– Ты и раньше так делал, да?
– Нам с Адрианом платят не за смазливое личико.
– И не за умственные способности. – В словах Меркатор не было злобы, оно скорее напоминало конструктивную критику.
Ройс не любил критику, ни конструктивную, ни какую-либо еще, и уж определенно не в том случае, когда речь шла о его профессиональных качествах. Можно было только подивиться самоуверенности этой мир, считавшей, что сумеет просветить его по части шантажа и принуждения. Судя по ее виду, значительную часть времени она проводила, роясь в мусоре в поисках еды или выпрашивая подаяние на улице.
Люди в ярких одеждах танцевали, взявшись за руки, вокруг трех скрипачей. Танцоры раскраснелись от усилий и алкоголя. Ройсу трудно было поверить, что он и эти создания принадлежат к одному виду.
– Герцогиня хочет, чтобы у нас получилось, – сказала Меркатор. – Поскольку на весах ее жизнь и она знает мужа лучше, чем кто-либо из нас, разумно предположить, что у нее намного больше возможностей снабдить нас убедительными доказательствами, которые заставят его действовать. Ты не согласен?
Ройс не ответил. Концепция выглядела простой, но он все равно дважды проиграл ее в уме, выискивая ошибку. Ничего не нашел, за исключением того, что герцогиня могла зашифровать сообщение, понятное только герцогу, которое выдаст, где она находится. Но это маловероятно.
– Что? – спросила Меркатор.
– Ничего, – покачал головой Ройс.
– Ты удивлен. Я вижу это по твоему лицу. Ты не предполагал, что мир умеет думать.
Ройс пожал плечами и хмуро покосился на гуляк, которые смеялись и отплясывали так, словно обезумели от лихорадки.
– Не сочти за неуважение. Обычно я удивляюсь, если хоть кто-то умеет думать.
– Но насколько труднее признать это в моем случае, ведь я мир и женщина. Ты полагал, что я не способна на такое, верно?
Она угадала, и еще год назад подобное признание нисколько не потревожило бы Ройса, однако год назад он считал себя человеком. Когда Ройс обнаружил, что сам является мир, ему стало непросто думать о полукровках как о низших существах. Непросто, но не невозможно. У него не было эльфийских черт, и это позволяло Ройсу надеяться, что в его крови почти нет скверны. Это был слабый, неубедительный аргумент, но предрассудки являлись разновидностью страха, а страх часто бывал бессмысленным. Беспочвенные тревоги допускали нелепые объяснения. По крайней мере, в тихих, контролируемых уголках сознания Ройса. Эти тщательно выстроенные конструкции обычно рассыпались, столкнувшись с реальностью в лице испачканной синей краской мир, в которой не было ничего низшего.
– Да, – признал он.
На лице Меркатор не отразилось ни обиды, ни гнева. Она кивнула, продолжая улыбаться:
– И что теперь?
– Мы ждем Роланда Вайберга. Капитан городской стражи должен встретиться с нами здесь. Его не было в караульном помещении, но я сказал одному из стражников, что нашел герцогиню, и тот вызвался немедленно привести капитана. Надеюсь, он не солгал и не преувеличил.
– Ты не упомянул обо мне?
– Нет, но в чем проблема, даже если бы упомянул?
Меркатор вздохнула:
– Проблема могла бы возникнуть. У людей немало предрассудков насчет моего народа. Мы не такие, как вы думаете. Не мы уничтожили империю. Мы не ленивы и не глупы, не выродки. Не разносчики болезней и не каннибалы, не крадем младенцев и не поклоняемся Уберлину. Мы такие же, как все, разве что более беспомощные, потому что общество нас ненавидит. Нас вынуждают жить в грязи и отчаянии, а потом клеймят, будто мы сами выбрали такую жизнь. Ирония в том, что в прежние времена нас считали высшей расой по сравнению с людьми. Надо полагать, ты об этом не знал. Слово «мир» происходит от слова «майр», которое в старой речи означало «сын». А также было титулом, вроде «сэра» перед именем рыцаря. Сопоставив эти факты, можно догадаться, что наш род весьма недурен. И лишь после падения Мерредидда, провинции старой империи, которой правили мир, это слово стало звучать унизительно.
– Все это противоречит моему пониманию истории.
– История, какую знаешь ты, ошибочна. История не есть истина. Ты ведь не настолько глуп, чтобы этого не понимать?
Танцоры ушли, и на середину площади выкатились акробаты. Их встретили аплодисментами. Мужчины в обтягивающей одежде прыгали, кувыркались и карабкались друг на друга, создавая человеческие лестницы.
– А откуда тебе знать, что твоя история не лжива? – усмехнулся Ройс.
– Я старше, чем выгляжу, намного старше. Это одна из особенностей мир. Мы живем долго, не так, как эльфы, но дольше людей. Моя мать дожила до четырехсот пятидесяти лет. Она помнила Гленморгана и его Вторую империю. Возраст наделил ее мудростью, и она пришла к выводу, что наша долгая жизнь – дар, обращенный в проклятие невежественной ненавистью и трудными временами. Мой дед Садаршакар Сикара родился в две тысячи пятьдесят первом году и прожил пятьсот шестьдесят семь лет. Представляешь? Он помнил рождение Неврика, наследника Новрона, и назначение Венлина архиепископом Персепликвиса. Дед видел падение этого великого города. Тогда он жил в Мерредидде, провинции, созданной для мир, которые не хотели соседствовать с людьми.
