
— Я хотел бы поговорить с твоей сестрой Коринной.
Клелия сердито всплеснула руками.
— Не желаю ничего о ней знать. У нас разная жизнь, она мне больше не сестра, а обычная проститутка. Поэтому уходи и не мешай работать.
— Коринна умерла, — медленно произнёс Аврелий.
Девушка внезапно побледнела и едва не лишилась чувств, сражённая чересчур тяжёлой для неё новостью. Но длилось это лишь мгновение. Губы её, едва не сложившиеся в горестную складку, снова обрели твёрдость, и она овладела собой.
— Как умерла?
— Убита, — резко ответил Аврелий.
Клелия опустила на стол бельё, которое разбирала, и повернулась к нему спиной.
— Идём, — произнесла она и направилась вверх по узкой деревянной лестнице.
Аврелий вошёл вслед за ней в скромную чистую комнатку, где немногочисленная глиняная и деревянная утварь говорила о крайней бедности её обитательницы.
Небольшая кровать без спинки занимала почти всё пространство в стенной нише. У окна стоял ветхий деревянный стол и две грубые, шаткие скамьи. На оштукатуренной стене висело единственное украшение: медный круг со вписанной в него буквой X и над нею греческой буквой Р.
Не ожидая приглашения, Аврелий опустился на скамью. Девушка стояла перед ним, он помолчал, потом добавил:
— Её убили ударом ножа в сердце.
— Кто живёт во грехе, во грехе и умирает, — заключила Клелия с ещё более мрачным видом.
— Это всё, что ты можешь сказать о смерти твоей сестры?
— Я зову сёстрами женщин, которые работают вместе со мной, с кем делю в поте лица заработанный хлеб. Как я могу называть сестрой продажную куртизанку, живущую в роскоши и привыкшую отдаваться за деньги? Я могу только молиться за неё.
— Не хочешь узнать, почему её убили и кто это сделал?
— Господь в своём справедливом гневе поразил её. Она отвернулась от него, начав распутную жизнь. Могу только надеяться, что небеса будут милостивы к ней.
Аврелий снова взглянул на странный символ и догадался: видимо, Клелия принадлежала к новой еврейской секте, веровавшей в конец света и явление Мессии, который отделит верных от неверных.
У сенатора было много друзей среди процветающей еврейской общины, и он иногда навещал одного симпатичного купца Мордехая Бен Моше, который жил в Трастевере[45] со своими соплеменниками, и тот не раз угощал его ужином.
Однако ответить ему таким же гостеприимством Аврелий не мог, потому что неумолимые религиозные предписания, касающиеся еды, не позволяли иудею стать его гостем.
Во время этих спокойных встреч учёный купец, глубокий знаток Торы, часто рассказывал ему об истории своего народа и о договоре, который связывал его с Богом, единым и невидимым.
И хотя Аврелий нисколько не разделял его убеждений, он всегда с удовольствием слушал эти умные речи. Так он узнал, что, в отличие от ортодоксальных евреев, новые приверженцы видели своего единственного и бессмертного Господа в простом плотнике, которого арестовали и распяли как мятежника во времена правления императора Тиберия.
К сожалению, сектанты не ограничивались поисками новых последователей в еврейской общине, которая, в свою очередь, ничего не хотела знать о них, а всё время искали новых адептов среди римских граждан, особенно греческого происхождения.
Сам Аврелий сильно сомневался в существовании какого бы то ни было бога, в том числе Зевса Олимпийского и других божеств, которым приносил по праздникам необходимые жертвы, но делал это скорее из-за своей непонятной привязанности к отцам небесным, чем опасаясь возмездия.
Кроме того, он был убеждён, что даже если бессмертные и существуют, то поостерегутся вмешиваться в людские дела.
И всё же, соблюдая принцип, по которому любой человек в обширной империи был вправе почитать того бога, какой ему больше нравится, он не стал излагать Клелии своё мнение на этот счёт и постарался перевести разговор на другую, менее опасную тему.
— Выходит, вы обе родом из Тарентума, не так ли?
— Кто рассказал тебе эту сказку, сенатор? Наверное, моя сестра, желая поднять цену? Известно ведь, что греческим гетерам платят больше! — проворчала девушка, потом сердито продолжила: — Ну, послушай. Прежде всего, мою сестру зовут не Коринна, а Цецилия. Она носила достойное имя, которое наш отец, вольноотпущенник Руфо, передал ей. У неё была трудная работа, но честная. К тому же она получила Благую Весть, и как могла отвернуться от неё? Отказалась от спасения! Царство небесное уже ожидает нас, близко время, когда зёрна будут отделены от плевел…