– Итак, вы здесь, – сказал Дзержинский. – Можете сесть. На этот стул или, если вам угодно, вон на тот диван. Значит, вы и есть Волошин? Ваша фамилия мне знакома. Вот ваше дело. Ваше положение незавидно. Вы укрывали у себя двух белых офицеров. Вы знали о том, что это противозаконно?
– Знал.
– И знаете, что за это бывает? Ну ладно. Я вызвал вас, чтобы на вас посмотреть. Такой вот я человек: интересуюсь художниками, учеными, всякого рода научными работниками – одним словом, людьми с выдающимися способностями. Итак, я на вас посмотрел. Товарищ Аукскас, возьмите дело!
Он сделал короткую паузу, а потом снова обратился к Волошину.
– Вы не хотите на нас работать?
Волошин энергично помотал головой, это был его ответ.
– Брусилов с нами, вы это знаете, – продолжал Дзержинский. – Генерал Русский с нами, генерал Гурко…
– Это их дело, – сказал Волошин. – Я не стану работать на вас.
– Что-то я вас не понимаю, – удивился Дзержинский. – С нами бывший комендант Москвы. С нами начальник тверской школы верховой езды. Офицеры офицерам рознь.
Волошин пожал плечами и ничего не ответил. Но складка возле его рта стала еще жестче, еще решительнее.
– Я хочу объяснить вам ситуацию. Пожалуй, будет нелишним, если я приведу вам слова Буденного, – продолжал Дзержинский. – Вы знаете Буденного? Прежде он был вахмистром, а у нас он командует дивизией. Три недели назад, на юге, он взял в плен своего бывшего полкового командира, полковника… Фамилию этого полковника я не знаю. Тот представился Буденному. Полковник такой-то, командир 15-го драгунского полка. – Как? – вскричал Буденный. – Вы? Вы – командир 15-го драгунского полка? Я знаю командира этого полка, он здесь со мной – со мной весь 15-ый драгунский полк. А вы – где были вы? На другой стороне. Но Россия не там.
Дзержинский немного помолчал.
– Россия не там, – повторил он задумчиво. – Россия здесь, у нас. Мы – мы и никто больше – защищаем русскую землю. Подумайте об этом. А теперь я повторяю свой вопрос: вы хотите работать на нас?
– Нет, – ответил Волошин.
– В таком случае вы окажетесь в яме, – вскричал Дзержинский, – откуда вас не вытянут и десять тысяч волов.
– Значит, меня все-таки расстреляют, – сказал Волошин.
Дзержинский склонился над письменным столом.
– Ладно. Наш разговор окончен. Можете идти.
Волошин поднялся и последовал за товаришем Аукскасом. Дойдя до двери, он замер на месте и обернулся.
– У меня есть жена и ребенок, – сказал он, – и я хотел бы с ними попрощаться.
Дзержинский поднял голову.
– Еще один сентиментальный, – заметил он. – Может быть, это и хорошо, что вы не попрощаетесь; может быть, будет лучше, если она узнает об этом уже после. Впрочем, как хотите. Вы можете вызвать их, жену и ребенка.
– Я не могу их вызвать, – ответил Волошин. – Они не здесь, они в Ростове-на-Дону, а там – белые.
– Ну, значит, с прощанием ничего не получится, – сказал Дзержинский. – А что я могу сделать? Не могу же я ради вас отдать приказ взять сегодня Ростов любой ценой.
Волошин не двигался с места. Помедлив несколько секунд, он произнес:
– Мне нужно в Ростов. Я приеду обратно и вернусь к вам.
Дзержинский затянулся папиросой, выпустил клуб дыма и посмотрел собеседнику в глаза.
– Значит, вы хотите в Ростов, – сказал он. – Допустим, что я вас туда отпущу. Сколько времени у вас займет эта поездка?
– Товарищ Дзержинский, мы не можем отпустить его в Ростов! – воскликнул Аукскас, все это время не выпускавший из рук дело Волошина. – Он не вернется. Он останется у беляков и будет на них работать.
– Поверьте мне, товарищ Аукскас, я знаю русских офицеров лучше, чем вы, – сказал Дзержинский. – Приглядитесь к этому человеку, взгляните на его лицо. Можете быть спокойны – он вернется.
Он повернулся к Волошину.
– Итак, сколько времени вам потребуется на эту поездку?
– Два дня туда, два дня обратно. И еще один день я хотел бы провести там – или хотя бы один час.
– Стало быть, пять дней. Вам выдадут пропуск и документ на бесплатный проезд до Курска. Дальше наши поезда не идут. Как перейти через линию фронта, это уже ваша забота. И через пять дней вы должны быть здесь.
Волошин сделал движение, как будто хотел подать ему руку. Но Дзержинский снова склонился над столом и уже не обращал на него внимания.
Волошину выписали пропуск. Напоследок Аукскас сказал:
– Через пять дней вы должны явиться ко мне, а если меня не будет – к товарищу Столешникову. – Я бы ни за что не дал вам такого разрешения.
И отпустил его.
Бывший полковник Волошин хотел одного – умереть. Жизнь стала ему в тягость. Изо дня в день одна и та же дума щемила ему сердце, и по ночам он не мог сомкнуть глаз. Он был жестким человеком, жестким к себе, жестким к другим.
Только при мысли о ней он становился слабым и беззащитным. Много времени утекло с тех пор, как он об этом узнал, – десять месяцев, почти год. Но ничего не изменилось. Он продолжал думать о ней, ощущая все ту же тяжесть на сердце, которая никак не хотела проходить.
