— Меня завлекли в рошу у храма Эскулапия, чтобы я нашёл там его труп.
— Тебя завлекли туда… Но кто? — удивился Кастор.
— Не знаю, но готов спорить, что тот, кто придумал эту шутку, знал, что отряд преторианской гвардии определённо застанет меня возле ещё тёплого трупа Квинтилия. И только бросившись в Тибр, я избежал ареста.
— Считай — повезло! А ведь всё могло окончиться огромной бедой. Шла бы речь о какой-нибудь распутнице, а тут — римский гражданин.
— Но это ещё не всё, я уверен. Слишком много людей видело, как я бежал по мосту. Мой паланкин столкнулся с повозкой, и весь Овощной рынок знает, что я там был. Сделают выводы…
— Не скажи. Овощной рынок далеко от острова, — попробовал успокоить его Кастор.
— Кто бы ни был убийца, если он захочет приписать преступление мне, на этом не остановится. Сегодня ничего не стоит найти в Риме лжесвидетелей, надо лишь хорошо заплатить.
— А ты заплати им больше, патрон! — посоветовал грек, протирая ушибленный висок Псеки.
— Я понимаю, Кастор, что сильно рискую, и вижу только один способ избежать беды: нужно как можно быстрее найти настоящего убийцу. И не думаю, что у меня остаётся для этого достаточно времени.
Аврелий помолчал, и лицо его обрело не свойственное ему выражение глубокой задумчивости.
— У меня есть ещё кое-какие друзья. Пойди позови Сервилия и расскажи ему всё. Попроси узнать, не оповестила ли уже всех какая-нибудь добрая душа о трупе на острове. Скажи, чтобы внимательно слушал все новости, всё, что говорят люди. Убит римский гражданин, и если в этом обвинят меня, то мне останется лишь несколько дней, чтобы написать завещание, попрощаться с друзьями и достойным образом вскрыть себе вены.
— Но, мой господин, ведь должен быть суд, — возразил Кастор.
— Суд? Чтобы моих слуг пытали и заставили в мучениях признать, будто слышали, как я планировал убийство? Нет, Кастор, об этом не может быть и речи. Меня всё равно осудили бы, и в таком случае я не смог бы даже распорядиться своим состоянием, оставить его, кому захочу.
Во время всего этого разговора Псека стояла в углу. В её огромных, немного навыкате глазах теперь не было страха, а отражалось только сочувствие.
Аврелий посмотрел на неё, он не сомневался, что она не упустила ни одного слова из разговора. Он подошёл к ней и хотел приласкать, но девочка резко отстранилась.
Если бы только она доверилась ему! Но сколько времени нужно, чтобы это замученное существо обрело веру в людей? Аврелий думал поговорить с Псекой, хотел услышать от неё хоть что-нибудь, хотя бы намёк, который поможет ему.
Он подыскивал нужные слова, чтобы расшевелить её, и даже подумал, может, пригрозить, но потом понял: это бесполезно.
«После того, как она увидела кровь на моей одежде, она не произнесёт больше ни слова, даже если придётся умереть!»
И он промолчал, печально покачав головой.
XV
После короткого тревожного сна Аврелий проснулся усталый, обуреваемый тысячами мрачных мыслей. Амурчики из слоновой кости на потолке словно потешались над ним в своём олимпийском спокойствии: вот он тут, этот Аврелий, патриций, благородный, образованный, циничный Аврелий со своим неизменным чувством собственного превосходства!
Вот он, хитрый сенатор, которого подставили самым банальным, едва ли не обидным образом, вынужденный ожидать, когда обвинят в убийстве из-за того, что снова ввязался в дело, которое его никак не касалось.
На этот раз судьба сыграла с ним дурацкую штуку, вынуждая заплатить, возможно, жизнью за интерес к красивой распутнице, за сочувствие к несчастной прачке, но прежде всего за нездоровое любопытство, которое постоянно заставляло его совать нос в чужие дела.
Но может быть, рассуждал Аврелий, не за это он расплачивается, а, скорее, за свою чрезмерную самоуверенность, за убеждённость, будто пользуется особого рода благосклонностью судьбы, благодаря которой не знал обычной судьбы смертных — их страхов, разочарований и нередко поражений.
Его счастливая звезда предала его, и боги, прежде слишком великодушные, теперь сделались его противниками. Аврелий заметил, что поддался одному из тех приступов жалости к самому себе, какие терпеть не мог у других, и постарался избавиться от этого чувства.
Он стал думать о другом. Однако персонажи этой комедии — или фарса? — в котором он принимал участие, упрямо вставали перед глазами, и прежде всего прекрасное, нежное лицо Лоллии Антонины. Ему хотелось бы сейчас увидеть её в своей спальне и забыть в её объятиях о неопределённости завтрашнего дня.
Он не услышал стука в дверь: в комнату заглянул Парис и, вкрадчиво извинившись, привлёк его внимание:
— У входа два императорских посланца из министерства юстиции, господин.
«Alea iacta est! — Жребий брошен!» — подумал Аврелий и поднялся. Итак, всё кончено. Он ошибся, полагая, что времени у него больше. Опять глупо ошибся. И всё же он гордо выпрямился, расправил плечи и решительно направился в вестибюль, где его ожидали курьеры из суда.
