пациентов предполагает подобие, хотя на самом деле единственное, что равняет их всех, – это болезнь. Смерть – нечто большее, чем конечная точка болезни; это завершение жизни, которой в этом мире больше нет равных. Если Розмари изо всех сил старалась восстановить связь с ядром своей личности, со своей самостью, то Джеральдина хотела этого избежать. Первая относилась к предсмертным переживаниям аналитически, а вторая применяла скорее интуитивный подход. Тем не менее обе женщины вернулись к тому, что было потеряно. Они претерпели аналогичную духовную трансформацию, результат которой остался неизменным. Неважно, видела ли мать дочь или дочь – мать, для них обеих основной темой была любовь. И каждая знала, за что держаться, чтобы поставить смерть в перспективу или, по словам Розмари, «поладить» со своей жизнью.
Предсмертные сны и видения обеспечивают путь к миру вне зависимости от того, как они интерпретируются и интерпретируются ли вообще. Их важно проживать, а не изучать. Они олицетворяют стойкость, с которой человеческий дух вступает в процесс умирания и присваивает его себе, каким бы путем это ни происходило. Розмари и Джеральдина были двумя матерями, пережившими львиную долю жизненных испытаний, но, какими бы разными они ни были, каждая из них пред лицом невзгод проявляла завидную уравновешенность и силу. И каждая поделилась историей жизни, выходящей за рамки опыта, анализа, оценки, а иногда и понимания.
В своем эссе 1966 года «Против интерпретации» социальный и культурный критик Сьюзан Зонтаг высказала то же мнение в отношении другой сферы, которая мобилизует способность человека к воображению и трансформации, а именно сферы искусства[37]. Она, как известно, выступала против подходов, подчиняющих духовную силу искусства интеллектуальным абстракциям, или, по ее выражению, против «мести интеллекта искусству». Конечно, процесс умирания похож на искусство, поскольку ни один наблюдатель не сможет адекватно отдать должное опыту. Отражение его процессов – прерогатива тех, кто его испытывает. Поэтому предсмертные сны и видения не поддаются пониманию исключительно через критическое суждение. А в отсутствие субъективного взгляда на процесс умирания лучше всего обращать внимание на то, какой эффект они оказывают, а не на то, какими средствами этот эффект достигается. То есть относиться к ним как к произведениям искусства.
В то время как сны, как правило, подразумевают, что мы крепко спим, предсмертные видения переносят нас в новую реальность, в которой мы бодрствуем. Персидский поэт-суфий XIII века Руми лучше всего описал это в стихотворении под ироничным названием «Сон, требующий толкования»: «Хотя и кажется, что мы спим, внутреннее бодрствование управляет сном и в конечном итоге заставляет нас прийти к истине о том, кто мы есть»[38]. И хотя я продолжу утверждать, в противовес Руми, что предсмертные сны не нужно интерпретировать как материю, его стихотворение прекрасно иллюстрирует момент признания, когда смерть и жизнь сливаются в одно целое. Именно тогда наши сны становятся реальностью, а предсмертные видения кажутся более достоверными, чем окружающий нас материальный мир.
Некоторые пациенты замыкаются в себе и почти не разговаривают. Другие сохраняют интеллектуальную живость и желание общаться с окружающими и выражать, проявлять себя до самого конца, даже если болезнь прогрессировала до такой степени, что хочется умереть. Но большинство получают явную пользу от терапевтического влияния их предсмертных снов и видений. Таким образом, важно узаконить эти сны и видения, а не исследовать их онтологическое происхождение (например, фрейдистское или юнгианское подсознание, представление о божественном мире и т. д.). Для пациентов, семей и медицинских работников терапевтическая, экзистенциальная и экспериментальная ценность этих явлений всегда на первом месте.
Эта ценность пропитана трансцендентностью, поскольку указывает на существование или опыт за пределами физического. Следовательно, это состояние, которое часто ассоциируется с загробной жизнью. Для меня предсмертный опыт – это то, что происходит до, а не после смерти. Задачу обсуждать отголоски после смерти я оставлю другим. Вместо этого хочу признать силу духовной трансформации и трансцендентности в жизнях моих пациентов до их ухода и показать, как сильно это меняет заботу о них. Я стремлюсь подчеркнуть важные клинические последствия и показать, почему мы должны их учитывать, если хотим стать более грамотными в вопросе процесса умирания.
Важно признать, что процесс умирания действительно приносит своего рода духовное и эмоциональное утешение, то самое, что может корениться в конкретном и пережитом опыте, но все равно влечет за собой некую форму трансцендентности. На пороге смерти границы между эмпирическим и духовным, телом и разумом, настоящим и прошлым, осознанными и бессознательными импульсами словно растворяются, обеспечивая ощущение трансцендентности в месте, наполненном блаженным комфортом и безмятежностью.
