зировала, несмотря ни на что, он чувствовал, что она сумеет сделать все, чтобы это произошло. А теперь ее готовятся опустить в землю, в дорогом гробу из чистого дерева, и гроб сгниет, черви и тлен доберутся до тела, обряженного и приукрашенного служащими похоронного бюро, и превратят это тело, которое сейчас лежит среди множества цветов, в страшный безобразный прах».
Джордж безмолвно содрогнулся от дикой радости — настоящей, искренней радости. Он облизнул губы и сидел тихо, прислушиваясь к сильному голосу священника, и думая о Майке.
— Человек пребывает в суетной гордыне и беспокоится о пустом. Он стяжает богатства, но не может сказать, кто воспользуется ими…
«По крайней мере половина здесь — неправда, — думал Кеннет Лорд. Некоторые могут сказать». Как раз сейчас он знал, кто собирается воспользоваться частью богатств Чедвиков… Он посмотрел на Лауру, сидящую рядом с ним, и ободряюще пожал ей руку. Назовем это здравым смыслом. Лаура хорошая девушка, не совсем уж дурнушка, и на все готова, и без памяти любит его — единственного мужчину, который обратил на нее внимание. Совершенно естественно. Как и многие некрасивые женщины, она может быть неожиданно пылкой. Лаура ему действительно нравилась. Хорошая девушка. Из них получится прекрасная пара, особенно если их союз укрепить деньгами. А позже, в случае необходимости, ее чертовски легко будет провести.
Порой Лаура его удивляла так удивляла. Временами выглядела не такой уж безмозглой дурой. Действительно, хорошая девушка. И все сейчас идет как по маслу — родителям он нравится, они ему верят. Разумеется, надо самому о себе заботиться, никто другой этого делать не будет.
Он снова сжал ей руку. Она посмотрела на него, бледная, с застывшим выражением, и ответила рукопожатием. Придвинулась к нему чуть ближе. Он взглянул на миссис Чедвик. Да уж, хладнокровная особа. Как будто на выставке собак или модной одежды. Женщины! Что ж, он ей нравится — уж такая она снобка. Хорошая старая семья с Юга…
— Первый человек суть бренный, земной; второй человек — Господь на небесах…
«Все очень прилично,— думала Майра Чедвик.— Цветов вполне достаточно. Для такой надоедливой девицы… — проскользнула вдруг непрошеная мысль, которую она тут же в легкой панике поспешила прогнать. — Так нельзя думать, неужели она произнесла это вслух? Нет, конечно, нет. Что за странные порывы в последнее время — утратить контроль над собой, леди, и выкрикнуть такое ругательство, непристойность. В тот день, когда полицейский… Нет, нет, нет. Моя дочь умерла, я ее оплакиваю. Полиция. Этот полицейский, мексиканец, воображающий себя джентльменом. Однако итальянский шелк его костюма — не меньше двухсот долларов. Берет взятки. Везде коррупция, разложение. Тело в гробу тоже начало разлагаться — уже прошло три дня». Она невольно вздрогнула; муж накрыл ладонью ее руку. Она отодвинулась. Затем все направились к могиле. К сожалению, склон был очень крутой; многие остались у дороги.
— Человек рождается из женского чрева, но жизнь его коротка и полна страданий…
«Страдание, — думал Чарлз Чедвик. — Здесь моя дочь, плоть от плоти моей, а я так мало чувствую. Я должен больше переживать. Но эта бледная холодная женщина держала дочерей от меня подальше. Если бы был сын… Бывает, люди испытывают желание умереть. А нежелание жить — не то же самое? Разница невелика. Всю жизнь ее интересовала лишь материальная сторона: дом, одежда, подобающие клубы. Нет. Это не имело бы значения, будь у нее желание жить. Немного тепла. Она держала их от меня в отдалении, они похожи на нее. Но любила ли она Маргарет? Что она, такая неподвижная и непроницаемая, сейчас чувствует? Есть ли в ней хоть сколько-нибудь любви? Или она — лишь тщательно одетая оболочка женщины, которая говорит, что нужно, и поступает, как нужно? Я не знаю. Хелен могла бы объяснить. Она такая мудрая. И теплая. В церкви сейчас холодно, очень холодно. Я до смерти хочу теплоты Хелен, и я дурак. Дурак, уже столько лет. Девять лет. Мне было сорок два — вполне еще молодой человек. Я мог, мог. Деньги. Это не должно упираться в деньги, но именно в них все и упирается. Неизбежно. Хелен, моя дорогая… Моя дочь, молодая, умерла такой ужасной смертью, я должен переживать. Но как я могу? Я по-настоящему не знал ее и не любил».
Последняя мысль его потрясла. Ужасно. Но это бесчеловечный закон: если кто-то совершил более или менее инстинктивный акт с женским телом (причем с женщиной напряженной, неловкой, чуть ли не против ее воли), то обязательно должен любить результат совершенного акта. Он стоял, и его не покидала мысль о Хелен, теплой доброй Хелен, с которой ему всегда было хорошо.
— Горевать о смерти — грех, и сила греха есть закон, но слава Богу, который дал нам победу через нашего Господа Иисуса Христа. Потому, братья мои, будьте тверды…
Все это время Лаура Чедвик думала только одно: «Я ее ненавидела, и она умерла, слава Богу. Это безнравственно, но я ничего не могу поделать. Я ее ненавидела, и она, слава Богу, умерла».
