Летняя жара несколько расслабила его. Он проводил время в своём уютном, просторном и удобном доме за приятным чтением, утоляя жажду освежающими напитками и прерываясь иногда для омовения и массажа.
В тот день он отдыхал в перистиле, любуясь удивительными цветами в своем саду: среди мраморных статуй, украшавших низкий портик. клематисы сплетались в ослепительной игре красок с дивной красоты розами, привезёнными из Парфии.
На столике возле него стояла охлаждённая цервезия[60], его любимый напиток, который из-за странного вкуса многие римляне не слишком уважали. Но молодому сенатору, напротив, бесконечно нравилась эта золотистая жидкость с горьковатым вкусом, которую производили галлы, ферментируя солод. Аврелий считал, что она утоляет жажду куда лучше вина или питейного мёда.
Сидя на мраморной скамье, он потягивал цервезию, погрузившись в размышления. Роскошнейший свиток со стихами Каллимаха лежал у него на коленях, но ему не удавалось толком сосредоточиться на чтении, потому что голова была чересчур занята трагическими событиями минувшей недели.
Убийство не слишком добродетельной вольноотпущенницы, до которого никому не было никакого дела, быстро стало устаревшей новостью: каждый день в Риме совершались куда более тяжкие преступления, и никто не удивлялся. О событии этом забыли не только власти, но и те, кто знал о нём, был знаком с жертвой и, может быть, даже любил её.
Ни у кого не нашлось особых причин долго оплакивать Коринну. Её дом на Авентинском холме выставили на продажу. Старая Гекуба исчезла, решив, скорее всего, что лучше скрыться, чтобы о ней поскорее забыли.
Семья Руфо больше не появлялась на публике, даже на играх в цирке, и жила очень скромно, к чему её вынуждали финансовые затруднения.
Лоллию Антонину видели во дворце на званом ужине, устроенном императором в честь своей прекраснейшей жены, в которую он всё более влюблялся.
Даже Помпония и Сервилий, неизменные участники светских событий, в эти дни мало бывали в обществе, целиком занятые подготовкой к переезду на свою виллу в Байах, где собирались провести лето. Аврелий пообещал, впрочем не очень уверенно, навестить их.
Теперь, удобно расположившись под лёгким навесом, он не мог сосредоточиться на стихах любимого поэта. Мысль об убийстве не давала ему покоя. Болезненный интерес, какой всегда вызывала у него противоречивая человеческая природа, почти невольно побуждал Аврелия изучать чувства и страсти, способные привести к такому, на первый взгляд, обычному насилию.
Один за другим, словно персонажи театрального представления, проходили перед его мысленным взором все участники этой драмы. Такие разные и всё же связанные какой-то невидимой нитью.
Клелия, прачка: молодая женщина, которая была бы, наверное, красивой, если бы строжайшие моральные принципы не вынудили её терпеть неблагодарную работу, портившую её тело и омрачавшую душу.
С раннего детства завидуя непосредственности и легкомыслию сестры, Клелия страдала теперь из-за того, что та увела у неё мужчину, которого она втайне обожала.
Нетрудно представить, что испытала она, когда узнала, что молодой плотник даже после того, как Цецилия стала проституткой, предпочёл её христианской девственнице, сумевшей защитить своё доброе имя ценой бесконечных лишений…
Вполне возможно, что ей захотелось изгнать из сердца любимого мужчины эту нездоровую страсть, вырвав Цецилию из его жизни.
А Энний? Этот могучий великан, который испытывал к прекрасной вольноотпущеннице такое сильное чувство, что вопреки всему надеялся спасти её.
Как бы он реагировал, если бы женщина, ради которой он нарушил непреложные законы своего Бога, объявила ему вдруг, что он был для неё лишь простым увлечением, игрушкой, какую легко отбросить после нескольких часов удовольствия?
Да, просто даже в отчаянии из-за отвергнутого чувства и оскорблённого достоинства кроткий Энний мог вонзить тот кинжал в сердце любимой.
Но кто больше всего интересовал Аврелия, так это Руфо, особенно после потрясающего откровения Лоллии. Может быть, и он, самый яростный защитник древнейших традиций, не ведающий никаких слабостей, сложил оружие перед чарами прекрасной вольноотпущенницы.
Если то, в чём призналась ему Лоллия, правда, значит, суровый сенатор неравнодушен к женским прелестям. Кроме того, если какие-то вещи недопустимы в общении с патрицианкой, то их можно позволить себе с женщиной из низшего сословия, которой само её положение велит служить господам, где и как прикажут.
И всё же Аврелий не мог допустить, что Руфо — виновник преступления. Даже если он и был любовником Коринны, у него не было никаких причин убивать её. Если бы эта связь и стала достоянием общественности, даже тогда его честь магистрата нисколько не пострадала бы.
А что, если девушка стала вдруг слишком требовательной? Если принялась шантажировать его? Нет, такое невозможно представить. Руфо легко мог просто бросить её. Он не из тех, кто позволит женщине, тем более из низкого сословия и не слишком-то порядочной, встать у него на пути.
