На последних стадиях процесса умирания тяга ко сну обычно особенно сильна, глубока и действует умиротворяюще как никогда. Нерегулярные, случайные моменты бодрствования, которые время от времени прерывают сон, больше напоминают забытье. Иногда эта тенденция принимает неожиданный оборот. Медленный дрейф прекращается, поскольку состояние «сон-бодрствование» переполняется интенсивными и реалистичными снами и видениями. Изможденный пациент не всегда готов к такому повороту и может отреагировать на него самым удивительным образом. Как это сделал Фрэнк.
За три дня до смерти он то дремал, то снова приходил в себя, как вдруг удивленно воскликнул: «Я в 1927 году! Я мальчик! Как они это сделали?» Его видения были настолько реалистичны, что ему не терпелось узнать, какие закулисные действия привели к появлению магического трюка, создавшего эту иллюзию путешествия во времени. Он не сомневался: то, что он видел, произошло на самом деле. И предположил, что для того, чтобы это стало возможным, были задействованы какие-то хитрые приемы. Его тело отключалось, но разум еще не потерял точку опоры в сознании. Пациент помнил, кто он и где находится, но продолжал считать то, что видит, дополнительной реальностью. То есть он существовал попеременно в двух мирах, только один из которых был у нас общим.
Со временем внутренние переживания вернули Фрэнку то, что он ценил в жизни больше всего: любовь жены. Чем чаще она ему снилась, чем больше он ощущал ее присутствие, тем спокойнее становился. В конце концов он потребовал, чтобы мы прекратили лечение. С медицинской точки зрения, его решение отказаться от терапии было оправданным. Часто пациенты осознают тщетность медицинских манипуляций задолго до самого врача, и в некотором смысле это освобождает его от обязательств, которые больше не могут быть выполнены. Фрэнк хотел воссоединиться с «Руфью на небесах». Мы помогли ему обрести утешение во время этого долгожданного воссоединения, и он умер с той целостностью, с которой жил и творил.
Вовсе не одобрение, выданное университетским наблюдательным советом, а именно встречи с такими пациентами, как Фрэнк, окончательно убедили меня в том, что сбор свидетельств о переживаниях в конце жизни является моим моральным долгом. Умирающим нужно, чтобы их голоса были услышаны; им нужно пространство для описания их внутренней жизни и мира, который скрывается в их слабеющих телах и остается невидимым для окружающих. Их опыт должен быть признан с медицинской точки зрения. Возможно, собранная информация устранит, наконец, сомнения в важности предсмертных снов и видений как источника, который дарует умирающему успокоение, новый смысл и самоинтеграцию. Возможно, эти данные предоставят доказательства, которые отсутствуют в медицинской литературе и которые, мы надеемся, помогут практикующим врачам распознать важность жизненного опыта. Техническая сторона медицины достойна восхищения лишь в той мере, в какой она поддерживает самооценку пациента и его эмоциональное состояние в конце жизни, реальность, которую четко демонстрируют предсмертные переживания.
Путь был свободен, и я приступил к работе вместе с доктором Энн Банас, научным сотрудником Университета Буффало, которая незамедлительно и недвусмысленно проявила энтузиазм в области изучения предсмертных переживаний. Мы разработали параметры и детали моего исследовательского предложения. Цель заключалась в том, чтобы применять объективный подход, оставаясь верным точке зрения пациента. Действительно, за исключением нескольких отчетов, в предыдущих работах основное внимание уделялось точке зрения наблюдателя. Например, первое крупномасштабное исследование переживаний умирающих пациентов, проведенное исследователями-парапсихологами Карлисом Осисом и Эрлендуром Харальдссоном и изложенное в книге «В час смерти: новый взгляд на доказательства жизни после смерти», было основано исключительно на опросах и интервью врачей и медперсонала[17]. Безусловно, их выводы бесценны. Они не только помогли подробно описать предсмертный опыт, но и отделили галлюцинации от предсмертных снов. Однако авторы всерьез рассматривали гипотезу о загробной жизни и не могли предоставить право голоса пациентам. В 2008 году вышла книга «Искусство умирать: путешествие в другие места», в которой два доктора, Питер Фенвик и Элизабет Фенвик, в своих исследованиях также рассматривали гипотезу о загробной жизни. Их опросы и анализы случаев из практики тоже основывались на перспективе медицинских работников и врачей, а не самих пациентов[18].
Подобные систематические исследования предсмертных переживаний – безусловно, об умирающих, но не обязательно для них. Когда предсмертные сны и видения используются в качестве линзы для придания смерти смысла, сами пациенты часто отходят на задний план, хотя их угол зрения должен быть на первом месте и в центре любых обсуждений предсмертного опыта. Перед нами стояла крайне простая цель: во-первых, продемонстрировать, что предсмертные сны и видения существуют и происходят регулярно, а во-вторых, изучить их распространенность, содержание и значение, основываясь на точке зрения пациента.
