— Ага. Так, так, — сказал неизвестный. — Очень хорошо понимаю. Вы не спите ночь, а потом, опрокинутым рассветом, вы решаете, что пускай вас несет этот поток, как дохлую рыбу.
— Позвольте, — возмутилась Рита. — Как дохлую рыбу? Я этого не говорила.
— Нет, вы сказали, только другими словами. А вы, — обратился он к Леве, — что делаете вы? Вам отпущен природой двойной паек способностей. Как вы пользуетесь им? Наисквернейшим образом. Жизнь отвратительна, говорите вы. Так давайте же исправим ее. Действуйте, вносите коррективы, перестраивайте, боритесь за лучшее. Для этого вы прекрасно вооружены искусством, этой редкостной дальнобойной винтовкой, чьим стволом вы пользуетесь как кочергой, помешивая ею пепел воспоминаний. История оказала вам честь, выпустив вас на свет в отличную эпоху. Трудовое человечество освободит неисчислимые киловатты собственной энергии. Оно разведет сады, о которых мы и не мечтаем. Обособленного искусства не будет, потому что им будет пропитан весь быт. А вы представляете себе, как вечером в концерте зазвучит Шопен, не тот, которого знаете вы и который одинокие капли дождя и одинокую грусть превратил в песни для таких же одиночек, как он сам. Другой, новый Шопен обуздает не капли, а слитые ливни звуков, пахнущие влагой и солнцем, любимые всеми. Эта музыка будущего будет столь действенной и мощной, что над ней, как над водопадом, возможно, встанет радуга.
— Когда же? — в один голос спросили Рита и Лева.
— Когда же? Почему вы спрашиваете меня об этом. Ведь для такого будущего надо совсем иначе использовать свое настоящее. Не так, как это делаете вы. А вы… бессонными ночами, опрокинутыми бокалами, нет, простите, это месяц был опрокинут, всем этим вы смущаете не только себя, но и других. Вы блестящие дезорганизаторы, дорогие друзья мои. Куда вам до проблемы будущего, когда в настоящем вы не можете решить наипростейшей задачи Шапошникова и Вальцева.
Неизвестный умолк и встал.
Солнечный свет, светлый и холодный, потек по полу. Дождь переставал. Большой кленовый лист прилип снаружи к окну пивной.
— Я ухожу, — сказал гражданин Икс. Он повернулся к Леве Гойху. — Вот вам записка. Подите по этому адресу. Может быть, там вам помогут устроиться.
Рита Грин взяла его за кожаную куртку.
— Ну, кто вы?
— Неизвестный. Прощайте. Не стоит огорчаться из-за таких пустяков, как монокль.
И он пошел к двери.
— Молчит, — почтительно прошептала Рита Грин. — Неизвестный.
Лева Гойх развернул записку. В ней было несколько рекомендательных слов. Вместо подписи были инициалы. По ним Лева ничего не мог определить.
От себя же мы можем сказать, что это был… Впрочем, это не важно.
1926
Не плачь, Нинель!
На юге лето состоит из цветов, плодов, рыб и звезд. Цветы начинаются в апреле и цветут до сентября все ярче, все пышнее. Через клубнику и фиалки дело идет к персикам и левкоям, и все кончается виноградом и георгинами. Рыбы плывут все лето вдоль берегов, а звезд так много, что им становится тесно в небе и они падают оттуда дождем. На юге смысл жизни так понятен.
Все неясности, все голубоватые туманцы, капельные сомнения, ручейковые нашептывания, болотная луна в дымке из комаров, повисшая между двух берез и пахнущая сыростью и медом, — все это север, северные тревоги, северное лето.
Южные дети выросли у моря под яркой драгоценной луной. Они знают, что летом ловится рыба, а зимой идет дождь. Они знают, что летом темные ночи и светлые дни, что летом должно быть жарко. Они знают… они ничего не знают.
Двое детей, мальчик Арлен и девочка Нинель, приезжают летом на север. Прямо с вокзала, сонных, их везут на дачу, где дома из дерева проконопачены мохом и где сосны окружают дом. Всю ночь дети спят и видят южные сны.
Арлен видит небольшую бухту, лучезарный песок и площадку, которую они с Нинель построили из камней перед отъездом и где поселили двух крабов. Каменная площадка, выстроенная перед отъездом для крабов, приобретает во сне иной вид, чем наяву. Сновидение украсило ее и превратило в подводный спортивный клуб, полный музыки, где крабы в трусиках смыкаются в треугольники и квадраты и, наконец, образуют пирамиду, на вершине которой укреплена морская звезда.
Нинель видит во сне ту же площадку у моря, но тоже преображенную. Это сад, или, вернее, ясли, для юных крабов. Целые стада их плещутся в теплой воде под присмотром старого умного окуня в пенсне, покуда проворные скумбрии в полосатых джемперах приготовляют завтрак.
Южные дети видят во сне определенные, простые вещи, то, что они хорошо знают. Но уже утром начинаются непонятности.
Утром их приветствуют деревянные стены, проконопаченные мохом, и сосны в окне. Дети смущены: у них на юге нет таких домов и таких деревьев.
— Какой странный дом, — говорит Нинель. — Весь деревянный, как ящик.
Арлен исследует диковинные стены.
— Это редкий дом, — убежденно говорит он. — Второго такого нет нигде, он сделан специально для нас.
