– Большинству людей на него наплевать, – добавила она. – Они говорят лишь о том, что видели и слышали. Меня не волнует то, что никто не говорит о моем отце, что никто ничего не может о нем сказать. Меня не волнует, что он сделал.
На самом деле, это ее волновало. Ей было важно, чтобы преступник, которого она когда-то называла отцом, наконец превратился в человека, заслуживающего называться папой. Бриттани не требовалось никаких материальных доказательств, чтобы знать, что ее отец, слабый и умирающий, изменился в корне, раз и навсегда, и это, в свою очередь, поддерживало ее осознание того, что он уйдет безмятежно. Она так им гордилась, что высмеяла наше предложение изменить его имя для упоминания в книге и документальном фильме. «Мы не какие-то фальшивки», – ответила она с гордо поднятой головой. Я объяснил, что могут быть вполне законные причины для защиты ее личности, не связанные с чувством стыда или лицемерием, но она продолжала настаивать на своем:
– Это Дуэйн Эрл Джонсон. Дуэйн. Эрл. Джонсон, – повторила она голосом, восхищавшим нас своей теплотой и достоинством.
Я ожидал, что она укажет на свою татуировку на предплечье со словом «Папа», датами его рождения и смерти и «RIP»[35], но она этого не сделала. У нее не было необходимости выставлять свою любовь на всеобщее обозрение; это была просто часть ее.
Предсмертные сны и видения могут быть переживаниями, которые ограничиваются внутренней жизнью и никак не проявляются снаружи, но от того, что они не видны, их влияние не становится меньше. Бывают времена, когда они даже выходят за рамки поколения, чтобы удовлетворить нерешенные духовные и эмоциональные потребности, те, что связывают родителей с ребенком и восстанавливают когда-то забытые узы. А иногда такие переживания почти никак не влияют на реальность покойного. Это часто случается с пожилыми парами, которые, проведя всю жизнь вместе, не могут перейти к жизни без второй половины. И они этого не делают, а сохраняют неразрывную связь через жизненный опыт. Фокус внимания смещается на внутренний мир, где они продолжают сосуществовать со своими умершими партнерами и снова ощущают себя целостными. Вот когда тяжелая утрата не включает в себя ни «до», ни «после», а лишь различную и в некотором смысле более глубокую связь.
Лиза, дочь и опекун Сонни и Джоан, не осознавала огромного влияния предсмертных переживаний ее матери, пока оба ее родителя не скончались. После смерти Сонни Джоан продолжала удерживать своего мужа живым посредством предсмертных видений, которые являлись ей и во сне, и во время бодрствования. И только когда она умерла, ее дочь наконец осознала, что пережила двойную утрату. Благодаря предсмертным видениям Джоан, Сонни продолжал существовать не только как муж, но и как отец для его скорбящей дочери. И когда пришло время Джоан и Сонни воссоединиться, знание о том, что их замечательная история любви пережила смерть, помогла Лизе примириться с горем и печалью. Ее тяжелую утрату смягчало признание того, что связь родителей не прерывалась, во многом благодаря предсмертным видениям мамы.
Горе похоже на любовь: оно не ограничено временем и пространством и распространяется на те области нашей жизни, которые мы порой даже не осознаем; они не только о потере любимого человека, но и о себе, будь то в присутствии любимого или после его ухода. И хотя путь утраты не является ни предсказуемым, ни простым, он не лишен света. Важно уважать процесс горевания, через который проходит семья пациента, и осознавать, как ей помогают его предсмертные видения.
Эффективность снов и видений особенно очевидна, когда речь идет о родителях, потерявших маленького ребенка. И Кристин, и Мишель, матерей Джесс и Джинни, очень огорчала мысль, что смерть станет единственным путешествием, в которое их дети отправятся в одиночку. Не было ничего, чего бы эти женщины, эти мамы-воины, не сделали для своих дочерей, но теперь они столкнулись с невыносимой реальностью, в которой оказались бессильны что-либо изменить. Никакими словами не описать облегчение на лице родителя, который видит, как у его умирающего ребенка страх перед неизвестностью сменяется принятием. Мишель именно последний сон Джинни дал понять, что хотя конец и близок, он будет мирным. Действительно, после своего предсмертного сна о Боге Джинни перестала каждые 15 минут подзывать к себе Мишель и начала крепко спать. Именно после того сна мать стала спокойной и уравновешенной, до такой степени, что наконец нашла в себе силы осведомиться о распоряжениях насчет похорон. Верная своему воинственному духу, она хотела прояснить все оставшиеся детали, чтобы достойно проводить дочь в последний путь.
Многие члены семьи находят какие-то смыслы в предсмертных снах и видениях своих умирающих родственников и начинают верить в Бога, ангелов, загробную жизнь и небеса. Так произошло и с Мишель, которая прежде являлась скорее агностиком, после последнего разговора дочери с Богом. Она поставила под сомнение свою систему убеждений или ее отсутствие, переняв тот язык, на котором ее дочь описывала ощущение от предсмертного видения:
– Кто знает? – сказала она, улыбнулась и вскинула руки, словно сдаваясь. – Может, этот замок и существует. Я больше не знаю, чему верить.