Чтобы задокументировать предсмертные видения, описанные самими пациентами, мы использовали стандартный опросный лист в сочетании с большим количеством открытых вопросов[19]. Первая часть включала однозначные вопросы, связанные с наличием или отсутствием снов и видений в конце жизни: случались ли эти видения во время сна или в момент бодрствования, успокаивали они или, напротив, причиняли дискомфорт и какие образы в себя включали. Каждому участнику мы задавали одни и те же вопросы о содержании снов или видений, их частоте и степени реалистичности. Мы использовали нумерованную шкалу, поэтому полученные ответы можно было подсчитать и сравнить.
Для участия в исследовании пациент должен дать согласие и понимать значение и последствия участия, и эти требования в соответствии с рекомендациями институционального наблюдательного совета были подробно изложены на многих страницах. Документ нужно было прочитать и подписать в присутствии свидетеля. Мы не включали в работу пациентов, у которых обнаруживался хоть малейший намек на когнитивные нарушения, такие как слабоумие, бредовое состояние или спутанность сознания.
Опрос участников проводился почти ежедневно до самой их смерти. В отличие от предыдущих ученых, собиравших данные случайно и стихийно буквально на пороге смерти пациента, мы рассматривали уход, как процесс, длящийся от нескольких дней до нескольких месяцев. Мы не только собирали данные, но и снимали пациентов на видео. Это решение было принято в надежде еще лучше подтвердить и представить точку зрения больного. Эти видео также должны были окончательного опровергнуть представления о том, что предсмертные переживания – это лишь проявления когнитивных нарушений или спутанности сознания. Мы хотели показать, что умирающие не всегда такие, какими их часто представляют – бледные, апатичные и часто измученные временем люди в больничных пижамах, слишком немощные, чтобы функционировать или думать. Напротив, все они такие же разные, как и живые; могут быть тревожными, созерцательными, вдумчивыми или интуитивными, молодыми или старыми, трудоспособными или инвалидами. Каждый из них по-своему уникален.
Вскоре каждому члену нашей команды стало очевидно, что, хотя мы, возможно, и инициировали методический и объективный подход, легший в основу исследования, его движущей силой являлись не мы, а пациенты. Те самые умирающие, которые толкали нашу работу вперед, да так стремительно, как мы порой и сами не ожидали. Большинству участников исследования было приятно, что их вообще слушают. Многим было отрадно узнать, что их предсмертные сны и видения требуют серьезного изучения, в то время как для других это был шанс внести свой вклад. Когда съемочная группа обратилась в хоспис Буффало с просьбой снять документальный фильм, основанный на исследовательском проекте, все пациенты, с которым мы работали, это поддержали и с этим согласились. Они все ценили возможность быть частью чего-то значимого, выходящего за рамки их повседневного столкновения с опытом умирания. Кроме того, они больше не были одни. Нас всегда встречали с интересом, часто с облегчением, а порой даже с благодарностью. Вопрос «Хотите сказать, что вы не считаете меня сумасшедшим?» стал своего рода мантрой. Наши пациенты были не объектами изучения; они были соавторами, комментаторами, соисследователями, испытуемыми и звездами в одном флаконе.
Изначальной мотивацией работы было предоставить доказательства, необходимые для того, чтобы убедить коллег-медиков в клинической значимости предсмертных переживаний. Но мы все неправильно поняли. Каким бы научно обоснованным ни было наше исследование, его результаты абсолютно не впечатлили и не заинтересовали моих коллег. Более того, нашей аудиторией оказались не представители медицинских профессий, а те, кто ухаживает за умирающими: матери и отцы, братья и сестры, тети и дяди, взрослые дети и все остальные, кому приходится справляться с потерей любимого человека; другими словами – живые. И да, к категории живых людей относятся и врачи, но некоторые из них – лишь после того, как снимут белый халат и вернулся домой к тем, кого любят.
Наше исследование предназначалось пациентам и семьям, для которых предсмертные переживания влекли за собой либо страх насмешек, либо опасение прослыть сумасшедшим. Это были люди, которые имели все шансы в один прекрасный день достучаться до своих врачей – и научить их – точно так же, как они научили меня.
Я помню Бриджит, 81-летнюю беззаветно преданную вере бабушку-лютеранку с хронической обструктивной болезнью легких. Женщине было настолько тяжело выносить свои видения, что она становилась все более и более тихой, что для нее крайне нехарактерно. Когда ее сны достигли такой яркости, что стали сливаться с состоянием бодрствования, она неоднократно спрашивала: «Почему я это вижу? Я что, схожу с ума?» Ее дочь не знала, что ответить, поскольку и сама не по