Аврелий подумал о другой женщине — о Лоллии. Представил её вместе с Руфо. Эротические образы, нарисованные воображением, должны были бы возбудить его, но он испытал лишь невыразимую досаду и вернулся к прежним размышлениям.
Отношения Руфо и Коринны могли быть косвенными, связанными, например, с визитами к ней зятя или сына. По мнению Аврелия, Квинтилий был слишком чёрствым человеком, и не следовало думать, будто он питал хоть какое-то чувство к вольноотпущеннице, которая на самом деле легко делила его с шурином.
Разве не он настоял, чтобы Гай воспользовался его помощью и приобщился к мужским радостям? И молодой Руфо вполне мог влюбиться в Коринну.
Аврелий понял, что очень мало знает о юноше. Судя по слухам, которые до него долетали, это был избалованный, инфантильный подросток, болезненно опекаемый матерью и запуганный отцом, пресекавшим всякую его самостоятельность.
Подобный нрав юноши мог бы толкнуть его на убийство, возможно случайное, непреднамеренное, которое он совершил в минуту гнева или приступа ревности. Да, очевидно, из всех действующих лиц Гай — самый вероятный кандидат на роль убийцы.
Но прежде чем утвердиться в этом мнении, хорошо бы получше познакомиться с ним. Нужно встретиться с юношей наедине, без тягостного и пугающего присутствия отца.
Осталось только обдумать поведение Марции и Лоллии, поскольку Страбон исключался — все знали, что он пребывал на Востоке, вдали от места убийства.
О гордой Лоллии Аврелий не хотел думать. Его влечение к ней, сожаление о том, что им так и не удалось больше встретиться, и воспоминание о своём не слишком достойном бегстве жгли его.
Мысль о том, что прекрасная аристократка может быть замешана в убийстве, была невыносима, но тем не менее он должен предусмотреть и такую версию.
Эта женщина, несомненно, могла убить. Чтобы защитить себя, чтобы не лишиться своего позолоченного мира. Но даже если Коринна была любовницей её мужа, Аврелий не мог представить, чтобы гордая Лоллия ревновала его к какой-то содержанке.
Между ними пролегала пропасть, и она очень хорошо понимала это. Легче предположить, что Лоллия сама познакомила старого мужа с доступной куртизанкой, чтобы он не путался у неё под ногами.
Ясно, что брак со старым Страбоном был только способом обрести богатство, так как её состояние оказалось в когтях жадного Калигулы, и, несомненно, прекрасная аристократка предпочитала избегать с законным мужем близости, которой одаряла мужчин совсем другого круга.
Банальная месть обманутой жены тут, следовательно, отпадала.
Но что, если Коринна заняла её место в сердце и в постели не Страбона, а Руфо? Это предположение показалось Аврелию нелепым — какой мужчина предпочтёт бывшую прачку из Субуры очаровательной Лоллии?
А вот у Марции, напротив, имелось куда больше причин избавиться от соперницы. Однако Аврелий сразу же отмёл такой повод, как ревность: у Квинтилия были на совести куда более серьёзные прегрешения перед женой. Нет, если хорошо ей знакомый нож употребила Марция, то она совершила это по совсем другой причине.
Лишённая материнской любви, целиком посвятившая себя заботе о младшем брате, угнетаемая отцом-тираном, унижаемая распутным мужем, Марция легко могла решиться на убийство.
Но зачем? А что, если убийство Коринны было только способом достичь какой-то другой цели? А ведь это самое вероятное! Аврелий словно внезапно очнулся от апатии, в которой пребывал долгое время, вскочил и в волнении принялся широкими шагами ходить взад и вперёд по перистилю.
Неожиданно у него мелькнула сумасшедшая мысль: что, если Марция совершила убийство именно для того, чтобы в нём обвинили кого-то другого? Возможно, Квинтилия? Эта идея уже приходила ему в голову во время встречи. Ведь если мужа осудят, молодая женщина окажется свободной и, скорее всего, даже разбогатеет. Сумеет, хотя и не без труда, избавиться от отцовской опеки и покинуть дом, где с самого детства жила, как в тюрьме.
Тогда сможет снова выйти замуж, почему нет? А вдруг у неё уже есть какой-то мужчина… Если она умела ускользать от строгого надзора отца и мужа, то могла и влюбиться в кого-то. Невероятно, но возможно!
Марция умна и гораздо сильнее духом, чем кажется на первый взгляд: положение забитой дочери и жены вовсе не устраивало её. Только неблагоприятные обстоятельства не позволяли ей в полной мере проявить свою натуру, они же и вынуждали играть роль подчинённой, которая подходила ей не лучше тесной одежды.
Что, если после многих лет ожидания она решила порвать эти невидимые цепи, желая обрести свободу? Но почему в таком случае смолчала, почему сразу не донесла на мужа как на убийцу?
Аврелий вздрогнул. Но ведь она же сделала это! Разве эта странная встреча не была попыткой вызватьу него сомнение в невиновности Квинтилия? Необходимо поговорить с нею ещё раз. И нужно найти Гая.