Подобно многим, она обратилась к религии, чтобы объяснить предсмертные переживания Джинни даже при отсутствии четких религиозных убеждений. Кто-то обращается к сверхъестественному просто в поисках «потустороннего» объяснения. То, как именно каждая семья понимает значение предсмертных снов и видений своих любимых, не имеет значения. Примечательно то, как, независимо от нашей системы координат, такие переживания помогают скорбящим преодолевать боль потери и принимать реальность разлуки.
Одно остается неизменным в пространстве между смертью и скорбью: желание связи. То, как терапевтический эффект предсмертных переживаний распространяется на тех, кто потерял близких, не поддается точному измерению. Как для тех, кто ухаживает за смертельно больными, так и для самих больных, возможность воссоединения позволяет приспособиться к жизни без близких, сохраняя при этом с ними связь. И неважно, можно эту связь измерить или нет; важно то, что она, несомненно, крепка.
И Кристин, и Мишель отреагировали на смерть своего ребенка с одинаковым удивительным пренебрежением к тому факту, что эта смерть их разделила. По сей день каждая из них ежедневно говорит о своих дочерях и со своими дочерями. Каждая из них продолжает украшать перед праздниками свой дом ради своей маленькой девочки. Они делают это, потому что «Джинни этого ждет» и «Джесс всегда расстраивалась, если я пропускала год».
Спустя 3 года после смерти дочери Кристин все еще улыбается, указывая на украшение, которое ее дитя неловко прикрепила к ошейнику кошки в день, которому суждено было стать их последним совместным рождественским сочельником. Безобидный сувенир символизирует продолжение связи с покойной дочерью, связи, которую смерть не в силах разорвать, и дает возможность заземлиться и смириться с потерей. Как и в случае с Мишель, Кристин находит утешение в последнем предсмертном видении ребенка, в котором Джесс встретила их покойную подругу Мэри и назвала ее «ангелом». Это дает Кристин уверенность в том, что трансформация, которую прошла ее маленькая дочь, смягчила ее физическую и эмоциональную боль.
Как и Кристин, Мишель все еще преодолевает вызванную горем боль. Она тоже обрела благоговение и утешение в богатом внутреннем мире дочери и в необычайно успокаивающем характере ее предсмертных видений. «Она меня всегда чему-то учит», – призналась Мишель за два дня до смерти Джинни. Она с умилением смотрит на картинки, сувениры, игрушечных животных, которые напоминают о присутствии дочери. Радуга на небе вызывает у нее улыбку. Она видит сердечки в облаках, камнях и даже каплях воды. При виде скунса она вспоминает запах лекарства Джинни и впадает в меланхолию. Если кто-то выкрикивает имя официантки – «Джинни!», – она вздрагивает от неожиданности.
Мишель часто укрывается в комнате Джинни, которую оставила нетронутой. Автомобили семьи украшают наклейки на бамперах с полным именем Джинни (Вирджиния Роуз) и датами ее рождения и смерти. Мать, куда бы ни пошла, несет свое горе с собой, в основном потому, что ей не приходилось подавлять его или вытеснять. Она не скрывает своих проблем. Тяжелая утрата стала верным и нежным спутником, продолжением терапевтической природы предсмертных видений Джинни. Знание о том, что дочь в конце жизни успокоилась и обрела мир, позволило Мишель справиться с немыслимым, а со временем даже преобразовало шок в печаль, а травму – в горе.
В разгар трагедии Мишель нашла утешение и смысл в мелочах, в разрозненных воспоминаниях и неразрывной связи с дочерью. Ее любовь продолжает надеяться и преодолевает волны отчаяния, которые накатывают на нее с нерегулярными интервалами. Это та самая любовь, которая пронизывала предсмертные видения ее дочери и каскадное влияние которой будет поддерживать убитую горем мать до того дня, когда ей тоже придется нащупать путь к замку Джинни.
Как и большинство других эмоций, горе – это не то чувство, которое мы запросто преодолеваем и через которое проходим аккуратными шажками. Нет установленного порядка, по которому его следовало бы прорабатывать. Это что-то, через что мы проходим, что проживаем и преодолеваем, иногда поэтапно, иногда внезапными всплесками эмоций, затяжными приливами и отливами, в отчаянии, но и в мире. У нас общие жизни и истории, поэтому неудивительно, что предсмертные переживания воплощают общую для всех реальность. Конец жизни делает видимым свет, свидетельствующий о размышлениях и самоанализе. Этот свет продолжает сиять в темноте даже после того, как горе превращается из единичного события в путешествие на всю жизнь. Этот свет расходится и вдаль, и вширь. Мы чувствуем его даже тогда, когда не хватает никаких языковых средств.