— Губкин! — вмешался начальник депо.
— Я как есть говорю, Павел Сергеевич.
— Говорить — говори. Дыши потише, главное. Надышал тут, понимаешь! — пробурчал, обмахиваясь, Голованов. — Хоть помнишь, чем закусывал, нет?
Губкин сразу присмирел. Но ненадолго, через минуту-другую снова вскочил с сиденья:
— Приближаемся! — объявил он. — Светофор проехали, правильно. Шлагбаум. Еще светофор должен быть. Точно. Вот он. Второй! Вот! И отсюда мы увидели, с этого самого места. Я вот так и стоял, как сейчас. Женя сперва сидел, потом тоже встал. Теперь тормози, тормози! — приказал Губкин водителю, тот не послушался, продолжал ехать с прежней скоростью. — Здесь мы уже на тормозах ползли, на одной инерции тащило. Мы-то ползем, они — летят! И тут меня вроде кто подтолкнул. Раз — и к двери! Дальше что? Распахиваю дверь и прыгаю! Сейчас ров кончится. Полянку ту видите или нет? Видите? Ну вот…
Дальше произошло вот что: Губкин прыгнул. Распахнул дверцу, постоял, дожидаясь, когда дрезина поровняется с полянкой, и выпрыгнул.
Он выпрыгнул, а дрезина продолжала ехать. Водитель даже не сбавил скорость, а Голованов сидел в прежней позе, невозмутимо глядя в окно. Потом все же выдавил:
— Пускай. Мы его на обратном пути…
— Остановимся, — сказал Ермаков.
— Он вам еще нужен? — удивился начальник и неохотно скомандовал водителю: — Ладно, стой.
Дрезина остановилась. Пассажиры вылезли на насыпь, стали поджидать Губкина. Кругом была тишина. По обе стороны пути простирались поля, ветер пригибал высокую рожь. Вдалеке мирно урчал трактор.
Ермаков спустился с насыпи и, недолго думая, лег на траву.
Голованов удивился:
— А на горку? На горку не поедем?
— На горку в другой раз, — сказал Ермаков. — Павел Сергеевич, как вы думаете, почему по данным экспертизы тормозной путь у Тимонина оказался длиннее нормы?
— Тормозной путь? Не знаю, — ответил Голованов.
— А кто знает?
— Наверное, тот, кто тормозит. Когда начал сыпать песок, когда применил экстренное, вовремя или же с опозданием…
— Вы не стойте, лучше спускайтесь сюда на травку, — предложил Ермаков.
Голованов пожал плечами, сошел с насыпи вниз и сел рядом.
— Значит, как я понял, вы не исключаете, что Тимонин мог с опозданием применить экстренное торможение?
Вопрос начальнику не понравился. Он нахмурился.
— Ну-ну, — засмеялся Ермаков. — Я ведь вас не допрашиваю. Мы сейчас просто беседуем.
Голованов промолчал.
— Отчего все эти неприятности, как по-вашему?
— Какие неприятности? Какие?
— Вот эти. Техника катится — вагоны, дрезины, платформы…
— Потому что горка, — ответил Голованов.
— Я понимаю, что горка.
— Уклон солидный.
— Я понимаю, что уклон.
— Вы не по адресу, — сказал Голованов. — Это не мое хозяйство. Сафоновского завода.
— Неважно, чье это хозяйство. Существуют средства, которые противодействуют движению под уклон. И люди, которые должны ими грамотно пользоваться.
— Вы имеете в виду что? Тормозные башмаки под платформами?
— Да хотя бы!
— Точно. Там у них башмачники давно мышей не ловят, — вступил водитель. — Не помните, смена чья была?
— Да какого-то Петухова или Патрикеева, — сказал начальник депо.
— Пантелеева, — уточнил водитель. — Дяди Пети Пантелеева.
Тем временем приближался пассажирский поезд. Еще мгновение — и он уже грохотал по соседнему пути.
Губкин, однако, все не появлялся. Водитель вскарабкался на дрезину, на самую крышу, стал его высматривать с высоты.
— Где этот чертов кузнечик, а? — сказал он.
Голованов засмеялся. «Кузнечик» — вот что его неожиданно так сильно развеселило. С трудом погасив смех, он поднялся и с удовольствием, со стоном потянулся, распрямляя крепкое еще тело. И полез на насыпь.
…Потом они медленно ехали в обратную сторону, озираясь по сторонам, выискивая «кузнечика» среди придорожной травы.
— Я же его с умыслом, Губкина этого, к Евгению помощником поставил, — рассказывал Голованов. — Чтоб, значит, дурь-то повыбить, такая задумка была. Полгода в паре откатали, смотрю — другой человек. Прямо второй Женя. Во всем ему подражал. Ходит по пятам, каждое движение повторяет, как обезьяна, даже походка такая же… А па деле? Видишь как!..
Наконец они его увидели. Губкин сидел на насыпи, спиной к пути, согнувшись и положив готову на локти.
— Муки совести, — пробурчал Голованов. Водитель не согласился:
— Да ну… Дрыхнет. Глаза-то залил, вот и дрыхнет.
И он длинным гудком просигналил в спину Губкину. Тот обернулся и стал не спеша подниматься. Отряхнулся, пошел к дрезине.
— Вот так я и слинял, — сказал он, обращаясь к Ермакову. — Видели? Ну вот. Таким макаром, значит. — И плюхнулся на сиденье. Глаза у него были красные — то ли он плакал, то ли просто спал, а может, и то, и другое.
