— Не глядя, что ли?
— А я доверяю, — произнес он бодро.
Моросил дождь. Уже в сумерках Ермаков выбрался па окраину города и, пройдя по мощеной улочке мимо ряда невзрачных домов с палисадниками, уперся в железнодорожную насыпь.
На путях, освещенных редкими огнями одиноких строений и стрелок, Ермаков отыскал тот самый разбитый электровоз. Он стоял, а точнее — громоздился в отдаленном тупике. Здесь светил фонарь, еще один фонарик, карманный, был в руках у Ермакова, и в этом слабом свете видна была огромная груда металла с колесам», никелированными поручнями и даже лесенкой, почему-то уцелевшей, и смятой кабиной.
Ермаков ориентировался довольно хорошо — похоже, он уже здесь побывал раньше. Ловко забравшись по лесенке, с усилием потянул на себя дверь и наконец отодрал.
Он постоял минуту-другую в кабине. Здесь еще осталось несколько приборов, чудом не пострадавших, все остальное было смято.
Когда Ермаков, повозившись внутри электровоза, наконец решил спрыгнуть наружу, в лицо ему ударил луч света и мужской голос спросил:
— Это кто там? A-а, вы! Что ж в темноте-то?
Внизу стоял начальник депо Голованов.
— Герман Иванович! Ну что же вы? Так и ногу сломать недолго! Что — лучше раз увидеть, чем сто раз услышать?
— Есть такой афоризм, — сказал Ермаков.
— Ну-ну! А я иду, вижу — свет. Что такое? Кто там, думаю, лазит? Знаете, охотники где что плохо лежит…
Они посмеялись. Потом начальник депо сказал:
— Ладно, занимайтесь, не буду мешать. Тут осторожно, металл кругом, не зацепитесь случайно.
— А! Легки на помине! — приветствовал Ермакова сосед. — Только подумал о вас.
— Подумал, ввалится, чего доброго, в три часа ночи, разбудит? — отвечал, принимая тон, Ермаков.
— Да нет, я о вас не такого мнения. Вы, по-моему, человек строгий. — Малинин бросил взгляд на заляпанные грязью брюки Ермакова. — Во всяком случае, не легкомысленный. Ну что? Как провели вечер? Успешно?
— Да, спасибо. А вы?
— Я тоже.
— Угу. Я чувствую, — сказал Ермаков.
— Что чувствуете?
— Провели вечер в приятном обществе.
— Как это вы догадались?
— Ну элементарно, — сказал Ермаков. — Запах духов.
— Разве?
— Конечно.
— Ну так что, Шерлок Холмс? Копаете?
— Копаю.
— Поделились бы! У вас же небось интересные факты, детали.
— Мои детали вряд ли вам подойдут.
— Виновного-то нашли?
— А как же.
— Какой-нибудь стрелочник как всегда виноват?
— Вот-вот.
— И что? Арестовали?
— Кого?
— Стрелочника.
— Нет, зачем.
— Гнались за ним, что ли?
— Почему?
— Извозились здорово.
Тут только Ермаков обратил внимание на свои испачканные брюки. И спешно направился в ванную.
Переодевшись, вышел, постелил постель. Малинин сидел в прежней позе, нога на ногу, смотрел выжидательно.
— Что поделаешь, всех не арестуешь, — сказал вдруг Ермаков, помолчав, продолжил — Хотя иногда… Уж больно много всяких жуков развелось. А попробуй, возьми его! Еще посидите? — спросил он, помолчав. — Или ложимся?
Легли. Ермаков сказал:
— Начать с того, что, как правило, многие в душе сочувствуют правонарушителю и не жалуют следователя, если говорить честно. Так уж повелось с давних пор…
— Ну, вероятно, потому, что ваш брат фабриковал иногда действительно мифические дела, — отозвался Малинин.
Ермаков бросил па пего беглый взгляд.
— Наш брат пли ваш брат — это еще вопрос! — произнес он с усмешкой. Я имел в виду, что сегодня любое следствие сталкивается с трудностями, которые непросто преодолеть. Попробуй-ка допросить вас, если вы, к примеру, не желаете отвечать! Что с вами делать?..
— Что значит, не желаю?
— Не желаете, и все. И это ваше право, между прочим.
— Вот не знал, что есть такое право. Будем иметь в виду… — сказал Малинин. — Кто свет гасит?
— Вы, кто.
— Это почему же?
— Ваша очередь, — сказал Ермаков. — Спокойной ночи.
— Нет, мы конечно, понимаем… У вас работа, у него работа — вдвоем-то каково? Понимаем, входим в положение, но сами видите, какие у нас возможности… — Женщина-администратор выразительно обвела взглядом тесный вестибюль гостиницы. — И телевидение с утра пораньше — девять человек, как снег на голову…
— Игорь Николаевич! — услышал Малинин, и тотчас у стойки возникла женщина в брючном костюме — из той, свалившейся, как снег на голову, компании, что теперь подремывала в креслах среди ящиков с аппаратурой.
— Вы? Или не вы? — Женщина подошла ближе.
— Это я, — признался Малинин.
— Здесь? И давно?
— Вторую неделю.
— Связано с событиями, наверное? Или просто так? Спрятались в глубинку?
— И то, и другое.
— Слушай, Игорь, — продолжала женщина уже другим тоном, — посоветуй, пожалуйста. Вот моя команда, — она кивнула в сторону дремлющей в креслах компании, — снимаем митинг и закладку памятника. Есть идея пригласить пассажиров, тех, спасенных. Кто ехал в поезде…
— Хорошо, — одобрил Малинин.
