Возможно, материнская любовь и стала первой любовью, которая подвела Дорис, но приемные семьи, в которые государство разместило Дорис и ее братьев, оказались не более безопасными, чем дом, из которого их забрали: дети годами подвергались жестокому обращению от рук совершенно незнакомых людей. В конечном итоге их перевели в Государственную школу Уолтера Э. Фернальда, заведение, в котором она провела четыре года, с 12 до 16 – самый важный период формирования. Это та самая государственная школа, которую Д’Антонио выделяет в книге The State Boys Rebellion, обсуждая ужасы американской евгеники, и к которой я обратился в поисках подсказок о загадочных предсмертных переживаниях Дорис.
Я обнаружил, что «Фернальд», как стали называть это заведение, был основан в 1848 году с целью помогать людям, признанным необучаемыми, овладеть навыками, необходимыми для самостоятельной жизни. Но к тому времени, когда Дорис и ее братья прибыли сюда в 1940-х годах, школа давно оставила свою благотворительную миссию и стала проповедовать цели и устремления евгенического движения. Это было время, когда люди «со слабым интеллектом» считались уже не проверкой нашего гуманизма, а угрозой для него. Псевдоученые перенесли принципы селекционного разведения с животноводства на человеческих особей, так что тест на дефектные гены превратился в способ разделять людей на достойных и всех остальных. Интеллект считался унаследованной и неизменной характеристикой, подобной цвету глаз. А такие слова, как дебил, идиот и имбецил, применялись в качестве медицинских терминов.
Я испытал шок, читая об этой главе американской истории, в которой эксперты предпочитали игнорировать неопровержимые доказательства, демонстрирующие, какую роль играют в развитии детей хаотическая среда и недостаток образования. Так было и у Дорис и ее братьев и сестер, семейная жизнь которых была отмечена алкогольной зависимостью, домашним насилием, безработицей и нищетой. Эти дети считались попросту «умственно отсталыми». Пребывание в такой школе, как «Фернальд», означало, что Дорис была окружена авторитетными фигурами, которые не верили в то, что она способна развиваться и расти, не говоря уже о том, чтобы обучаться, меняться и интегрироваться обратно в общество. По прибытии в школу Дорис прошла тест на умственную отсталость. Для детей, выросших в такой среде, как она, результат был предопределен. Она ярко и живо рассказывала о том, что для нее, 12-летней девочки, проходить тест у психолога, «женщины, которая пришла с тростью, подволакивая ногу», было ужасающим опытом. Она вспомнила, как тряслась всем телом, пытаясь сосредоточиться на задачах. Ее попросили определенным образом сложить бумагу и поработать с кубиками. О том, что провалила тест, она могла только догадываться, поскольку после этого ее отвели в отделение в доме для девочек. Там она увидела детей, обычных подростков из бедных и неблагополучных семей, таких же, как она. Однако все они тоже считались умственно неполноценными.
Дети, с которыми она разделила эту судьбу, не просто сидели как в тюрьме, а подвергались издевательствам, нечеловеческому обращению, физическому и сексуальному насилию со стороны обслуживающего персонала и старших сокамерников. Некоторых использовали в качестве подопытных в экспериментах. Позднее брат Дорис Альберт вспоминал, что его выбрали в «научный клуб», юных членов которого, без их ведома, кормили горячими хлопьями с примесью радиоактивного кальция. Это было частью эксперимента, спонсируемого Гарвардским университетом, Массачусетским технологическим институтом, Комиссией по атомной энергии и пищевым конгломератом Quaker Oats. Другие формы медицинских процедур, проводимых без согласия человека в этих учреждениях, включали лоботомию, электрошоковую терапию и хирургическую стерилизацию.
В конце концов Дорис попала в ряды воспитанников, которым, экономии ради, поручали выполнять какие-то работы. Ей приходилось убирать и заботиться о младших и менее дееспособных детях. Самым невыносимым для нее оказалось заботиться о проживающих в здании детях с тяжелой инвалидностью. Дорис вспоминала, как кормила их с ложечки через клетки решеток. Открыть дверцу она боялась, так как думала, что они попытаются ее схватить. Некоторые дети выглядели до того уродливыми, что она забывала, что они люди, и нервничала, опасаясь, как бы болезнь, из-за которой их здесь держат, не оказалась заразной. Она не знала, почему их приговорили к содержанию в клетке, была парализована страхом и переживала, что может стать следующей.
Претерпев ужасы «Фернальда» на протяжении 4 лет, Дорис почувствовала, что пора сделать выбор между семьей и выживанием, верностью и побегом. Она решила бежать, чтобы выжить. Во время очередной встречи со своими братьями она сообщила им, что планирует побег, и пообещала, что однажды вернется за ними. Эта дата останется в ее памяти навсегда: первое воскресенье июля 1952 года. Она вернулась в свою комнату и переоделась для долгого путешествия так, как это мог сделать только подросток – натянула шорты и футболку. Увидев, что путь свободен, она выскользнула. Дорис работала горничной в доме надзирателя и находилась под менее строгим надзором. Она вышла на главную дорогу и подняла вверх большой палец. Запрыгнула в первую остановившуюся машину. Конечным пунктом назначения молодого водителя был Буффало, город, о котором она ничего не знала. Она не колебалась. Где бы она ни оказалась, там будет лучше, чем в «Фернальде».