Ермаков спросил:
— Кто из вас двоих применял экстренное торможение? Тимонин?
Губкин кивнул.
— Нормально сработало?
— Нормально.
— Там в акте все написано, Герман Иванович, — заметил Голованов.
— Ну хорошо, — устало согласился Ермаков.
— Теперь куда?
— Домой. Домой, в гостиницу.
— В гостиницу пока рельсы не проложили, — невозмутимо, в тон начальнику, заметил водитель и тронул с места дрезину.
Он ждал Ермакова в коридоре гостиницы. Стоял как часовой у самых дверей номера.
— Пантелеев?
— Так точно. Пантелеев.
Ермаков отпер дверь.
— Заходите, не стесняйтесь.
Но он был, похоже, не из стеснительных, этот крепкий старик в видавшем виды пиджаке с орденскими планками. Войдя в номер, сразу опустился в кресло, хозяйски оглядел нехитрую обстановку. Потом перевел на Ермакова взгляд — что называется, уставился. Так и сидел, с интересом наблюдая, как Ермаков раскладывал на столе бумаги. Потом спросил с усмешкой:
— Ну, приготовился?
— Да, начнем.
— А протокол? Не забыл?
— Все в порядке, — отвечал Ермаков бодро, принимая тон. И показал пустой бланк, который держал наготове. Старик удовлетворенно кивнул.
— …Где работаю, кем? — старик не рассказывал — рассуждал неторопливо, следя, чтоб Ермаков успевал записывать. — Составителем поездов работаю. Башмаки под колеса ставлю. Где? Да здесь, на железке нашей, будь она неладна…
— И давно вы на железке?
— А всю жизнь, считай, как паровоз из Белорецка пошел.
— Когда же он пошел, паровоз?
— Когда ты под стол пешком, в сорок седьмом.
Старик малость зарывался, держа шутливый тон. Он смотрел, как Ермаков будет реагировать. А тот не реагировал. Он готов был простить и тон, и улыбочки. Кем, где, когда — все было известно заранее, шла всего лишь словесная разминка. Так они медленно приближались к сути дела.
— В январе вас как будто на пенсию провожали?
— Плохо, видно, провожали. Вернулся.
— Здоровье позволяет?
— Ага, здоровье.
— Что вы можете пояснить по поводу ухода шести платформ с Сафоновского участка?
— Ну вот, ближе к делу! — обрадовался Пантелеев. — А то все вокруг да около… Что я могу пояснить?
— Да. Что именно?
— А ничего.
— Ваша смена была девятого июня?
— Ну а чья? Не моя — ты б меня тягать не стал, верно?
— Говорите «вы», Пантелеев, и спокойно, пожалуйста. Спокойно.
В ответ старик откинулся на спинку кресла, развалился. Продемонстрировал, как он спокоен.
— Кто устанавливал тормозные башмаки под платформы на Сафоновском горочном пути?
— Я устанавливал. Я, Пантелеев Петр Филиппович.
Вот так, с шутками-прибаутками, они и подобрались к сути. Старик смотрел неотрывно, прямо пожирал Ермакова глазами. Он ждал. Ждал, когда следователь задаст главный вопрос. А он на этот главный вопрос ответит.
— Сколько вы установили башмаков? — спросил Ермаков.
Ответ у старика был давно готов, вертелся на языке:
— Два. Два тормозных башмака.
— Это ка двенадцать осей?
— Так точно. Два на двенадцать, по инструкции, первая ось и третья. Закрепил, защелкнул, проверил.
— Проверили?
— А как же! Уклон-то, шутка ли, с этой самой горки в семьдесят пятом году дрезина ушла!
— В семьдесят пятом без похорон обошлось.
— То-то и оно, что ж они покатились, проклятые? Взяли да и покатились. По щучьему велению, что ли?
— Ну, дальше, Пантелеев, дальше.
— А что — дальше?
— Говорите, что хотели сказать.
— Да ничего такого не хотел, — замялся старик. И все же произнес, понизив голос: — А вот сторожиха-то показывала, крутился один в тельняшке… Чего ж это он по путям шастал, интересно? В общем, вы проверьте, кто да откуда и с какой такой целью. Каким его ветром к нам, этого матросика?
— Этот матросик — ваш рабочий Котов. И вы это прекрасно знаете. А если не знаете, то вот я вам докладываю. Это все уже проверено.
— Ну так что?
— Вот я и хотел спросить: почему на горке только один башмак обнаружен?
— Один, правильно. Второй вниз протащило.
— Второй — это который у стрелки, в кустах?
— Вот именно.
— Что-то слишком далеко его протащило, нет?
— Ничего не далеко, прикинь — тяжесть да скорость!
— Так это что, инструкция виновата? — спросил Ермаков. — Мало двух башмаков?
— Получается, так.
— Ну ладно.
— Все? — спросил Пантелеев с облегчением.
— Вот, прочтите и распишитесь.
— Где?
— А галочка внизу: «С моих слов записано верно».
Старик повертел в руках протокол, начал было читать, но тут же бросил и расписался. Процедура, казалось, была окончена, но он продолжал сидеть в кресле. Он был явно озадачен благоприятным поворотом дела — Ермаков быстро от него отстал, слишком быстро.
— Вам что не нравится, Пантелеев?
— Да так… Что, товарищ следователь, вроде решеткой пахнет?
— Ну почему, кто вам сказал? Свободны, Петр Филиппович. Распишитесь, и свободны.
— Так расписался же.
— Еще разок, пожалуйста.
Пантелеев взял протянутый бланк, поставил подпись.