Не только ее сослуживцы из полицейского управления Буффало были убиты горем, когда офицера Пэтти Парете ранили при исполнении служебных обязанностей. Этот случай потряс все сообщество Буффало. Инцидент произошел в ночь на 5 декабря 2006 года, когда Пэтти и ее партнер Карл Андолина выехали на вызов – драка в магазине. На месте происшествия в них выстрелил 18-летний юноша. Он боялся, что его отправят в тюрьму, ведь он достиг совершеннолетия и больше не имел статуса несовершеннолетнего правонарушителя. В Пэтти он выстрелили дважды в упор. Первая пуля попала в бронежилет, а вторая прошла сквозь подбородок и застряла в позвоночнике. Женщину парализовало ниже шеи. Ей был 41 год.
После стрельбы сотрудники полицейского управления Буффало дежурили у ее больничной койки, а сообщество северных регионов штата Нью-Йорк собрало более полумиллиона долларов на ее лечение. Пэтти прошла восстановление в Институте реабилитации Кесслера в городке Уэст-Ориндж, штат Нью-Джерси, но после 9 месяцев физиотерапии все еще не могла шевелить ни руками, ни ногами. В 2009 году в округе Ниагара для нее был построен новый дом, спроектированный по индивидуальному проекту и приспособленный для людей с ограниченными физическими возможностями. Город Буффало заключил беспрецедентную сделку по выплате зарплаты и пособия для ее спутницы жизни и опекуна Мэри Эллен.
Чтобы постоянно заботиться о Пэтти, Мэри Эллен пришлось бросить любимую работу медсестрой в отделении интенсивной терапии. Все друзья сплотились, чтобы предоставить паре всю необходимую помощь и ресурсы. После выписки Пэтти из больницы совершенно незнакомые люди, в том числе знаменитости, часто просили ее о встрече, чтобы выразить признательность и поддержку. Нельзя сказать, чтобы Пэтти не испытывала благодарности за эти излияния и за эмоциональную и материальную поддержку. Она все ощущала и в светлые промежутки жизни даже выражала благодарность. Проблема была в том, что ее хорошие дни случались так редко, а интервал между ними оказывался таким громадным, что, в отличие от Дорис, она хотела умереть. Точнее, как она повторяла мне снова и снова, она не хотела жить, но боялась умереть.
Больше всего Пэтти боялась не самой смерти, а того, что случится, если она решит не продолжать жить. Несмотря на то, что ее вера резко пошатнулась из-за ужаса, который ей пришлось пережить, Пэтти была одержима загробной жизнью. Будет ли она обречена ли вечное проклятие? Застрянет ли ее душа в Чистилище? Как может Бог, если он существует, не знать, что ее терпение на пределе? Что если она, напрочь утратившая надежду, никогда не получит прощения?
Ее физическое состояние было настолько тяжелым, что меня попросили взять ее в качестве пациентки. Ее физическая боль, с которой по глубине могли конкурировать разве только ее душевные страдания, была невыносима. Она не чувствовала себя ниже шеи, но испытывала фантомные ощущения, которые, с медицинской точки зрения, считались центральным болевым синдромом. По ее словам, ее «как будто окунают в горящее масло».
Даже в свои лучшие дни Пэтти жестко относилась к медикам, поэтому поначалу я считал, что в основе решения назначить меня ее врачом лежал чистый расчет. Я говорю это со всем уважением и любовью: Пэтти была на редкость трудной и упрямой пациенткой. Она не позволяла никому себя опекать, даже профессионалу, от опыта которого зависели ее жизнь и комфорт. В начале наших отношений Пэтти стала называть меня «мой доктор». Я был тронут. Фраза звучала интимно, почти мило. Но вскоре Пэтти начала указывать, что мне делать, чего не делать и как именно делать. Я догадался, что выражение «мой доктор» было скорее притяжательным утверждением, нежели проявлением нежности. Она владела мной и ясно давала это понять. В каком-то смысле она позволила мне быть ее врачом. И как бы в доказательство этого однажды меня уволила, а потом наняла обратно, из каприза и по прихоти, прямо заявив, что я «смотритель».
Пэтти неоднократно переживала боль из-за того, что ее как бы «бросали», когда врачи приходили и уходили, не в силах справиться с ее характером. После особенно неприятного случая, одного из многих, вспыхнувшего из-за глубоко укоренившихся в ней подозрительного отношения и недоверия к людям, я, наконец, нацарапал на листке бумаги несколько строк и протянул ей наш новый «контракт». Он гласил: «Я, ваш доктор, не брошу вас, Пэтти Парете. Никогда». Пэтти хранила эту записку в ящике прикроватного столика и всегда брала ее с собой, когда ей нужно было ехать в больницу. Это были зафиксированные на бумаге, но не проговоренные условия наших отношений, и никто из нас никогда не испытывал надобности к ним возвращаться.
Пэтти страдала так, как не страдал ни один мой пациент и как не должен страдать ни один человек на Земле. Я делал все, что мог, чтобы облегчить ее состояние, а она делала все, что могла, чтобы положить всему конец. Она постоянно умоляла меня, медсестер и спутницу жизни помочь ей умереть. Степень физической и душевной боли, которую ей пришлось вынести, была настолько экстремальной, что привела к высокой текучести кадров как среди наемных помощников, так и среди врачей. Нельзя недооценивать вторичную травму, которую получает тот, кто осуществляет уход, в присутствии пациента в столь тяжелом состоянии. К сожалению, отказ Пэтти интересоваться жизнью за пределами своей комнаты в конце концов оттолкнул ее партнершу Мэри Эллен. К ней переехала Полли, ее любящая подруга на протяжении долгих лет, чтобы взвалить на себя эти труднейшие обязательства по обеспечению ухода за Пэтти.