Через полчаса он убеждается, что таких домов сколько угодно.
В сандалиях на босу ногу, с голыми руками и грудью, дети выходят на террасу.
— Где здесь у вас море? — деловито спрашивает Арлен.
Моря нет. Одновременно с этим еще одно открытие: холод. Большая мохнатая туча ползет, цепляясь за вершины сосен, ветер сыр и неласков. И кожа детей, привыкшая к южному солнцу, пупырится. Дети дрожат.
— Когда у вас будет лето, — вежливо говорит Нинель, — мы покажем вам разные игры.
Но южные игры не годятся для севера; кроме того, лето уже наступило. Все по-другому в этом северном крае.
Арлен и Нинель гуляют, кутаясь в осенние пальто.
Они уже изменились, эти южные дети. Они уже забыли о рыбах и думают о грибах, которых пока еще нет, но которые будут. Южный загар сошел с них. Они потеряли южную самоуверенность, они узнали, что лето может быть холодным, ночи светлыми, дни темными; они узнали, что климат и формы жизни многообразны. Арлен и Нинель прошли уже несколько стадий северного развития. Сначала они ничему не удивлялись, рассматривая все чужое как чудачество и заранее зная, что все самое лучшее у них дома. Потом они начали удивляться чужому, не уважая его. Теперь они уважают чужое и стараются понять его: так расширяются их горизонты. Они внимательно слушают разговоры взрослых и, оставшись одни, обсуждают их.
— Никто так не понял природу женщины, как Кнут Гамсун, — сказала однажды старая незамужняя тетушка.
Вечером Нинель спрашивает Арлена, который все знает:
— Ты слышал… она сказала: «кнут Гамсун». Разве у кнутов тоже бывают фамилии?
— Я не слыхал об этом раньше, — честно отвечает Арлен. — У нас дома они без фамилий, но здесь…
Между тем лето идет и идет. Оно настолько холодно, что это удивительно даже для севера. Дожди идут помногу раз в день, дожди разных калибров и разных степеней холода. Ночи холодны, цветов и звезд очень мало, фрукты очень дороги. «Земная ось перемещается», — говорят взрослые. Дети слушают, и постепенно эта ось заполняет их воображение. Они часто умолкают и что-то слушают.
— Тс, тише, — шепотом говорит Арлен. — Вот сейчас, вот слышишь.
— Да, как будто, — не вполне уверенно соглашается Нинель.
Это они слушают скрип земной оси, которая перемещается.
Арлен рассказывает Нинель поразительные вещи про эту ось.
— Она перемещается ночью, когда все спят, — рассказывает он. — Вся земля наклоняется, и моря выливаются. Все эти дожди — это моря, которые падают обратно на землю.
На другое утро Нинель пробует на язык дождевую каплю.
— Она вовсе не соленая! — восклицает она. — Это ты все наврал.
Но Арлен сдается не так скоро. На другой день они находят на лужайке невиданный цветок.
— Ты видишь этот цветок? — говорит Арлен. — Так вот, ему здесь совсем не место. Это южный цветок.
— Как же он попал сюда?
— Ты, значит, забыла про земную ось. Вся земля передвинулась, и семена цветов вместе с ней. Это цветок другого полушария.
Однажды ночью Арлен просыпается оттого, что Нинель не спит. Она действительно не спит. Сидя на кровати, она пишет письмо начальнику будущей полярной экспедиции, Фритьофу Нансену.
— Что ты там пишешь? — спрашивает Арлен. Он подходит и читает письмо. — Ты, ты хочешь лететь на Северный полюс? Женщин туда не берут, это раз. И потом — что ты там будешь делать?
— Если ось перемещается, — отвечает Нинель, — ее необходимо исправить, иначе этому конца не будет. А это можно сделать только на полюсе, там, где она выходит наружу. Теперь ты понимаешь, почему этот Нобиле все летал туда: он боялся, что в Италии тоже наступят холода. Но конечно, один он ничего не сделал. Ось должны починить организованно.
— Ну а ты тут при чем?
— Я буду помогать им строить палатку. Теперь женщина — как мужчина, она может все. Вот прочти, я прямо пишу ему: «Рассчитывайте на меня».
В один из дней, как было обещано, Нинель везут в город, в Зоопарк. Арлен остается дома: он простужен, у него начинается свинка. Вообще, ему не везет, бедному Арлену, и он совершенно неприспособлен для северных экспедиций.
— Ты расскажешь мне про льва? — спрашивает он, мужественно сдерживая слезы.
— Я расскажу тебе про льва, и это даже лучше, чем самому увидеть. Потому что самому надо ходить, а когда начинают болеть ноги, то уже не хочется смотреть.
Нинель говорит, но она сама в это не верит. Просто великодушие подсказывает ей эти слова, великодушие и жалость сильной, здоровой женщины к слабому, болезненному мужчине. Она уезжает, полная благодушия, спокойствия и твердости. Арлен ждет ее весь день.
Она приезжает поздно, очень смутная, очень молчаливая. Арлен сгорает от жажды все услышать.
— Ну, расскажи, — дергает он ее за рукав. — Ну что? Ну как? Кого ты видела: жирафу, тигра? Какой величины слон? Правда ли, что кенгуру носит своих детей в кармане? Почему же ты молчишь? А лев? Видала ли ты льва? Ну что, как он?
Нинель молчит, потом отвечает неохотно и коротко: