Аврелий приласкал курчавую головку, слишком крупную для худенькой фигурки.
— Конечно, как же я обойдусь без тебя! — улыбнулся он, передавая малышку заботам счастливой Помпонии.
Солнце стояло уже высоко, когда Аврелий, распростившись с друзьями, уединился в своей комнате. Хотя и уставший от множества волнений, он испытывал такой ребяческий восторг, что не в силах был его сдерживать.
Упав на постель, он рассмеялся, и радость при мысли, что он жив, охватила его, но огромная усталость взяла своё, и он тут же провалился в глубокий сон.
Уже почти ночью он вышел из своей комнаты и выглянул в портик небольшого перистиля. Он спал долго, без сновидений. Теперь стоял под мраморной аркой, что вела в большой сад, и смотрел в надвигающуюся темноту.
И вдруг обнаружил рядом Кастора, который хитро улыбался, глядя на него.
— К тебе гость, патрон.
— В такое время? Скажи, что я сплю, — строго приказал он.
— Жаль бедную Лоллию Антонину! Придётся ей возвращаться в такой темноте! — удаляясь, проворчал Кастор, постаравшись, однако, чтобы хозяин его услышал.
— Лоллия? Тут? Проводи её скорее сюда! — воскликнул Аврелий, внезапно оживившись.
— Уже сделано, — смиренно сообщил слуга, указывая на стройную недвижную фигуру у входа в большой перистиль.
Аврелий подошёл к ней.
— Ave, Лоллия!
Она не ответила. Патриций сорвал с клумбы экзотический цветок и вставил в её причёску.
— Это был великий человек, — прошептала Лоллия, и Аврелию не понадобилось спрашивать, о ком она говорит.
— Это был римлянин, — просто ответил он, глядя на стоявшую перед ним женщину, более похожую на богиню Луны, нежели на простую смертную.
Смерть старого возлюбленного, видимо, глубоко потрясла её. Аврелий пожалел, что так грубо обратился к ней накануне вечером. Вспомнив презрительный тон, с каким намекнул на её отношения с Руфо, он устыдился, что обидел её.
Он сделал это по необходимости, но понимал, что за его здравыми рассуждениями стояла мучительная и безрассудная мужская ревность, которая не позволяет представить желанную женщину в объятиях другого человека.
Так или иначе, он не мог обижаться на Лоллию. Наверное, это судьба так решила, что он и это великолепное создание не могут встретиться даже ночью.
«Она, как и я, из такого же теста! — думал Аврелий, выдержав холодный и ироничный взгляд гостьи. — Мы с ней вместе! Что из этого может получиться?»
Неожиданно Лоллия Антонина улыбнулась, взглянув на него с достоинством и в то же время с вызовом, а потом молча повернулась и направилась прочь.
Аврелий замер, глядя ей вслед — она шла по саду с высоко поднятой головой, держась прямо и гордо, словно статуя Праксителя[71].
Ещё несколько шагов, и она исчезнет за оградой.
— О, Зевс Вседержитель! Не могу же я быть таким идиотом! — молодой человек словно очнулся, в два прыжка догнал Лоллию и преградил ей дорогу. Его сильные руки крепко стиснули её запястья. Властно и в то же время с мольбой он произнёс:
— Ты нужна мне!
Обнял её за плечи и, не ожидая ответа, повёл к себе в комнату.
~
Ученица философа
— Эта годится, патрон? — спросил Кастор, подавая Публию Аврелию Стацию чёрную тогу, расшитую серебром.
— Нет, лучше что-нибудь не такое блестящее, — ответил сенатор.
— Надеюсь, что найду, мой господин, хотя мы путешествуем с довольно скромным багажом, — ответил секретарь, копаясь в сундуке, и вскоре извлёк тунику терракотового цвета.
— Сегодня ты мне больше не нужен, — сказал патриций. — Хочешь заняться чтением, так здесь в библиотеке есть собрание папирусов знаменитого философа Филодема Гадарского[72].
— Тебе, конечно, не приходится жаловаться на гостеприимство. Вилла поистине роскошная! — заметил вольноотпущенник.
— Владелец кое-чем обязан мне, вот я и приехал сюда, чтобы познакомиться с последними эпикурейцами Геркуланума. Из этого круга, к сожалению, остались лишь немногие. В их числе Кризофор, к которому и собираюсь отправиться.
— А я тем временем займусь числами… — весьма неопределённо сообщил секретарь.
— Ты оказался в нужном месте, Кастор. В греческом разделе библиотеки найдёшь трактат о геометрии Деметрия Лаконского, — подсказал Аврелий, направляясь к колоннаде у входа.
Кастор подождал, пока господин исчез из виду, и тоже вышел, окинув взглядом панораму виноградников, начинавшихся у роскошного бельведера виллы и взбиравшихся вверх по горе к самой вершине.
Везувий, хоть и спящий сейчас, всё же, что ни говори, вулкан, думал он, и только сумасшедшие римляне способны поселиться у самого его подножия.
К счастью, они с Аврелием недолго пробудут здесь. Довольно скоро господин пресытится солнцем, морем и чистым воздухом, соскучится по шумному городу, с которым не в силах расстаться, не говоря уже о том, как устанет от этих философов, известных своим здравомыслием, слишком практичным для сенатора Публия Аврелия Стация, насколько он его знает…
Успокоившись, Кастор направился по дороге вдоль берега в таверну у храма Венеры, где очень рассчитывал поставить на три шестёрки.