Когда они прибыли в приграничный город, молодой человек, солдат, набросился на нее, но, к счастью, оставил в покое, услышав ее твердое «нет». Он объяснил, что едет в Канаду и не может взять ее с собой. Документов у нее не было, а он не хотел рисковать и боялся неприятностей с властями. Он высадил девушку у Моста мира, который соединяет Буффало с фортом Эри, Онтарио. Дорис осталась одна, без гроша в кармане. В месте, где она ничего и никого не знала, она тем не менее впервые почувствовала себя свободной.
После всех ужасов, предшествовавших побегу, слушая рассказ Дорис о ее пребывании в Буффало я испытал облегчение. Я почему-то ожидал, что она скажет что-то вроде «а потом я жила долго и счастливо». Я подумал, что она испытала уже достаточно душевной боли. Конечно, теперь судьба, жизнь или случай наконец-то подарят ей передышку. Но Дорис как будто самой судьбой было предначертано всю жизнь испытывать гораздо больше несчастий, чем можно было предположить. Иногда, когда одна травма порождает другую, еще большую, жизнь начинает казаться менее правдоподобной, чем выдумка.
В тот роковой июльский день, когда ее высадили в центре города Буффало, Дорис была настолько бедна, что забрела в первую попавшуюся на глаза церковь. Это была католическая церковь, священник которой пообещал найти ей место в доме для девочек под названием «Дом доброго пастыря». Там монахини выслушали ее рассказ и, не поверив ей, отправили на обследование в местную психиатрическую больницу. Дорис чувствовала, что у нее нет выбора, кроме как подчиниться. Ее сочли вменяемой. Местные специалисты в области здравоохранения связались с властями Массачусетса, чтобы узнать, не следует ли вернуть ее обратно. Последовал утвердительный ответ, но, к счастью, Дорис по закону штата Нью-Йорк достигла совершеннолетия и могла сама принимать решения. Она предпочла остаться в Буффало. Ее устроили домработницей к пожилой слепой женщине, за сына которой Дорис в конечном итоге вышла замуж, когда ей исполнилось 18. Ему было 35.
Дорис вспомнила, как травмировала ее первая брачная ночь: «Я ничего не знала [о сексе]. У меня никогда не было молодой жизни». Позже она обнаружила, что ее суженый бесплоден, что в конечном итоге послужило основанием для аннулирования брака. Через какое-то время она встретила своего второго мужа Джеймса, работника автомобильной промышленности, от которого родила шестерых детей. К сожалению, второй брак Дорис оказался не более счастливым, чем первый. Джеймс не давал ей денег, даже на ведение домашнего хозяйства, поэтому она решила стать сертифицированным государственным опекуном для умственно отсталых людей, за которыми могла бы присматривать у себя дома. Мало того, что ей нужно было зарабатывать на хлеб себе и детям, так еще и муж запрещал ей работать вне дома. Любовь, во имя которой она повторно вышла замуж, снова оказалась ложью.
В течение 20 лет она терпела эмоциональное насилие со стороны мужа, пока не достигла точки невозврата. Она пригласила его на ужин и в безопасном окружении публики ресторана сообщила, что уходит от него. Младшему ребенку тогда было 12, то есть он находился в том самом возрасте, в котором Дорис выдернули из приемной семьи и отправили в учебное заведение. Она не оглядывалась назад и не думала о том, что повторяет сценарий брошенности, который пережила сама, будучи ребенком. Это потребовало силы и авторитета, которых у нее никогда не было. Она снова вошла в режим выживания.
Несколько лет спустя в следующих отношениях Дорис было столько физического насилия, что судья по семейным делам, который занимался ее случаем, вызвал ее на скамью и посоветовал купить пистолет и научиться им пользоваться, если она хочет остаться в живых. Справедливость восторжествовала, лишь когда рак, наконец, забрал третьего мужа Дорис всего через несколько недель после постановки диагноза.
Прошлое Дорис было отмечено такими непрекращающимися трагедиями, что ее неспособность любить, поначалу показавшаяся мне едва ли не абсурдной, теперь представлялась неизбежной. Доверие, то есть основа, на которой зиждется любовь и способность чувствовать, было разрушено целой чередой предательств. Пережитое регулярное насилие, брошенность и заточение исходили от людей, которые дали обет любить ее, от опекунов, которые в конечном итоге ее подвели. Даже ее самые крепкие семейные узы, сначала с матерью и братьями, а позднее и с собственными детьми, состояли сплошь из зияющих дыр. Дорис призналась, что ее неспособность развить эмоциональную привязанность определяла и ее отношения с собственными детьми. Будучи молодой матерью, она чувствовала, что исполняет долг. Она кормила детей, заботилась о них и обращалась с ними хорошо, но выполняла эти функции как автомат. Она знала, что нужно сказать «я тебя люблю», но не чувствовала этого. Она была вся в делах. В ее отношениях с малышами не хватало основополагающего ингредиента.