В процессе жизни всегда либо травмировали нас, либо мы травмировали других. Однако через прощение, любовь и возвращение тех, кого мы потеряли, предсмертные видения будто снова делают нас цельными. Время и пространство рассеиваются, заживляя старые раны, а диапазон жизни сужается до того, что действительно важно. Словно существует своего рода финальная справедливость, когда в конце жизни человек исключает тех, кто причинил ему вред, и обнимает тех, кто заботился о нем и любил его больше всего. Наверное, можно сказать, что завершающийся круг – это круг восстановления и возврата к лучшим фрагментам прожитой жизни.
Раньше я стремился быть самым хорошим врачом и делать все, что в моих силах, одновременно уважая духовные свойства предсмертных переживаний пациентов. Теперь я знаю, что быть хорошим врачом – значит признавать, облегчать и подтверждать глубоко духовную природу таких переживаний в конце жизни. Умирание – нечто гораздо большее, чем просто физическое событие. И достойный уход из жизни, равно как и достойная жизнь – это в гораздо большей степени духовный, нежели биомедицинский процесс. В этом наблюдении нет ничего нового. Австрийский поэт Райнер Мария Рильке очень точно уловил важность выражения смыслов каждого отдельного человека в финальные моменты жизни: «Я не хочу смерти с доктором. Я хочу собственной свободы». «Хорошая» смерть – это всегда о возможности умереть по своему усмотрению, а не о доблести медицинского мастерства.
Именно в свой смертный час люди освобождаются от былых страхов и возвращаются к обновленному ощущению себя. Это цельное «Я», с которым мы с годами теряем связь из-за накопленных стрессов, ожиданий, неудач и негативных эмоций, но также это то самое «Я», которое в полную силу раскрывается в конце жизни. В результате глубокой решимости и твердости, которые обнаруживаются в процессе умирания, пациенты восстанавливают связь с теми, кого любили и потеряли, кого оплакивали, но не забыли. Происходит безусловное принятие членов семьи и знакомых. Они находят альтернативу внешнему миру, произвольные требования которого когда-то тщетно пытались удовлетворить.
Вероятно, из этих требований родилась одержимость западной культуры последними словами умирающего, но реальности процесса умирания это не соответствует. Те самые знаменитые последние слова, литературные последние слова, вымышленные последние слова… их отражение в популярной культуре говорит о том, что мы интуитивно чувствуем, что важные вещи произносятся и, возможно, даже переживаются именно в конце жизни, но, похоже, не способны обойтись без преувеличений. Нам внушают, что последние слова умирающего имеют значение лишь в том случае, если они яркие и запоминающиеся, если это вершина смыслов жизни и верх человеческой осознанности.
Но никаких сенсаций на последних этапах жизненного пути не происходит. Предсмертные видения редко носят глубоко философский или религиозный характер. Они не включают в себя экзистенциальных вопросов, резких заявлений, религиозных прозрений, подведения итогов или кульминационных моментов. Зачастую сны и видения наполнены повседневными событиями, членами семьи, любовью и даже домашними питомцами. Именно через эти восстановленные отношения умирающие часто собирают себя по кусочкам и возвращают ощущение целостности. Обновленное чувство собственного достоинства становится возможным в результате нашего последнего путешествия по Земле. В своих снах пациенты часто видят себя более молодыми, здоровыми и активными, но, как ни парадоксально, ощущают себя при этом более похожими на себя настоящих, чем когда-либо. Богослов и психотерапевт Моника Ренц называет этот духовный опыт связанности «слабым электрическим соединением» между собой и другими[39]. По ее словам, данное явление случается в пограничной зоне или «в пороговом пространстве», открывающемся в момент смерти между телом и разумом, сознанием и бессознательным. Независимо от того, идет речь о подавленном «я» или о других, это как раз тот самый акт соединения или воссоединения, о котором говорят пациенты, описывая свои ощущения от предсмертных снов и видений.
Чувство восстановленной связи между жизнями и через жизни – это то, что можно отнести к Мэри, держащей и раскачивающей на смертном одре своего давно умершего младенца, или к матери Сьерры, заползающей в постель дочери, чтобы обнять ее в последний раз. Это то, что помогло 16-летней Сандре, чьи скорбящие родители хотели избавить ее от знания о неминуемой смерти. Для нее религия стала объективом, через который она мечтала энергично взобраться на гору и оказаться рядом с ангелами, которые обнимут ее и, наконец, избавят от страданий. Хотя путешествие четко символизировало смерть, его исход вызывал чувство единения, света и жизни.
Эти примеры демонстрируют важность пере-осмысления религии в конце жизни, важность того, чтобы человек не отрицал, а пришел к более широкому пониманию ее принципов. В хосписе Буффало медицинская бригада знает, что тесное сотрудничество с нашими капелланами и религиозными представителями крайне важно для благополучия и счастья пациентов. Сейчас уже общепризнано, что тело и разум оказывают друг на друга сильнейшее влияние. К сожалению, фокус медицины исключительно на физических симптомах пациентов затемняет этот факт. В конце жизни такой разделенный взгляд на здоровье просто неуместен, независимо от того, поддерживают его врачи или нет. Духовное и физическое идут рука об руку, особенно когда мы стремимся облегчить переход наших пациентов в их последнее пристанище.