Лаура поближе придвинулась к Кену: почувствовала его спокойное тепло, его теплую руку. «Слава Богу, она мертва, мне должно быть стыдно, но я ее ненавидела».
— Ты знаешь, о Господи, тайны наших сердец. Милостиво услышь нашу молитву и пощади нас, Господи…
Роза Ларкин испытывала подобающие моменту чувства, которые она забудет через несколько часов.
Роберта Силверман, приехавшая, к своему удивлению, на похороны, ощущала некоторую вину, потому что все время мысленно возвращалась к тому полицейскому сержанту, который позвонил ей и извиняющимся тоном пригласил поужинать в субботу вечером. Сама себе удивляясь, она согласилась… «Лейтенант Мендоса. Он обязательно найдет. Элисон Мендоса — забавное сочетание… должно быть, с ним непросто жить бок о бок изо дня в день. Пожалуй, он даже слишком умный. Неудобно. Сержант Джон Паллисер…»
Джейнис Хедли праведно думала обо всем, что полагается, и заодно беспокоилась, так ли ей идет новая шляпка, как уверяла продавщица.
Миссис Сильвия Эшбрук, одна из немногих, искренне молилась вместе со священником.
Кругом толклись репортеры и фотографы, собралась горстка зевак.
— Милость Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога, и поддержка Духа Святого да пребудут с нами во веки веков. Аминь, — проговорил преподобный Мертон и закрыл молитвенник.
Люди от могилы стали подниматься по склону к дороге и своим машинам. Замелькали вспышки. Кто-то — Роберте показалось, что жених Лауры Чедвик — сердито запротестовал. Роберта обнаружила, что бредет рядом с Розой Ларкин, глупой женщиной, которая ей никогда особенно не нравилась. Та что-то сказала, что принято в подобных случаях. Здесь же шел Джордж Арден, довольно приятный внешне, в строгом темном костюме и при галстуке, со скорбным лицом.
— Все прошло так, что Маргарет понравилось бы, — тихо сказала Роза Ларкин.
Роберта непочтительно подумала: «Да неужели?» Она перешагивала через бронзовые надгробные плиты. Вышла на вершину подъема, к веренице машин.
Посредине узкой дороги появился новый автомобиль. Длинная черная сверкающая машина, которая всем своим видом внушает ощущение власти и денег. Мендоса стоял, небрежно прислонившись к дверце, и словно чего-то ждал. «Он выглядит, — подумала Роберта, — как экранный злодей. Узкая линия рта, на лице выражение небрежной уверенности видавшего виды человека. Только сдержанный, без нахальства. Очень хорошая одежда, сигарета в зубах. Не то чтобы красив, но он из тех мужчин, кому женщины охотно отдаются. Весьма охотно».
Он ждал, и в тот момент, когда мимо проходил Джордж Арден, бросивший на него нервный взгляд, затоптал сигаре ту и сказал:
— А, мистер Арден. Извините меня. Я надеялся вас здесь застать.
Роберта прошла мимо, возле своей машины она остановилась и оглянулась.
— Э-э… Что вам? — нервно произнес Арден. Остановился.
— Очень прошу меня простить, что побеспокоил вас в такое время. (Чедвики и Кеннет Лорд шли сразу за Арденом и были уже у самой дороги.) Очень… э-э… бестактно с моей стороны. И мучительно. Но, к сожалению, мы работаем круглые сутки, мистер Арден. В какое время вы с мистером Дарреллом приехали в «Викторианскую комнату» в субботу вечером?'
Арден побелел как смерть.
— В… Не понимаю, о чем вы, я никогда не слышал… Какого черта?! Проклятый хитрый фараон, вы мне надоели… Я не обязан вам говорить ни-че-го… Майк мне говорил… не ваше дело! Я…
— Бармен, — очень мягко сказал Мендоса, — утверждает, что вы оба пришли около девяти. Теперь очевидно, что кто-то лжет, мистер Арден. Вы говорили, что были в «Голливуд боул» и остановились выпить около одиннадцати. Не так ли, мистер Арден?
Большинство слышавших разговор людей остановились и слушали.
— Я… я… легавый чертов,— сказал Арден,— я… что, черт побери… Это она… Я сказал вам правду! Мы сказали! Если этот проклятый дурак, тупой брехун Эл что-то вам наплел, то я тут ни при чем… Я не могу назвать точное время… Какое вы имеете право?…
— Даже предположить не можете, мистер Арден? — промурлыкал Мендоса. — Десять сорок пять, одиннадцать, четверть двенадцатого?
— Идите вы к черту! — вдруг заорал Арден и бросился бежать. Спотыкаясь, он добежал до обшарпанного серого «чевви», влетел внутрь, завел мотор.
Мендоса не пошевелился, чтобы его догнать. Он прислонился к длинной низкой черной машине, достал сигарету и прикурил от серебряной зажигалки. Без особого интереса следил за удалявшимся «чевви».
Его обступили репортеры:
— Какова ваша версия, лейтенант?
— Убийца имел личный мотив?
— Ее убил любовник?
— Несколько слов для вечернего выпуска, лейтенант!
Мендоса не проронил ни слова. Он курил, облокотившись на машину.
Через толпу репортеров пробился Чарлз Чедвик.
— Я требую соблюдать приличия, — сказал он холодно. — Будьте любезны… Не превращайте религиозную службу в балаган. Вы не на сцене!
Мендоса выпустил из носа две струйки дыма. «Ох, артист», — подумала Роберта.