ом посттравматическом росте, а также росте, который человек переживает после преодоления стрессовых событий в жизни, таких как болезнь или травма[22]. Иными словами, происходит адаптация – существенная, духовная, но при этом познавательно значимая; механизм, благодаря которому в пациенте в процессе умирания происходят положительные психологические изменения. Так случилось и с Патрисией, пережившей личностный рост, и с пациентами вроде Фрэнка, развитие которого было более духовным по своей природе.
Умирающие люди часто становятся немощными в физическом плане, но эмоциональная и духовная идентичность и связь, которую они проявляют в снах и видениях, остаются непоколебимыми и вездесущими. В этом плане предсмертные видения не отрицают нашу конечность, а лишь трансформируют физическую сущность смерти, обеспечивая пациентам более осмысленный переход. Они даруют терапевтический эффект и исцеление за пределами медикаментозного лечения.
Во время одной из моих последних встреч с Патрисией я спросил ее:
– Кого бы ты хотела увидеть в твоих будущих снах?
Хотя уже знал ответ. Как и предполагалось, она сказала:
– Я бы хотела увидеть маму, потому что мне так и не довелось ее узнать.
В последний раз я навестил Патрисию перед ее смертью. Она уже не могла говорить и как будто ни на что не реагировала. Я наклонился к ней и шепотом спросил, увидела ли она свою мать. Честно говоря, получить ответ я не надеялся. Но она улыбнулась, кивнула и указала вверх. Она ничего не сказала, но все было понятно без слов.
Глава 4Последняя отсрочка
Тебе не надо ползти на коленях сотни миль по пустыне, каясь.
Я пишу эту книгу не для того, чтобы показать, что смерть непременно приходит под видом теплых объятий или что сны и видения обязательно послужат нам утешением. Предсмертные сны не всегда успокаивают умирающих. До 18 % сновидений наших пациентов являлись тревожными по своей природе[23]. Пережившие травму порой возвращались к ней в предсмертных снах, в то время как на других накатывало сильнейшее чувство вины.
В хосписе Буффало был пациент по имени Эдди, чьи предсмертные переживания сильнее всего подорвали идею о том, что такие сны всегда несут с собой мир. Эдди – 69-летний бывший офицер полиции, страдавший раком легких на последней стадии. В процессе лечения он находился то в нашем учреждении, где его посещало множество повторяющихся предсмертных снов и видений, то у себя дома. К сожалению, из-за изнурительной одышки большую часть дня Эдди проводил в кресле. Он жил с Ким, своей взрослой дочерью от второго брака, которая изо всех сил старалась удовлетворять все его потребности, но ей все равно требовалась помощь. Свою жену Селин, свою «королеву красоты», он потерял четырьмя годами ранее. Она скончалась от рака молочной железы.
Как ни странно, его история с нами началась с New York Times. Яна Хоффман, репортер отдела науки этой газеты, связалась с нами по поводу статьи о преобразующей силе предсмертных видений. Когда она приехала в хоспис Буффало, готовая взять интервью, двое из пациентов, с которыми она должна была встретиться, оказались заняты другими делами. Я обратился к персоналу с просьбой подобрать других больных, желающих обсудить свои сны. Медсестра-ветеран по имени Донна рассказала мне об Эдди, чьи предсмертные видения не давали ему спать по ночам. Убедившись в том, что он не против дать интервью, она организовала для репортера встречу с пациентом. Естественно, в свете наших разговоров г-жа Хоффман ожидала увидеть иллюстрацию того, какое положительное воздействие оказывают на больных их предсмертные сны и видения. Вместо этого она получила Эдди.
Отставной следователь называл себя «негодяем с раннего детства» и признавался, что «все время боролся с дьяволом». По его словам, своенравный характер наложил отпечаток на все аспекты его прошлой жизни, в том числе на все «гадости», которые он сотворил. И в качестве следователя, и злоупотребление алкоголем, и измены в браке. Чем сильнее прогрессировала его болезнь, тем больше тревожили его сны. Сны и видения заставляли его снова и снова переживать свое сомнительное прошлое и предосудительные поступки, и он все чаще испытывал укоры совести. Он стал избегать сна в надежде оградить себя от страха и мучений, с которыми, как он знал, он столкнется, едва закрыв глаза. Подтверждая мысль о том, что мы умираем так же, как живем, предсмертные переживания мужчины были такими же тяжелыми, как и его жизнь.
Видения Эдди были настолько ужасающими, что, когда его спросили, не хочет ли он принять участие в исследовании сновидений, пациент отказался, потому что «никому не следует знать о том, какой кошмар я переживаю, закрывая глаза». А поскольку он умудрялся замечать смешное в любой трагедии, то поспешно добавил: «Я все равно слишком занят, мое время расписано по минутам». Хотел ли он бросить нам вызов или просто шутил, Эдди боролся со смертью. В конце концов он передумал насчет участия в исследовании, в основном из-за непреодолимой потребности скинуть с себя бремя. Его стресс все нарастал, а говоря об этом, он успокаивался.
