[89].
Очевидно, что такой календарь не поспевал за сменой времён года. Постепенно несовпадения становились всё значительнее. Поэтому через некоторое время в римский календарь были добавлены ещё два месяца (январь в честь Януса и февраль в честь этрусского бога подземного царства Фебруса).
Год при этом равнялся 355 дням, и каждые два года к нему прибавляли по одному дню, чтобы свести концы с концами.
Но и в таком случае лунный год и год солнечный (то есть время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца) не совсем совпадали.
Поэтому понадобилась реформа, и её осуществил Юлий Цезарь, поручивший Созигену, астроному Клеопатры, решить трудную задачу — разработать новый календарь.
Александрийский учёный установил годичный цикл в 365,25 суток. Чтобы компенсировать эту четверть суток, каждые четыре года вставлялся дополнительный день после шестого дня перед календами марта.
Такой день, а вслед за ним и весь год стали называть «дважды шестым»[90].
В этот календарь, действующий в основе своей и поныне, за два тысячелетия была внесена только одна поправка. Поскольку солнечный год длится на самом деле на несколько минут меньше, чем считал Созиген, в 1582 году из календаря вычеркнули десять дней, было решено изменить правило високосных лет. По-прежнему високосным оставался год, номер которого кратен четырём, но исключение делалось для тех, которые были кратны 100. Такие годы были високосными только тогда, когда делились ещё и на 400[91].
В I веке были изменены названия двух месяцев: квинтилис и секстилис[92] стали июлем и августом в честь Юлия Цезаря и его преемника Августа. Предложение дать сентябрю имя Тиберия, а октябрю имя Ливии было отклонено самой императорской семьёй.
Если продолжительность месяцев не претерпела изменений со времён Юлия Цезаря, то система счёта дней внутри месяца теперь принципиально иная.
Мы просто нумеруем дни по порядку, в то время как у римлян было только три главных дня — календы, ноны и иды, и отсчёт в них шёл в обратную сторону, то есть указывалось, сколько ещё дней оставалось до них.
Говоря иначе, поскольку календы соответствовали первому числу месяца, предыдущий день обозначали как день «накануне календ», предшествующий ему — «второй день перед календами» и так далее.
Осложнялось дело и тем, что ноны и иды не всегда приходились на один и тот же день: в месяцы, где было 30 дней, ноны приходились на 5-й, а иды на 13-й день, в остальных месяцах ноны приходились на 7-й день, а иды на 15-й.
Для удобства вводились и другие деления, сначала нундины, которые составляли девять дней — срок между одним рыночным днём и другим, позднее, не без влияния астрологии, неделя. Правда, эти деления не имели особого значения, потому что у римлян не было выходного дня.
Ошибается, однако, тот, кто думает, будто наши предки трудились неутомимо, как пчёлы. Несмотря на отсутствие воскресенья, общее число праздничных дней в Риме превосходило даже то количество, что насчитывается в современной Италии.
Система датировки была, следовательно, сложной, но эффективной, чего нельзя сказать об исчислении времени внутри (уток. В Риме день начинался с восходом солнца и заканчивался с его заходом, а ночь — наоборот.
И ночь, и день делились поровну — по 12 часов, однако продолжительность самих часов зависела от времени года, а половина и четверть часа вообще никак не отмечались; приблизительность подобного исчисления трудно даже представить в наши времена. Ни о какой пунктуальности при таких условиях не могло быть и речи…
В римском обществе рабы не составляли настоящего социального класса: термин servus отражал лишь юридическое, но не экономическое состояние: так, бывали рабы очень богатые, сами владевшие множеством рабов.
Кроме того, хотя римское общество и было рабовладельческим в полном смысле этого слова, в Риме рабство не было ни невыносимым, ни вечным.
Получить освобождение — с последующим статусом вольноотпущенника — было так просто, что Августу пришлось даже издать закон, ограничивающий массовое освобождение от рабства, и прежде всего — освобождение по завещанию.
Это таило экономическую опасность для империи, ибо постепенно сводило к минимуму число людей, трудившихся принудительно.
Сравнивая положение свободных граждан и рабов, необходимо отметить, что в античном мире совершенно отсутствовало разделение людей по расовому признаку, как это было, например, гораздо позже на Американском континенте, где с презрением относились к африканцам.
Раба рассматривали не как человека, уступающего свободному по каким-либо нравственным, умственным или физиологическим качествам, а просто как человека, судьба которого сложилась несчастливо, в остальном он ничем не отличался от свободных граждан.