Пациентка все больше боролась с возрастающей зависимостью от аппарата искусственной вентиляции легких, который регулировал ее дыхание по ночам. Ритуал подключения к этой машине перед сном вызывал наибольший дискомфорт, как физический, так и психологический, и схватки между больной и персоналом обострились. Уровень кислорода у Пэтти падал, срабатывала сигнализация, появлялась острая потребность в аппарате для поддержания жизни, а Пэтти все это время орала и требовала, чтобы ее оставили в покое.
В течение многих лет ее сны не приносили облегчения. Они становились источником новых страданий, и женщина просыпалась еще более расстроенной и измученной, чем была до этого. В своих снах она часто видела себя здоровым и активным человеком, которым она больше никогда не будет. Ей снилось, как она прыгает с парашютом и парит в воздухе, бросая вызов гравитации. Она ощущала порыв холодного ветра, который врывался в самолет непосредственно перед прыжком, смотрела на раскинувшийся под ней пейзаж, и по ее рукам и шее бежали мурашки. А еще чаще ей снилось, как она катается на своем любимом мотоцикле. Она чувствовала под собой его мощь, когда набирала скорость и неслась по широким проселочным дорогам. Она наслаждалась запахом деревьев, травы, сена и выхлопных газов, снова переживала подпитываемое адреналином эмоциональное состояние, которое приносило это катание. Однако затем она просыпалась и сталкивалась с противоречивой реальностью, созданной ее травмой и жуткими ограничениями. Масштаб ее страданий не поддается описанию, ведь женщина снова и снова возвращалась к столкновению между тем, что переживала с открытыми глазами и что – с закрытыми.
К своим обстоятельствам Пэтти так и не адаптировалась. Она рассматривала ограничения, как нарушение ее права выбирать, жить, быть и даже свободно дышать. Принять это не представлялось возможным. Она категорически отказывалась согласиться с тем, что ее тело полностью отключено. Дело не в том, что у нее не хватало на это умственных сил, просто не было ни воли, ни желания. Травму и вынужденный компромисс она воспринимала как оскорбление и прямое нарушение всего, за что она выступала. На протяжении жизни она обладала отменной физической формой, компетентностью и независимостью и не собиралась это переосмысливать.
Пэтти страстно любила природу, бег и свой мотоцикл Harley-Davidson V-Rod: он действительно был ее отражением. Его изготовили по индивидуальному заказу – с изображением пламени на фиолетовом фоне, – чтобы такой был только у нее. И хотя ей нравилась таинственность Harley, она на этот крючок не попалась. Женщина решила обменять свой Harley 883 Sportster на юбилейную модель V-Rod того года выпуска, которая, по мнению многих поклонников, на самом деле не ощущалась и не звучала как Harley. Но Пэтти было все равно. Она не чувствовала необходимость кому-то что-то доказывать, даже сообществу Harley, которое любила. Она каталась на мотоцикле с избранной группой женщин («Не проси, присоединиться не смогу») вверх и вниз по улицам Буффало, да так, что от рева ее мотора на припаркованных автомобилях запускалась сигнализация.
Пэтти была не из тех, кто отказывался от своей силы. Ее твердость временами переходила в жесткость, но также являлась своего рода моральным принципом, который заставлял ее быть честной и несгибаемой. Она бы никогда не позволила обстоятельствам умалить ее бесстрашную решимость, если бы это не произошло из-за жуткой травмы позвоночника, разрушившей ее жизнь.
Женщина поступила на службу в полицию в 2001 году в возрасте 36 лет. В течение следующих пяти лет, благодаря непревзойденной приверженности своему делу и целеустремленности, она поддерживала наилучшую физическую форму. Мало кто из ее коллег мог похвастать «почти нулевым процентом жира в организме», как у нее. Как и Эдди, который уволился из полиции по болезни, она отлично осознавала, что ее физическая форма или ее отсутствие могут повлиять на ее способность исполнять свой долг в качестве офицера полиции. Она считала, что физическое состояние – это главное, что позволяет ей выполнять свою работу и делать это хорошо.
В трагический период после выстрела, который считала роковым, разделившим ее жизнь на «до» и «после», Пэтти тем не менее оставалась тем же человеком, каким была всегда. Порой невыносимой, но очаровательной, нежной, но жесткой, скупой на слова, но остроумной. Она часто бывала отстраненной, даже равнодушной, но всегда оставалась включенной. Она следила за повседневными подробностями жизни, вникала в заботы и радости своих друзей и гордилась их достижениями. У нее всегда было свое мнение обо всех и обо всем, начиная от человеческих отношений и заканчивая стилем одежды окружающих. Она не стеснялась слов и выражений, была способна оценить человека, бросив на него один острый взгляд. Я помню ее озорное, даже хулиганское чувство юмора и все еще вижу ее пиратскую улыбку. Никогда не забуду тот день, когда предложил ей назвать ее нового чихуахуа Крисом в честь меня, или «Сиджеем» для «Криса-младшего». Пэтти просто улыбнулась и медленно произнесла, что подумает. Через несколько недель я спросил, как поживает ее собака. Она подарила мне одну из своих хитрющих улыбок и сказала: «Ты имеешь в виду Джерри? Он был у ветеринара, лечился». Я был сбит с толку, а ее это позабавило.