В день интервью перед бывшим следователем стояла двойная задача: и найти, и высказать свою правду. Эдди не утаил ничего. По словам его сестры Мэгги, он с детства был «честен до крайности», хотя «иногда о каких-то вещах лучше умолчать». Во время интервью он и не думал щадить свою ни о чем не подозревающую новую аудиторию, а именно журналистку газеты New York Times, и изъяснялся в грубой и колючей манере, которой пользовался всю жизнь. Может быть, Эдди чувствовал, что передовица – достойная платформа, чтобы выставить напоказ то, что он привык считать своими грехами.
Итак, мисс Хоффман встретила человека, назойливые предсмертные видения которого представляли собой клубок из чувства вины и сожалений, а вовсе не из утешения. Эдди признался, что был «грязным копом». Он пересматривал уродливые сцены своих прошлых проступков: случаи, когда он, следователь, фабриковал и подкидывал улики, избивал подозреваемых или не защищал беззащитных, не вмешивался, оказавшись свидетелем нападения. В других снах его ранили пулей или ножом, он не мог дышать. То, что он видел в своих снах, расстраивало до такой степени, что успокоиться он потом мог лишь с помощью лекарств.
Муки Эдди не ограничивались его работой в полиции. Он боролся с алкогольной зависимостью и отказался от пагубной привычки, лишь когда очутился в шаге от того, чтобы потерять все: работу, жену и рассудок. Он также чувствовал огромную вину за свои супружеские измены, неоднократно мечтая извиниться перед женой Селин, но она либо не отвечала на его мольбы, либо напоминала, что он разбил ей сердце. Эдди жил в страхе от мысли, что его «королева красоты» может не ждать его там, с другой стороны. Простит ли она его когда-нибудь? Любит ли она его по-прежнему? На пороге смерти покойная жена продолжала оставаться источником его глубочайшего сожаления и величайшего счастья.
Эдди признался, что его преследовали навязчивые мысли о самоубийстве: «У меня нет планов покончить с собой, но эти мысли меня не оставляют». В частности, сезон отпусков вернул его к воспоминаниям о Селин и воссоединению семьи и поверг в тяжелое депрессивное состояние. За два года до смерти он указал на дробовик и канистру с боеприпасами, которые лежали в пределах его досягаемости, и умолял вызвать полицию для конфискации оружия: «Позвоните в 9-1-1, и они просто приедут и заберут это». В другой раз его дочь, вернувшись домой, застала его с пистолетом во рту, готового спустить курок. Она позвала на помощь, и Эдди пришлось придумывать отговорки. Тогда он был госпитализирован, так как существовала угроза того, что он претворит в жизнь свои самые мрачные намерения. Эдди хотел умереть, но вовсе не из-за своей болезни. Его существование отравляли именно те самые «тревожные воспоминания» о том, как он жил.
После интервью с Эдди обескураженная мисс Хоффман пришла в мой кабинет. Она «эдданулась», такой нежный термин придумал персонал для обозначения нефильтрованной манеры общения нашего пациента. Она принялась рассказывать мне, что не знает, что делать с услышанной историей и стоит ли ей вообще писать эту статью. Его признания не только оказались «тревожными и пугающими», но и шли вразрез с тем, что она надеялась услышать, а именно о жизнеутверждающих свойствах предсмертных переживаний. Во всяком случае, настаивала она, его сны и видения лишь еще больше терзали, а не успокаивали «измученную душу». Она спросила меня, знаю ли я о несоответствии между направлением нашего исследования и заявлениями Эдди.
Правда заключалась в том, что я отправил ее на встречу вслепую. А теперь все перевернулось, и Эдди оказался исключением, грозившим дискредитировать правило. Мы так усердно работали, чтобы рассказать другим об исцеляющем потенциале предсмертных процессов, и теперь, когда наконец привлекли внимание крупного новостного агентства, все развалилось. Я позвонил Донне, той самой медсестре, и спросил, о чем она думала, когда рекомендовала Эдди для интервью. Она ответила ударом на удар: «Вы просили назвать пациента, которому снятся сны, а не пациента, которому снятся радуги и розовые единороги. В следующий раз, когда вам понадобится Мэри Поппинс, так и скажите». Я поблагодарил ее и повесил трубку.
В конце концов вышла статья под названием «Новый взгляд на сновидения умирающих». В ней описывались как утешительные, так и печальные сны[24]. Г-жа Хоффман предпочла не высказывать своего мнения о каких-либо потенциальных противоречиях между ними. Когда она упомянула Эдди, то сделала это мимоходом, назвав его «измученной душой». Она сосредоточилась на пациентах, истории которых являются примером положительного воздействия предсмертных снов. Например на 84-летнем Люсьене Майорс, который, умирая от рака мочевого пузыря, с восторгом рассказывал о своем сне, в котором он «мчал по Клинтон-стрит с моей лучшей подругой Кармен и тремя сыновьями-подростками». Он не общался с Кармен более 20 лет, а его сыновьям было около шестидесяти, но эти сны дарили ему радость и безмятежность, которые и оставались его верными спутниками до самого конца.