Да и как могло быть иначе в обществе, где немало образованных людей — врачи, счетоводы, художники, управляющие и даже философы — жили в рабстве, наравне с искусными ремесленниками и квалифицированными рабочими.
По этой причине рабу или бывшему рабу спокойно доверяли самые ответственные задания, и нередки случаи, когда вольноотпущенник становился советником и правой рукой самого императора.
Вполне очевидно, что такие рабы представляли собой немалую ценность для владельца, который старался хорошо обходиться с ними, хорошо кормить, одевать и лечить, порой господина и раба связывали дружеские отношения.
Такое положение существовало, однако, не везде. В отличие от рабов в городе, которые нередко становились друзьями, помощниками и доверенными лицами господина, сельским рабам в латифундиях приходилось трудиться в поте лица на полях с тысячами себе подобных безымянных и неквалифицированных тружеников.
Завоевание всё новых и новых земель приводило к тому, что на невольничий рынок попадало огромное количество рабочих рук, и рабы стали цениться ниже животных.
Истощённые, всегда голодные, лишённые всякого жизненного стимула, они жили в эргастулах[93], нередко прикованные на ночь тяжёлыми цепями, и, в отличие от городских рабов, почти не имели возможности купить себе свободу или надеяться на хотя бы незначительное улучшение поистине ужасающих условий существования.
Бедственное положение рабов — особенно сельских — привлекало внимание римских мыслителей. Стоики, призывая относиться к рабам гуманнее, даже поднимали вопрос о нравственной допустимости института рабства.
Позднее с победой христианства споры обострились. Одни утверждали, что необходимо отменить рабство, буквально толкуя слова святого Павла: «Нет больше иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного».
Другие возражали, что слова Евангелия касаются только спасения души, а к земной реальности отношения не имеют, поскольку, как призывал тот же апостол, слуга должен покорно повиноваться хозяину.
Как известно, верх взяла вторая тенденция: религия в империи изменилась, но рабство осталось.
Декоративные растения, которые выращивали римляне, нам известны достаточно хорошо, и не только по литературным источникам (в частности, по «Естественной истории» Плиния Старшего), но и по фрескам в богатых домах, которые нередко изображают сады и огороды.
Множество рисунков, найденных в городах у Везувия, можно увидеть в Национальном музее в Неаполе.
В последние годы археология обратила особое внимание на палеоботанические находки в раскопках. Так, например, рядом с обуглившимися корнями сада Оплонтия можно полюбоваться теми растениями, какие росли вдревности, — отличное завершение превосходной реставрации, недавно произведённой на вилле Поппеи.
Кроме того, в антиквариуме в Боскореале вместе с другими предметами повседневной жизни, протекавшей тут два тысячелетия назад, можно увидеть также семена и плоды, оставленные жителями Помпеи на столах, на складах, в кладовых в тот августовский день 79 года, когда Везувий сошёл с ума и вызвал такие разрушения.
Благодаря всему этому мы знаем, что древнеримские сады мало походили на наши. Хотя римляне и любили цветы, они ещё не знали селекции, и современное разнообразие сортов и видов в те времена было немыслимо.
Роза в нынешнем своём виде будет выведена в Персии лишь несколько веков спустя, и римляне довольствовались цветами, мало отличавшимися от дикого шиповника.
Кроме того, виллы украшали полевыми и луговыми цветами. Для создания ярких цветовых пятен древние садовники располагали лишь несколькими луковичными растениями. Это гиацинт, нарцисс, ирис, лилейные, возможно лилия мартагон. В изобилии были у них также фиалки, розмарин, мирт, вербена и особенно олеандр.
Римский сад, которым занимались специалисты топиарии[94], умевшие придавать кустам самые необычные формы, больше всего удивлял игрой цветовых оттенков листвы главным образом вечнозелёных растений — лавра, самшита и т. д.
В их тени сажали язвенник обыкновенный, папоротник адиантум, служивший замечательным украшением влажных, искусственных гротов, высеченных в мягкой пемзе, которыми принято было украшать загородные виллы.
Самыми распространёнными деревьями были сосны, кипарисы и платаны, а также фруктовые, радовавшие ярким цветением, — яблони, груши, вишни, которые полководец и знаменитый гастроном Лукулл привёз с Востока.
Едва ли не обязательным элементом римского сада была вода, вытекавшая из мраморных фонтанов и красивых ниш с разноцветной мозаикой.
Вдоль лужаек вода текла по искусственным коллекторам, которым зачастую давали пышные названия: «Еврип», «Каноп» или даже «Нил». Хорошо сохранившиеся остатки такого канала сегодня можно видеть в Помпеях.