Меркатор наклонилась, прижала ладонь к щеке и прошептала:
– По слухам, мир были сборищем фанатиков. – Она рассмеялась, словно это была шутка.
– Если ты потомок столь уважаемого семейства, то почему выглядишь такой… – Ройс замолчал.
– Калианкой? – Меркатор посмотрела на свои руки и кивнула, будто ожидала вопроса. – Когда Мерредидд пал перед натиском варваров, Садаршакар привел свою семью сюда, в прежнюю Альбурнию. Выжили немногие, и Садаршакар взял в жены калианку. Ситуация не улучшилась, и моя мать вышла замуж за калианца. – Меркатор сняла шаль с головы и дернула себя за кудрявую прядь. – Что, вероятно, делает меня скорее калианкой, чем мир. Должна признать, весьма почтенное сочетание. – И она снова рассмеялась, находя юмор в трагедии.
Это Ройс мог хотя бы понять.
– Дело в том, что истории меня учил тот, кому я доверяю, – продолжила Меркатор. – Мой дед, а он сам был свидетелем тех событий. Скажи мне… Ройс, верно? Почему ты уверен в истории своего народа?
– Вообще-то мне безразлично, – ответил он. – Все это много значит для тебя, но ничего не значит для меня. Мне все равно, верна твоя версия или нет. Я пришел сюда, чтобы выполнить работу, а не вести дискуссии о древней истории. Уж если тебе хочется поговорить, то я с удовольствием выслушаю, где находится герцогиня.
Меркатор покачала головой:
– Прости, но она – моя единственная козырная карта. Однако герцогиня цела и невредима, что следует из данного письма. Хорошо бы, чтобы так было и дальше. Герцогиня мне нравится. Она… другая.
– Я должен был спросить. – Ройс бросил взгляд на площадь, пытаясь определить, радует его количество празднующих людей или раздражает. – Возможно, нам… – Он заметил движение там, где его не должно было быть.
На площади бурлила жизнь – танцоры кружились, акробаты кувыркались, жонглеры бросали в воздух предметы, зрители аплодировали, дети бегали, – но наверху должна была царить неподвижность. Слишком темное для птицы. Слишком большое для летучей мыши. Ройс посмотрел на фасад Гром-галимуса. Огромные двери казались крошечными рядом с обрамлявшими их массивными колокольнями. Над этими дверями стояли в ряд скульптуры мужчин в балахонах. Выше располагался глаз гигантского окна-розетки. Над ним – колоннада столбов и арок, а еще выше, но все равно лишь на половине высоты собора – карниз, на котором сидели горгульи.
– Что не так? – спросила Меркатор, выгибая шею и пытаясь разглядеть то, что заметил Ройс.
– По-моему, дви…
Теперь они оба увидели. Третья слева горгулья расправляла крылья.
– Я не местный, – сказал Ройс. – Это нормально?
– Конечно, нет. Это… о нет!
Горгулья повернулась. Подобно многим другим, она напоминала обезьяну с мощными сгорбленными плечами, крыльями и мордой летучей мыши и саблевидными клыками. Когда горгулья опустила голову, Ройс заметил, что скульптор сделал ей злые глаза, но, возможно, ему это показалось и не имело никакого отношения к намерениям зодчего, потому что горгулья смотрела прямо на него.
Ройс ждал, что чудовище спрыгнет с карниза, расправит крылья и спикирует. Но оно начало карабкаться вниз по фасаду, сначала неуклюже, затем все увереннее и быстрее, пока не понеслось со скоростью мартышки, перепрыгивая с выступа на колонну.
– Бежим! – крикнула Меркатор.
– Почему ты убил Нима? – спросил Грисвольд Динг у Адриана. Они сидели друг против друга в маленькой комнатке.
Ним был мертв, Селия готовилась к его похоронам, Виллар исчез, а Меркатор отправилась на встречу с герцогом. Очевидно, гному – последнему из народных предводителей – выпала роль стражника. Адриан был рад, что вдова Эразма Нима ушла: рассказ Сетон явно не снял с него обвинения в убийстве, а, напротив, вызвал новые сомнения, и он предпочитал иметь дело с сердитым гномом, а не со скорбящей вдовой.
– Он не убивал Эразма, – уверенно возразила Сетон.
Все трое ютились в каменном подвале, загаженном крысами. Грисвольд связал Адриану руки за спиной. В качестве дополнительной меры предосторожности гном держал обнаженный кинжал. Он не запугивал Адриана, однако в нем чувствовалась угроза.
– Она права. Я не убивал калианца. – Адриан улыбнулся, но его чары не действовали на гнома.
– Ну конечно, хотя ты буквально наступал ему на пятки, кто-то другой выскочил из ниоткуда и расправился с ним. Думаешь, я в это поверю?
– Я понятия не имею, что его убило, – ответил Адриан.
– Может, кто?
– Знаю только, что он был мертв, и у него не было лица. Как будто его откусили. Я опознал калианца по одежде и коробке, которую он нес. На мой взгляд, это не похоже на обычное убийство.
– Он не убивал Нима, – вновь заявила Сетон.
– И откуда, ради всего святого, тебе это известно? Он спас тебе жизнь. Что с того? Он также прикончил много людей; ты сама так сказала. Из твоих собственных слов следует, что он убийца, а не маленький невинный ягненок. И в его рассказ о лишившемся лица Ниме невозможно поверить.