Он был восемнадцатью годами старше своей жены. Ее звали Елена Петровна. Она была такой жизнерадостной, такой юной и беззаботной! Жизнь для нее была сплошным праздником, она веселилась с утра до вечера. Однажды, когда она заболела и лежала с высокой температурой, он вдруг услышал, как она напевает: «А что нам делать остается, что нам делать остается, что нам делать остается, что?» Давно ли она сказала ему: «Сережа, я так рада, что ты у меня есть. Ты мне нужен. Что бы я без тебя делала!» А теперь она живет с лесоторговцем Лебедевым. – А что нам делать остается, что нам делать остается, что нам делать остается? Что?
А ничего! Молчать. Никому не говорить о том, что произошло. С такими вещами человек должен справляться сам.
Но ничего не получается. Слишком тяжело. Когда начинаешь об этом думать, становится трудно дышать.
Он узнал об этом от служащего ростовской табачной фабрики, приехавшего на несколько дней в Москву. Сперва он не хотел этому верить. Потом – в конце концов, он был восемнадцатью годами старше ее, а Лебедев был молод, этим все объяснялось. Он отправил ей четыре письма, через Константинополь и через Бухарест. В этих письмах не было упреков, только грусть. Ни на одно из них не получил он ответа. Она не хотела вспоминать о том, что он есть, что он еще жив. А ведь в тот раз она сказала ему: «Ты нужен мне, Сережа. Что бы я без тебя делала!»
Одни слова! И те имели силу в течение одного-единственного дня! А теперь она, наверное, то же самое говорит Лебедеву: «Ты нужен мне, я так рада, что ты у меня есть.»
Однажды он встретил капитана ростовского пароходства. Сперва он разговаривал с ним о совершенно посторонних вещах, а потом спросил о ней, как бы вскользь, все равно что о чужой – он не признался капитану, что она была его женой. – Я слышал, она теперь живет с лесоторговцем Лебедевым? – Да, с ним самым. Я ее не знаю, но так говорят, я слышал.
Бывало, он стоит на углу улицы, торгуя папиросами, и вдруг – молодая женщина пересекает проезжую часть и подходит к нему – золотистые волосы, карие глаза, тонкое личико, в руке болтается сумочка – стройные ножки ступают так уверенно, будто они сами себе хозяева – в такие моменты у него темнело в глазах, он начинал задыхаться и непроизвольно прислонялся к стене дома.
– Почем у вас папиросы?
Незнакомый голос, незнакомое лицо. Да и с чего бы вдруг Елена оказалась в Москве? Ей и в Ростове хорошо. Там к ней каждый вечер приходит Лебедев. – «Любимый, что бы я без тебя делала!»
Серые, безрадостные дни, и несть им конца! Может быть, завтра придет письмо? Осталось ждать четырнадцать часов, и каждая минута тянется, как вечность. А потом еще ночь. Порой помогал алкоголь, порой снотворное, наркотик, но каждый раз всего на пару-другую часов. Когда он просыпался, было еще темно. У него не было часов. Он лежал и курил папиросы, одну за одной. Однажды в саду перед гостиницей к ней подбежал черный растрепанный песик, она взяла его на руки, она любила всех животных. – «Ах ты, бесенок, ах ты, смешное маленькое пугало, ах ты, проказник! Скажи: ты любишь меня? Ты должен меня любить, слышишь? Хочешь сахарку? Нет? Как это нет? Ну-ка, давай, ешь, попробуй только не съесть!»
Не думать о ней, забыть ее голос! Лежать, пуская кольца дыма в потолок. Один час, второй. Улица ожила. Должно быть, уже часов восемь. Письмо так и не пришло. Впереди новый безрадостный день.
Он часто думал о том, не съездить ли в Ростов. Встретиться с ней… Нет, никаких упреков! – «Ты мне только одно скажи, Елена: ты счастлива? Ты действительно любишь его? А теперь еще один вопрос, и я пойду: Как так получилось? Ответь же мне!»
Где было взять денег на поездку? Однажды он жил впроголодь три недели, отказывал себе во всем, пытаясь скопить денег. Набралось только на половину пути. Ну и что? Господь поможет.
Но когда в тот раз Волошин очутился на Курском вокзале, в нем проснулась гордость. Для чего ехать? Допустим, стою я перед ней и спрашиваю: «Елена, как так получилось?» – Что она мне на это скажет? Она рассмеется и примется напевать: «Ну что сказать, ну что сказать? Что было, то прошло.»
Сейчас совсем другое дело. Он уже покойник, он приехал, чтобы попрощаться. – «Да, Елена, это я, собственной персоной. Не бойся, я больше не буду тебе мешать. Я возвращаюсь в Москву, моя фамилия стоит в списке, меня ждет пуля. Дай мне еще раз взглянуть на девочку. Нина, бедная малышка, расти большой и красивой, будь счастлива. Ну, прощай, Елена!»
Прощай. Это слово действовало на него благотворно. От него становилось легче на сердце. Прощай… вся эта поездка и возвращение в Чека… я к вам, товарищ, меня зовут Сергей Сергеевич Волошин, я стою в списке. А потом подвал и смерть… И одно короткое слово «прощай» перевешивало все это… Прощай! Его мышцы натянулись, как струны. Он снова был солдатом, офицером… Прощай!.. сказал он вслух… Прощай!