— А что улыбаешься?
— Нет-нет.
— Хватит меня разглядывать.
Она была красивая, стройная, с полу-распущенной косой, ниспадавшей с плеча на грудь, — немолодая усталая девушка.
— У тебя здесь номер?
— Конечно.
— Пригласил бы. Ноги гудят.
Они стали подниматься по лестнице.
— Я вот что хочу понять, — говорила Марина. — Знал он, на что идет? Или все же надеялся остановить состав?
— Надеялся, наверно, — пожал плечами Малинин. — А как же.
— До последней минуты?
— Тут уж неизвестно, где первая минута, где последняя.
— И что же, не было минуты или секунды, когда он понял, что не успеет?
— Может, конечно, и была такая минута или секунда, но мы о ней ничего не знаем… Может, он решил остаться в локомотиве, а может, и выпрыгнул бы в последний момент, да не успел. Поскользнулся, дверь заклинило. Мало ли что бывает…
— Интересно ты рассуждаешь! — сказала с обидой Марина. — В таком случае, какая же разница между машинистом и этим самым помощником, который выпрыгнул? То есть между героем и трусом?
Один выпрыгнул, а другой поскользнулся и не успел, вот тебе и героизм?
— Гм, — произнес Малинин, по это «гм» относилось уже не к спору, а к тому, что он увидел в номере: следователь в синей униформе, строгий, чинный, сидел за столом перед незнакомой женщиной. Ермаков вопросительно поднял голову, посмотрел…
— Это кто? — испуганно прошептала Марина.
Ермаков подождал, пока закроется дверь, исчезнут эти двое с удивленными лицами, и снова повернулся к женщине.
— Значит, накануне был выходной день. Накануне, восьмого?
— Да.
— Как он его провел?
— В постели провел, отсыпался.
— Испытывал дефицит сна?
— А как же.
— На усталость жаловался?
— Жаловался.
— Предыдущий рейс был ночной?
— Он сам себе ночной устроил. С крестным на рыбалку.
— Бутылочку, как водится, прихватили?
— Никакой бутылочки.
— Откуда знаете?
— Непьющий был.
Вдова взглянула коротко, словно хотела попять, много ли еще вопросов в запасе. Он ничего не увидел в ее глазах, никакого страдания. Только спокойствие да тоскливую скуку.
— Ну, хорошо, — сказал Ермаков. — И все-таки, как он провел выходной? Не в постели же весь день?
— Наверно, не в постели.
— Наверно?
— Точно не скажу, я па работе была. Как утром ушла, и до самой ночи.
— Что за работа такая до самой ночи?
— Официанткой я в «Кавказском».
— Восьмого, получается, вы с ним практически не виделись.
— Виделись. Зашел к концу смены. Я уж кассу сдавала. Смотрю, сидит за столиком, улыбается. «Девушка, обслужите клиента!»
— Настроение хорошее было?
— Это вам важно?
— Очень важно.
— Ну хорошее. Сначала так показалось.
— А потом?
— Потом домой возвращались — всю дорогу молчал. Вдруг как в рот воды набрал…
— Что это он?
— Не знаю. И у самого дома схватил, чуть не задушил.
— Как схватил?
— А так, обнял и держит. И ни слова.
— Скажите, пожалуйста, как вы жили в последнее время? Не было разладов или какой-то, скажем, крупной ссоры? Я просто хочу понять его самочувствие, потому спрашиваю.
Вдова лишь пожала плечами. Похоже, она не нуждалась в извинениях. Ей было все равно. Он мог задать ей еще сто вопросов, и она бы на все сто ответила. Механически, без боли. Ермаков понял, что она отсутствует, хотя сидит напротив, говорит и при этом смотрит. Неотрывно на него смотрит.
— Скажите, Лариса Васильевна, — продолжал он, — а не было такого, только прошу меня правильно понять… Ну, чтоб он, допустим, вас ревновал?
— Ревновал? — В глазах ее наконец что-то мелькнуло, какой-то интерес. — Меня ревновал? Вы почему спросили?
— Я говорю даже не о ревности. О беспокойстве, что ли. Он ведь мог испытывать беспокойство, пусть необоснованное… Вы красивая женщина, и потом — профессия… Ваша профессия и его профессия с частыми отлучками…
— Нет, — сказала она твердо. Но Ермаков понял, что попал в точку. Или почти в точку.
— Итак, вы вернулись домой… Что дома? Он по-прежнему был в подавленном состоянии?
— Нет, развеселился уже. Шутил.
— Как же вы все-таки объясняете его вспышку?
— Какую?
— Ту самую. У дома. Когда схватил-обнял?
— А… Так это он прощался со мной.
— Не понял. Повторите.
И она повторила:
— Прощался со мной. Да.
— Он что же, всегда так с вами прощался?
— Нет, не всегда. Он чувствовал.
Что чувствовал?
— Ну, вот это, — сказала она спокойно.
— Вам сейчас так кажется, — возразил Ермаков, помолчав, хотя видел, что пи за что не сможет переубедить женщину. И, решив сменить тему, продолжал: — Скажите, а па работе у него не было неприятностей? Допустим, какой-то конфликтной ситуации, которая бы тяготила…
— Да какие конфликты? Сергеич ему как отец родной.
— Это кто?