Придя в центр Геркуланума, Аврелий свернул в переулок, такой узкий, что балконы по обеим его сторонам едва ли не соприкасались. Он шёл не спеша, наслаждаясь прогулкой в тени портиков, без носильщиков, без рабов-глашатаев и клиентов, вечно подстерегающих его по пути, чтобы выпросить какую-нибудь подачку.
Скромный дом, несколько близких друзей, пара верных слуг — этого вполне достаточно для счастливой жизни, размышлял сенатор, вспоминая слова поэта Горация.
Здесь, в Геркулануме, например, всё выглядело проще и спокойнее, чем в Риме: пара красивых терм, небольшой рынок, море в двух шагах, простая еда, сердечные люди…
— А ну с дороги, козёл! — заорал в этот момент возчик, оттолкнув его в сторону.
Аврелий, помня совет Эпикура о том, что мудрый человек должен всегда оставаться невозмутимым, притворился, будто не заметил грубости. Вскоре он уже стучал в дверь Кризофора.
— Уходите, уходите, мы ничего не покупаем! — услышал он в ответ сердитый голос.
— Я ищу учителя…
— Нет его, позже будет!
За спиной патриция раздался смех:
— Ариадна явно не в духе, да?
Аврелий резко обернулся, и первое, что увидел, бесподобную копну тёмно-бронзовых волос.
Его восхищённый взгляд медленно обратился к груди, еле скрытой грубой одеждой, затем к шее, улыбающимся коралловым губам и к чудным, сияющим карим глазам.
— Ты с ней знакома? — спросил Аврелий, с трудом веря, что эта необыкновенная красавица может иметь что-то общее с язвительной ведьмой, которая только что ответила ему.
— О да. Это племянница Кризофора. А я — его ученица, Фемиста.
— Изучаешь философию? — удивился сенатор, поспешив взять у девушки кувшин с водой, которую она набрала в источнике.
— Да, это очень интересная наука, а учитель… Но вот и он сам…
В конце переулка появился дородный старик с длинной белой бородой. За ним следовал тощий мужчина, тоже с бородой, но маленькой и чёрной как смоль.
— Добро пожаловать, чужестранец, — встретил его Кризофор. — Вижу, ты уже познакомился с Фемистой. А это другой мой ученик — Ничо.
Вскоре все четверо расположились под низким навесом во дворе, где щебетало множество воробьёв и синиц, привлечённых кормушкой, полной семян.
— Меня зовут Публий… — заговорил сенатор.
— Достаточно, — прервал его философ. — Не в моих правилах судить о людях по их родословной.
— Я привёз тебе несколько рукописей, — сказал Аврелий, доставая свитки из капсы[73].
— Благодарю тебя! — воскликнул учитель, забирая папирусы. — Потом с большим удовольствием взгляну на них. Много лет назад, когда я мог посещать библиотеку на вилле, что на той стороне реки, я читал труды Колота, Метродора, Полистрата и многих других. Но теперь владелец виллы постоянно в отъезде, а управляющий ни за что не пускает туда… Жаль, я охотно показал бы их тебе. Но так или иначе, нам есть о чём поговорить. Мы приготовим тебе постель на ночь.
— Не беспокойтесь, у меня уже есть ночлег, — возразил Аврелий, не посчитав нужным признаваться, что гостит как раз на той самой вилле.
— Тогда поужинай с нами, — пригласил Кризофор, предлагая ему чашу с кисловатым и безвкусным вином, таким лёгким, что оно, скорее, походило на питьё для гладиаторов. Еда, увы, оказалась под стать вину: чечевичный суп с недоваренной пшеницей, пара луковиц в уксусе и на закуску очень твёрдая корка сыра.
Тем не менее Аврелий поел всё это с отличным аппетитом.
Скромный ужин скрасили лишь присутствие Фемисты да мудрые речи учителя, которые, к сожалению, часто прерывались педантичными рассуждениями Ничо.
Ариадна, сидевшая в конце стола, слушала разговоры, явно скучая, всякий раз долго и подозрительно изучала Аврелия, когда его взгляд задерживался на красавице ученице, что на самом деле происходило довольно часто.
— Многие люди возмущаются тем, что эпикурейские собрания открыты для женщин! — жаловался Кризофор.
— Мне кажется, это понятно, — заговорил Ничо, — наша доктрина предписывает остерегаться страстей… а женщины, известное дело, склонны поддаваться им.
— Не больше, чем мужчины, — возразил Аврелий.
— Нет, тут совсем другое дело! — заявил Ничо. — Женская душа стремится к накалу страстей и потому топит в нелепых толкованиях такую чисто телесную потребность, как соитие и рождение потомства.
— Чисто телесную? — с иронией переспросил Аврелий. — Ты хочешь сказать, что Троянская война началась из-за банального гимнастического упражнения?
— Почти, — подтвердил ученик. — Если бы мы и в самом деле сорвали с любви ложные покрывала, которыми она окутана, то избежали бы скорбных последствий: больше не стало бы никаких мучений, страданий, сражений, пылающих городов…