— Публий Аврелий Стаций, ave, — бесстрастным голосом произнёс посланец. — Повестка из суда. Ты призван ответить за убийство Марка Квинтилия Джеллия, римского гражданина. Судебное заседание состоится послезавтра во Дворце. — И, вручив Аврелию небольшой свиток, сухо, по-военному попрощался.
Пока курьеры, уважительно кланяясь, пятились к выходу, Аврелий взломал печать.
«Надо же, оказывается, привратник сегодня утром не спал!» — подумал он.
Бывает, что в особенно трудную минуту человек вдруг почему-то обращает внимание на совершенно незначительные детали.
У него оставалось два дня, чтобы подготовиться к защите, либо без особого шума расстаться с жизнью. Аврелий окинул взглядом залитый солнцем розовый мрамор атриума. Этот его дом, его статуи, рабы, женщины…
Но он всегда понимал, что свобода и богатство — не единственная привилегия жизни и сама жизнь — это лишь дар судьбы или богов, если они, конечно, существуют. Теперь ему придётся распроститься со всем этим. Но он готов, минута отчаяния прошла.
Тут на пороге появился Кастор, а следом за ним Сервилий и необъятная Помпония; она рыдала, по щёкам её, размывая румяна, текли слёзы. Аврелия тронул вад этой потрясённой горем огромной женщины, и он поспешил ей навстречу.
— Ну, ну, Помпония, я ведь жив ещё! Поплачешь на моих похоронах, если они окажутся неизбежны!
Кастор и Сервилий промолчали.
— Присядем, друзья. Повестка в суд — недостаточная причина, чтобы держать вас в атриуме, — сказал Аврелий, приглашая опечаленных гостей в комнату, которая открывалась в перистиле, залитом светом. Позвав служанок, он велел им подать прохладительные напитки, чтобы гости утолили жажду, и моллюсков, чтобы разогреть их аппетит. — Вы же не думаете, будто я сдамся без боя! — с непринуждённым видом воскликнул он. Перед неминуемой катастрофой к нему, казалось, вновь вернулась вся его уверенность. — Итак, послушаем, какие у вас новости?
— Твоё кольцо, патрон. Его нашли под трупом Квинтилия, — мрачно прошептал Кастор.
— А, то, что с сардониксом! Вот, оказывается, куда оно делось. А старуха что же?
— Среди трупов, выловленных сегодня утром в Тибре, есть один, который невозможно распознать, он слишком долго пролежал в воде, и это может быть она.
— Великолепно! Мегера мертва, а драгоценность, которая должна была приблизить ночь любви, используется как доказательство моей вины!
— Дело не только в этом… Многие узнали тебя вчера вечером. Твоих нубийцев ни с кем не спутаешь. Не мог, что ли, обойтись белыми носильщиками, как делают все? А ещё свидетельствовали возничий, старьёвщик, который слышал, как глашатай выкрикивал твоё имя, две или три служанки, какой-то отставной военный, старый нищий у храма…
— Да, да, я понял! Вычислить меня не составляло проблемы.
Помпония опять разрыдалась.
— Послушайте, друзья, — Аврелий говорил совершенно спокойно, — я не намерен соглашаться на судебный процесс. Ни при каких условиях. Я не явлюсь послезавтра в суд и уклонюсь от ареста, как избегали его многие сенаторы, когда их несправедливо обвиняли во времена Сеяна и Калигулы.
Матрона рыдала так громко, что почти заглушала голос Аврелия, и он дружелюбно упрекнул её:
— Как же я могу что-то решать, Помпония, если ты уже принялась оплакивать меня?
Тучная женщина шмыгнула носом, утёрла глаза разноцветным плащом, оставив на дорогой ткани пятна от румян.
— Прежде чем покинуть сцену, созову большой званый ужин. Помните, что мне предсказал провидец у вас дома?
— Что ты задумал? — испугался Сервилий.
— Ты правильно понял: я устрою большой званый пир в честь богов Аида, которые вскоре встретят меня. Никто из тех, кого позову, не сможет отказаться от приглашения. Пиши, Кастор!
Грек подошёл к господину, который с новой энергией стал мерить шагами комнату и диктовать:
— Публий Аврелий Стаций, римский сенатор, обвинённый в убийстве Квинтилия Джеллия и не желающий пятнать честь своего имени судебным процессом, решил доказать свою невиновность, лишив себя жизни в присутствии своих друзей, и просит получателей этого письма не отказать ему в радости видеть их и принять приглашение на последний праздничный ужин.
Сервилий в изумлении посмотрел на друга.
Кастор поднялся, решительно протестуя:
— Не проси меня, патрон, чтобы я вскрыл тебе вены!
— Именно тебя и попрошу, мой слуга и мой друг. Но будем надеяться, что это не понадобится!
Помпония опять залилась слезами.
— Отправь это послание Руфо и его детям, — приказал Аврелий греку и, немного подумав, добавил: — И ещё Лоллии Антонине.
— Не спеши, Аврелий! — посоветовала Помпония. — Пожалуйста…
— Мне не остаётся ничего другого: у меня всего два дня.
— Тогда беги! Мы спрячем тебя в наших имениях, сумеем найти тебе укрытие. Подождёшь там, пока не раскроются преступления! — предложил Сервилий.